Марина Тимашева: Как-то у нас уже заходил разговор о том, что история Древней Греции монополизирована Афинами http://www.svobodanews.ru/articlete.aspx?exactdate=20070412161720400#top , и в книге «Расцвет и упадок цивилизаций», которую мы обсуждали в прошлый раз, я тоже обнаружила недоброжелательные высказывания по отношению к Афинам, их политическому устройству и даже культуре. Мне за этот город обидно, хотя бы потому, что там был великий театр. И теперь, увидев в студии свежее издание Санкт-Петербургского университета и издательства «Акра» - Владимир Строгецкий, «Афины и Спарта: борьба за гегемонию в Греции» – я хотела бы уточнить, как решает этот вопрос современная наука. А отвечает, с книгой в руках, Илья Смирнов.
Илья Смирнов: В монографии Владимира Михайловича Строгецкого отражена не вся многовековая история взаимоотношений двух городов- государств, а только один период, он так красиво по-гречески называется: «Пентеконтаэтия», Пятидесятилетие. На самом деле немножко меньше. Это У век до нашей эры, 478 - 431 годы, промежуток между двумя войнами. От греко-персидской, в ходе которой как раз выделились два города, возглавившие борьбу за независимость – Афины и Спарта, до Пелопоннесской войны уже между ними. В это время «полицентрическая структура, характеризовавшаяся наличием множества автономных греческих государств, сменилась дуалистической» (276). Назвать эти годы мирной передышкой язык не поворачивается, потому как на них приходится так называемая Первая Пелопоннесская война (своего рода разведка боем перед настоящей, большой Пелопоннесской войной) и ещё бесконечная череда столкновений, восстаний, походов. Кстати, как следует разобраться в них мешает отсутствие в книге карт.
Всегда было принято считать, что на Спарту ориентировались олигархии, а Афины, наоборот, насаждали в других городах демократические порядки. Правильно. Но это были специфические демократии, они присягали чужому демосу (афинскому), туда же отправляли собранные налоги и обязывались подчинять решениям чужого, афинского суда (219, 232, 201, 283 –287 и др.) За лояльностью союзников надзирали специальные уполномоченные из Афин, назывались они «епископы», то есть смотрители, блюстители (284). «Соглашаясь с тем, что власть над союзниками приобрела вид тирании, он (Перикл) доказывал правомерность, законность и неизбежность такого господства» (90) и «оправдывал эксплуатацию союзников необходимостью решения и социальных задач», как то «обеспечение афинян средствами к существованию» (90). Кстати, о театре, трагик Софокл был одним из руководителей карательной экспедиции против острова Самос, жителям которого разонравилась такая демократия (241). Автор монографии полагает, что к Афинскому морскому союзу того времени вполне применимо понятие «империя» (163). Наверное, здесь возможны возражения, кто-то скажет, что империя недостроенная. Но в любом случае любопытно: ведь спартанцы, установившие внутри своей страны такие жуткие порядки, что некоторые исследователи даже исключают их из античной формации, во внешней политике вели себя зачастую намного более человечно, чем Перикл и его высококультурные сограждане (279). «В сравнении с Афинами Спарта вплоть до конца У в. не покушалась на свободу своих союзников… не известны факты установления в союзных городах военных гарнизонов, отправления специальных должностных лиц…, неизвестны и факты передачи части земли союзников спартанским гражданам», а самые могущественные из этих союзников, «Коринф, Мегары и Элида нередко оказывали давление на Спарту, побуждая ее принимать решения, удовлетворяющие их внешнеполитические цели» (109). Кстати, забегая вперед, отметим, что и с побежденными Афинами спартанцы в конце войны тоже обошлись гуманно.
Вот очередной пример того, как история не укладывается в черно-белую схему. Она сложнее, живописнее – и тем интереснее. Объективная картина – что происходило в Греции перед решительным столкновением - позволяет понять, согласитесь, труднообъяснимый его результат: почему отсталая аграрная Спарта в рыхлом альянсе с олигархиями оказалась сильнее, чем богатые и высокоразвитые Афины, возглавлявшие централизованный военно-политический блок передовых демократий.
Нельзя не согласиться с автором в том, что греческая история У века до нашей эры «открывает перспективы исследования таких важных вопросов…, как соотношение внутренней и внешней политики государств» (282). Добавим: всяких государств, не обязательно древних. Смотрите. За два с половиной тысячелетия общественный прогресс – колоссальный. И рабами больше не торгуют, и «женщины в Народном собрании» появились, и пенсии платят по старости, и прочее, совершенно невероятное даже для самых передовых эллинов. Но это, в основном, достижения для внутреннего пользования. А международные отношения очень мало изменились по сравнению с тем, что описано в книге.
Есть тема для обсуждения, согласитесь.
Профессору Строгецкому приходится полемизировать также и с идеологической модой на удаление из истории социально – экономических причин. Взамен в качестве универсальной отмычки предлагаются личные или семейные конфликты между политиками. Сталин с Черчиллем поругались, потом помирились, потом опять поругались. Ну, и Фемистокл с Аристидом так же. Источники по Древней Греции сопротивляются такому подходу. Греки всё-таки были люди наблюдательные и мыслящие, причем мыслящие рационально. Что ж, тем хуже для источников. В монографии приведены замечательные цитаты из западных историков, которые уличили в марксизме, извините, Аристотеля (47).
Мы привыкли смеяться над «генетикой – продажной девкой империализма», но то, что получаем взамен в качестве продвинутой научной методологии, немногим лучше.
На самом же деле, как указывает автор, «в борьбе… за гегемонию в описываемый период нашли своё воплощение основные закономерности античного рабовладельческого общества, для которого экспансия являлась основой существования» (280). Почему ни Афинам, ни Спарте имперские замыслы не удалось успешно реализовать – как раз и объясняется в книге. По-моему убедительно. Что ж, значит, империя пришла в Грецию извне, с севера и с запада.