Иван Толстой: О культуре на два голоса. Мой собеседник в московской студии – Андрей Гаврилов.
Здравствуйте. Андрей!
Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!
Иван Толстой: Сегодня в программе:
Взятие Бастилии как праздник
В Голландии запрещено курить: голландская реакция
Жизнь Анны Ахматовой день за днем
И другие культурные происшествия.
Андрей Гаврилов: Если мне будет позволено, Иван, сообщить об одном событии, которое, наверняка, может пройти мимо внимания большинства нормальных людей, но которое не могло не заставить мое сердце забиться чаще, как только я прочел, что обнаружены неизвестные записи Джимми Хендрикса.
Маленькая справка. Почему это так важно? Рок-музыка дала миру, разумеется, «Битлз», которых мы все знаем, но, кроме этого, есть еще несколько персонажей, которых будут помнить не за красивые, запоминающиеся, хорошие песенки, я это говорю без какого бы то ни было уничижения, а потому, что они своей трудной музыкой в стиле рок продвинули дальше это направление, раздвинули рамки этого жанра. И они останутся как музыкант, в памяти поколений без каких-либо приставок типа джаз, рок, поп и так далее. Это, прежде всего, Фрэнк Заппа – величайший композитор в истории рок-музыки. Но, кроме того, это Джимми Хендрикс. Он, наверное, занимает уверенное второе место после Фрэнка Заппы именно потому, что он показал, чего можно добиться в том, что начиналось всего лишь как музыка для танцев. Записи, которые были обнаружены недавно, были сделаны им в 70-е годы в дуэте со Стивеном Стилзом, выдающимся музыкантом, но который, конечно, не может претендовать на тот пьедестал, где стоят Фрэнк Заппа и Джимми Хендрикс. Важно, что это 70-й год, это не ранние эксперименты и опыты начинающего музыканта, начинающего импровизатора, а это записи зрелого, известнейшего в мире музыканта. Эти записи валялись в личном архиве Стилза довольно долго, он про них, по его собственному признанию, забыл, а сейчас он готовит их к выпуску. Я думаю, что это будет большим событием не только в рок музыке, но и в музыке 20-го века вообще.
Иван Толстой: Андрей, какую музыку вы принесли?
Андрей Гаврилов: Сегодня мы будем слушать очень интересный с моей точки зрения диск, который вышел совсем недавно, вышел в Питере, он называется «Церемония два». Этот диск записан квартетом в составе: Владимир Волков, Андрей Кондаков, Вячеслав Гайворонский и Владимир Тарасов.
Иван Толстой: Из наших чешских новостей. Алексей Учитель получил приз за лучшую режиссуру 43-го международного фестиваля в Карловых Варах. Картина называется "Пленный" и рассказывает о событиях чеченской войны. Фильм снят по рассказу писателя Владимира Маканина "Кавказский пленный".
На недавнем "Кинотавре" эта картина, между прочим, осталась без единой награды.
Помимо Алексея Учителя награды в Карловых Варах получили "Русалка" Анны Меликян (в секции "Форум независимых") и "12" Никиты Михалкова (приз публики).
Режиссер из Казахстана Сергей Дворцевой получил в Карловых Варах две награды - за свой фильм "Тюльпан" (в программе "К Востоку от Запада") и премию NETPAK , присуждаемую лучшей азиатской киноленте.
Ну, а главный приз 43-го фестиваля в Карловых Варах получил датский режиссер Хенрик Рубен Генз: жюри отметило его фильм "Ужасно счастлив".
Андрей, это то, о чем интернет пишет практически на всех сайтах. А о чем, с вашей точки зрения, напрасно умолчал интернет?
Андрей Гаврилов: Если говорить сейчас о результатах Карловарского фестиваля, то мне кажется, что интернет мог бы упомянуть о том, что фильм «12» был, в общем, несмотря на кассовый и, к сожалению, критический успех, здесь встречен весьма неоднозначно. Я знаю, как минимум, одного человека, который считает, что фильм «12» - это вопиющее нарушение каких-либо культурных прав зрителей. Я знаю, что таких прав нет. Тем не менее, это оскорбление зрителя, это отвратительная ложь, это ужасная ремесленная поделка, сделанная на фантастически высоком уровне. Этот единственный человек, о котором я говорю, - это я. Я не могу больше говорить ни от чьего имени.
Мне очень жаль, что фильм, который я считаю (и дальше прозвучит фраза, которую я говорю крайней редко) фильмом, который вреден, поскольку он обманывает, особенно молодежь, он лжет им с экрана. Мне очень жаль, что этот фильм продолжает получать награды. Я надеюсь, что оценивается только чистый, холодный профессионализм. Мне страшно подумать, если зрители других стран точно так же попадаются в эти ловкие, невидимые сети, как попались сотни тысячи или даже десятки тысяч зрителей в моей стране. В любом случае, я надеюсь, что когда пройдет некоторая острота, то фильм «12» будут показывать вместе с его логическим продолжением – фильмом «55». Для меня они неразрывны. Фильм «12» это в чем-то подготовка к этому шедевру Никиты Сергеевича Михалкова.
Но я очень рад за «Русалку» Меликян, я очень люблю этот фильм, я люблю этого режиссера, мне нравятся короткометражки, которыми она в свое время привлекла к себе внимание, я очень доволен, что она продолжает собирать награды по всему миру.
Иван Толстой: Из книжных новинок нашей Праги достигла «Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой», составленная Черных. Читатели, вероятно, помнят четыре тонких книжечки, выходившие на протяжении нескольких лет, четыре части, за которыми трудно было уследить. Теперь все это собрано в один громадный том в 768 страниц. Жизнь поэта от самого начала, от рождения 11 июня 1889-го года: «Назвали меня Анной в честь бабушки Анны Егоровны Мотовиловой. (...) Родилась я на даче Саракини (Большой Фонтан, 11-я станция паровичка) около Одессы. Дачка эта (вернее, избушка) стояла в глубине очень узкого и идущего вниз участка земли – рядом с почтой. Морской берег там очень крутой, и рельсы паровичка шли по самому краю».
Заканчивается летопись неизбежным человеческим финалом: «...вызвали врачей. Через 1\2 часа она скончалась. По-видимому, это был новый инфаркт. Отек легких, удушье, конец».
От летописи не нужно ждать глубин и рассуждений, это совершенно другой жанр. Важные биографические факты здесь не отделяются от второстепенных, всё носит намеренно дискретный характер. Датировки, жизнь героя расписана по мелочам, но напрасно искать тут работы ахматовского ума, развития взглядов, характера, вкуса. Летопись не заменяет и не подменяет биографии, но хорошая летопись (а работа Черных – именно хороша) полна сочности и чувств. Здесь что ни страница, то повод для размышления.
Вот запись Ахматовой о 25 октября 1917 года (этим вечером произойдет большевистский переворот): «25 октября я жила на Выборгской стороне у своей подруги Срезневской. Я шла оттуда на Литейный, и в тот момент, когда я очутилась на мосту, случилось нечто беспримерное: среди бела дня развели мост. Остановились трамваи, ломовики, извозчики и пешеходы. Все недоумевали».
Символично? Еще и как!
1921-й год, 3-е февраля. Запись Корнея Чуковского: «Вчера в доме ученых встретил в вестибюле Анну Ахматову: весела, молода, пополнела! «Приходите ко мне сегодня, я вам дам бутылку молока – для вашей девочки». Вечером я забежал к ней – и дала! Чтобы в феврале 1921 года один человек предложил другому – бутылку молока!»
Апрель 1924-го. Ахматова записывает: «После моих вечеров в Москве (...) состоялось постановление о прекращении моей литературной деятельности. Меня перестали печатать в журналах и альманахах, приглашать на литературные вечера. Я встретила на Невском Мариэтту Шагинян. Она сказала: «Вот вы какая важная особа: о вас было постановление ЦК: не арестовывать, но и не печатать».
1934-й год, 18 января. Париж, статья критика Георгия Адамовича в газете «Последние новости»: «Больше десяти лет уже Ахматова не напечатала ни строчки. Других поэтов после двух или трех лет молчания начинают «забывать». Ахматова может молчать спокойно. Ее не забывают и не скоро забудут (...) Ей не пришлось делать беспомощные потуги с целью выдумать и сотворить свою личность: она получила ее от природы. (...) А ведь Ахматова еще не стара, - и если ничего не печатает, то, может быть, все-таки пишет. Но связана она с той Россией, которая «была», а не есть. Новая Россия ее не прочтет и поймет, во всяком случае, по-другому, чем читали сверстники».
25 мая 1942 года, Ташкент, эвакуация. Письмо сына Марины Цветаевой Георгия Эфрона: «Замечательно сердечно ко мне относится здесь Ахматова – очень много мне помогает во всех отношениях. Она совсем не тот «сфинкс», которым ее любят изображать. Этот «сфинкс» - маска для назойливых и ненужных людей. А под маской – умный, трезвый, всесторонне культурный человек. И к тому же человек хороший». (Хочу обратить внимание: эта характеристика дана 17-летним юношей).
10 июня того же 42 года. Надежда Мандельштам, впечатления при чтении сборника Ахматовой (вероятно, сборника «Из шести книг», вышедшего перед самой войной: «У меня с собой книга Анны Ахматовой. Я ее читаю, и все время остается оскомина. Я поняла почему. (...) Наряду с божественными стихами – все время капельки того, что вызывает оскомину. Это ее самовлюбленность: движущая сила большинства стихов. Самовлюбленность, наигранное православие, нечто «дамское» (чего в жизни нет) и звон шпор. Все это – то там, то здесь – и режет, режет, режет. (...) Если б она поняла, что все эти стихи надо выбросить, было бы очень хорошо. Может, с оставшимися стихами можно было бы жить. А так – нельзя».
Август 46-го. Кем-то сделанный конспект доклада товарища Жданова на собрании писателей Ленинграда: «Ахматова является представительницей буржуазно-дворянской поэзии. Взбесившаяся барыня. Тематика ее поэзии – между будуаром и моленной. Губы да зубы, груди да колени. Тоска. Одиночество. Зоологический индивидуализм. Искусство для искусства. Ковыряние в своих эмоциях. Внутреннее опустошение. Не откликалась ни на одно явление современности, стояла в стороне от народа. Отравляет сознание. Популяризация Ахматовой – недопустима».
8 мая 1962 года, из письма литературоведа и писателя Аркадия Белинкова: «5 мая вечером Анна Ахматова приняла меня. (...) Следующая встреча состоялась вчера вечером. (...) Оказывается, она очень хорошо знает проблемы творчества Анны Ахматовой, очень живо интересуется ими и является, вероятно, одним из лучших знатоков литературы вопроса. С этой литературой она во многом не согласна, и, как мне кажется, права именно она, а не литературоведы».
Я познакомил вас с цитатами из большого толстого труда литературоведа Черных, который называется «Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой». Книга вышла в издательстве «Индрик» в Москве, весной этого года, и только что добралась ко мне сюда, в Прагу.
Андрей Гаврилов: А если продолжать разговор о книгах, я бы хотел только напомнить нашим слушателям, что не так давно вышел относительно небольшой томик Лидии Корнеевны Чуковской об Анне Ахматовой, в котором, в общем, собрано почти все то, что раньше было напечатано, но есть некоторые, очень милые и интересные крохи, которые раньше опубликованы не были. Но, наверное, это только для очень больших любителей творчества Анны Андреевны или Лидии Корнеевны, но, тем не менее, я бы его тоже рекомендовал нашим слушателям. Может быть, вместе с более научным трудом Владимира Черныха они составят неплохую пару для любителей творчества Анны Ахматовой.
Иван Толстой: Андрей, а вот еще одно событие в рубрике «О чем умолчал интернет». 130 лет назад родился поэт и прозаик Андрей Павлович Глоба. Юбилей это прошел незамеченным, честно говоря, не случайно. Андрей Глоба - автор книги стихов «Корабли издалека» (эта книга совершенно случайно у меня есть; если кому-то нужна, могу поменяться на что-нибудь), так вот Андрей Глоба, если и вошел в историю, то разве что своей трагедией «Пушкин», написанной к столетию со дня смерти поэта (то есть в 1937-м) и поставленной в нескольких советских театрах к очередному юбилею, 150-летию со дня рождения, оно отмечалось в 1949-м.
Вряд ли этот исторический факт стоил бы упоминания, если бы не хорошее мо, с ним связанное. Дело было в театре Ермоловой, давали Глобу. В ложу на премьеру спектакля пригласили выдающегося пушкиниста Бориса Томашевского. На сцене была воссоздана эпоха, в центре действия – хорошо загримированный Пушкин (актер Всеволод Якут) размышлял, воспевал и обличал. Всё, как полагается. Публике спектакль явно нравился.
Борис Томашевский смотрел, слушал, ёрзал. После первого действия не выдержал и засобирался. Его спрашивают: «Борис Викторович, куда же Вы?». – «Не могу, - говорит. – Когда актеры читают Пушкина – это еще куда ни шло. Но когда Пушкин изъясняется стихами Глобы – нет, это выше моих сил».
Андрей Гаврилов: Это действительно смешно, потому что не так давно в одной из московских школ, в качестве домашнего задания, учительница литературы дала детям следующее: написать стихи за Пушкина. Вот есть биография, есть те факты биографии, которые вроде бы Пушкин сам не описал, но представьте себе, что вы Александр Сергеевич и - вперед. Самое интересное, что дети естественно, стихи написали, и некоторые весьма ничего.
Но если мы продолжим разговор о книгах, я бы, конечно, упомянул еще одну книгу, которая еще пока не вышла, но о которой, конечно, будет говорить интернет, и будут говорить много, как только она увидит свет. В августе этого года выходит последняя книга знаменитого британского фантаста Артура Кларка. Книга будет называться «Последняя теорема». Книга бы, наверное, осталась незаконченной, напомню, что Артур Кларк умер в марте этого года в возрасте 90 лет, но, работая над ней, он вдруг почувствовал, что теряет нить повествования, и что не может справиться с возрастом и болезнями. И тогда он обратился к своему другу, знаменитому фантасту Фредерику Полу с просьбой помочь ему довести работу до конца. Фредерик Пол с удовольствием согласился. Взял уже написанное, говорил с Артуром Кларком о том, что должно быть написано дальше, они разработали сюжетные линии, и вот после смерти великого Кларка книга была доведена до конца, и в августе она выйдет в свет. Она называется «Последняя теорема» и, как все книги Артура Кларка, наверное, будет очень интересной. По крайней мере, мало что может сравниться с «2001 годом», с современной фантастикой.
Иван Толстой: 14 июля Париж отмечал главный государственный праздник страны - день Бастилии. Французы вспоминали, как в этот день в 1789 году штурмом была взята крепость, где при режиме Людовика 16 содержались политические заключенные. И хотя давно уже никто не скрывает, что под конец царствования этих заключенных было всего несколько человек, да и сопротивления нападавшим крепостной гарнизон практически не оказывал, падение политического символа вызвало народное ликование. Однако официально страна отмечает вовсе не само взятие, а совершенно другой праздник, относящийся к совершенно другому году, падающий, правда. Тоже на 14 июля. Но об этом мало кто из приезжих подозревает. Американская журналистка Эммелайн Кардозо изучает в Париже историю Франции. Она рассказывает:
Эммелайн Кардозо: 14 июля 1790 года новое правительство решило устроить праздник в честь завершения революции. После церковной мессы, данной Талейраном, Людовик 16-й, генерал Лафайет и другие видные деятели приняли клятву конституции, открыв этим пятидневное народное гуляние. Париж тогда был городком небольшим, и празднества происходили за городской, там, где сейчас возвышается Эйфелева башня.
Прошло сто лет, и когда в 1880 году в Сенате велись споры по установлению национального праздника, председатель палаты Анри Мартен обратился к присутствующим со словами: «Не будем забывать, что помимо 14 июля, когда старый режим был свергнут с помощью насилия, было еще одно 14 июля. Тогда не пролилось ни капли крови, и никто не может обвинить эту дату в расколе страны. В этот день нашей святыней было национальное единство. Если у кого-нибудь из вас есть сомнения по поводу первой даты, то их точно нет по поводу второй. Какие бы у нас ни были разногласия, они ничтожны перед великим образом национального единства, которого мы все желаем, за которое мы все боремся и за которое мы все готовы отдать наши жизни».
Вот почему ежегодные государственные торжества во Франции проходят под названием «Праздник Федерации».
Так что же делать в этот день туристу? Конечно же, идти к Бастилии. Правда, на площади Бастилии самой крепости уже давно нет. Два века ее разбирали и разносили – сперва в ярости, потом в озорстве, а затем – на строительные нужны, ну а после и вовсе на сувениры. Теперь в центре образовавшейся площади стоит колонна с именами погибших во имя революции, а остатки разрушенной крепости перенесены за несколько кварталов в маленький парк на улицу Генриха Четвертого. Зрелище из дюжины гранитных плит не впечатляет.
Острых ощущений приезжие могут набраться под Эйфелевой башней, напротив которой, на Марсовом поле, после концерта с участием французских поп-звезд, устраивается 35-минутное фейерверк-шоу, где каждый сегмент посвящен чему-то конкретному.
В этом году 4 минуты салюта посвящены 400-летию основания Квебека. 31 минута – знаменитым авторам классической оперы. Спектакль воистину поражает своими масштабами. Если 218 лет назад парижане праздновали свою новообретенную свободу пьяными и раздетыми, то сегодня они ее справляют за перегородками -оцепленные жандармами в защитных пластиковых доспехах. Полицейские кордонами выстроились во избежание беспорядков.
Но несмотря на это, глядя на пыльное от пороха парижское небо и слыша божественные звуки опер Пуччини, Верди и, конечно же , Бизе, наступали минуты, когда можно было забыть о нагло шмыгающих повсюду карманниках и насладиться национальным единством, даже если ты к нему и не принадлежишь.
Иван Толстой: С 1 июля 2008 года в Голландии запрещено курение в общественных местах. Об эволюции образа курильщика на Западе – эссе Софьи Корниенко.
Софья Корниенко: Если мы, астматики и приверженцы здорового образа жизни, и завидовали хоть раз курильщикам, то завидовали, прежде всего, их обладанию мощной эстетической атрибутикой. Им позволялось, вместо ответа на вопрос собеседника, многозначительно затянуться, выпустить дым и красивым жестом стряхнуть пепел – в неторопливом жесте заключалась некая универсальная формулировка, почти заклинание. С помощью этого заклинания можно было из тараторки сделать таинственную даму, а из перебранки – глубокомысленную беседу. Недаром так много курят в символически-нагруженных немом кино, детективах и film noir. Недаром, потому что, как и с любым другим заклинанием, игра с сакральными смыслами – это игра со смертью.
Табак – дар свыше, говорили американские индейцы. С табачным дымом молитвы дойдут до Бога. Даже современные индейцы-алгонкины в Канаде до сих пор продолжают повторять: того, кто злоупотребляет великим растением, оно накажет в ответ многочисленными недугами.
«И помни, дорогой: не кури в постели!» - поет на прощанье Нина Симон. Это не только мера пожарной безопасности. Курящий в постели любовник демонстративно отстраняется от партнера в свой собственный мир, в свое автономное облачко дыма. Пока у него не погасла сигарета, он – холостяк. Так герои верхувенского «Основного инстинкта» закуривают после каждого любовного соития, окружая себя магическим кругом дыма, лишь бы не попасть под чары друг друга. Так Эдвард Мюрроу, икона американского телеканала CBS начала пятидесятых, неизменно выставлял на первый план свою знаменитую сигарету, в знак внутренней независимости и свободного, почти неформального хода дискуссии. В знак внутренней силы, сколько бы ни говорил Фрейд, что его сигара – это «всего лишь сигара», а не фаллический символ. Последняя кинематографическая ода курению как ритуалу – «Спокойной ночи, и удачи» с Дэвидом Стрэтэйрном и Джорджем Клуни – это фильм о победе уходящего в прошлое образа свободного и бескорыстного породистого господина над мракобесием масс.
Сакральный смысл курения как уход в себя и в область неподконтрольного мышления всегда раздражал представителей тоталитарных институтов. Соратника Колумба Родриго де Хереса инквизиция семь лет продержала в застенках, приравнивая курение табака к ереси и колдовству. Православные патриархи в начале семнадцатого века велели за употребление табака «резать носы». А английский король Джеймс I, при котором разгорелся хрестоматийный «кризис абсолютизма», в 1604 году сравнивал запах табака со зловонием Преисподней.
Кстати, король резонно предупреждал о вреде курения для здоровья и ввел непомерные акцизы на табак не с целью заработка, а в качестве ограничительной меры. Однако забота о бюджетной прибыли поразительно быстро затмила в умах правителей заботу о здоровье нации. Табак стали называть коричневым золотом; в американском штате Вирджиния он даже некоторое время имел хождение вместо денег. Именно на табачных плантациях появились первые чернокожие рабы. Продаваться и приносить головокружительный доход стал не только табак. В скором времени на продажу пошел и образ внутренне свободного человека – сначала с длинной голландской трубкой, на полотнах голландских мастеров, затем на страницах популярных романов, а впоследствии и на киноэкране. Марлен Дитрих вселила в нас уверенность, что femme fatale – это обязательно курящая женщина. Жан Поль Сартр – что экзистенциализм невозможен, если хотя бы иногда вынимать сигарету изо рта. В честь Хемфри Богарта в американском сленге даже появился новый глагол to bogart, означавший «долго не передавать джойнт соседу». Политики вместо скипетра теперь фотографировались с сигарой в зубах, эксцентрики (многие из которых оказались гениями) – срослись со своими трубками (Деррида, Эйнштейн, Толкиен, Магрит, Хью Хефнер, Винсент ван Гог, Стивен Фрай). Кто-то из них мечтал быть похожим на литературного героя (как Даниил Хармс на Шерлока Холмса), кто-то сам послужил вдохновением для модели трубки (как Одри Хепберн). Однако этих утонченных образцов для подражания было недостаточно, бесконечную телегеничность их жестов для масс адаптировали рекламщики. Интересно, что если элегантность великих курильщиков времени неподвластна, то большинство рекламных роликов прошлых лет воспринимаются сегодня как комические этюды. Чего стоит голландский ролик начала шестидесятых годов, в котором пепельница вделана в штангу футбольных ворот, и вратарь без труда ловит пенальти между затяжками. А в 1958 году в честь столетнего юбилея нидерландской табачной индустрии на экраны вышел документальный фильм «Хвала табаку». Особое внимание в нем уделяется роли табака в эмансипации женщины – и по части создания рабочих мест на фабриках, и как символа непринужденности и раскрепощения. Фильм открывается идиллической сценой из семейной жизни: он и она сидят и курят в гостиной. Жена говорит: «Это так хорошо отвлекает от повседневных забот». А муж: «Это так помогает в общении».
Сегодня, полвека спустя, курение, скорее добавляет забот, чем отвлекает от них. Импозантный и холеный еще вчера, образ курильщика превратился, в лучшем случае, в образ прожигателя жизни из фильмов Тарантино, как правило, в наборе с каким-нибудь тяжелым наркотиком и не менее тяжелым неврозом. Невымышленные знаменитые курильщики современности выглядят еще хуже, недаром таких дарований нашего времени как Эмми Уайнхауз или Пит Доэрти мы предпочитаем слушать, а не разглядывать. Да и к беседе курение больше не располагает. В юности я стеснялась отрицательно отвечать на вопрос «Вы позволите, я закурю». Сам этот вопрос был не более, чем реверансом. Теперь нас, астматиков и приверженцев здорового образа жизни, больше в разы, и я гордо отвечаю: «Не позволю!» Бедный мой собеседник отправляется на балкон или мерзнет на крыльце, тщетно пытаясь зажечь сигарету на ледяном ветру. Или, еще лучше, забирается в стеклянный курятник, в один ряд с потерянными и пожелтевшими лицами своих собратьев по болезненной зависимости. Мало того, что ему непросто получить страховку или ипотечный кредит. Иногда ему приходится тайком курить в форточку, а это совсем не элегантно. В соседней Англии неделю назад авторитетная ассоциация врачей высказалась за запрет показа фильмов с привлекательными героями-курильщиками детям и подросткам до 18 лет, однако вряд ли их инициатива будет принята, потому что привлекательных курильщиков на киноэкранах и так почти не осталось. В новой ленте о Джеймсе Бонде не курят, в соответствии с моралью нового века. «Я могу прострелить кому-нибудь мозги с близкого расстояния, но зажечь сигару – ни-ни!» - говорит Дэниэл Крейг. А на Би-Би-Си в прошлом году впервые вышла постановка Шерлока Холмса без трубки.
Несмотря на то, что я оказалась на стороне «уберменшей» – астматиков и приверженцев здорового образа жизни – мне становится немного страшно за граждан-курильщиков. Не потому что, как рассказал телевизор, всех их ждет рак легких или старость у дыхательного аппарата с трубочкой в носу. А потому что мы – астматики и приверженцы здорового образа жизни, можем быть очень жестоки к этим старикам в их стеклянных гетто, просто потому что они отчаянно держатся за свой символ свободы.
Иван Толстой: Андрей, не могу не спросить вас после этого, а вы курите?
Андрей Гаврилов: Нет. Я курил довольно долго, я курил, можно считать, всю сознательную жизнь, где-то лет с 16-ти, хотя пробовать начал значительно раньше. Но некоторое время назад я бросил курить, был страшно разочарован, что никаких мук, никаких терзаний, ничего того, о чем я читал в литературе, я не испытал. Я просто сразу, в одну секунду…. Единственное, чего мне не хватало очень долго и, может быть, даже иногда не хватает и сейчас, это то, о чем говорила Соня, - мелкой атрибутики и того, что врачи назвали бы проявлением мелкой моторики. Поскольку я умудрился перекурить все, от «Примы» до трубок, то именно этих мелочей, которые сопровождают жизнь каждого курильщика, - красивые зажигалки, предметы для набивания трубок, предметы для чистки трубок, какие-то специальные ножички-гильотины для сигар, всей этой мелочи, которую так приятно держать в руках. Это, наверное, немножечко навевает тоску. Вернее, отсутствие этих предметов. Но никаких физиологических мучений я не испытал, и с тех пор отношусь с некоторым недоверием к крикам, слезам и рыданиям тех, кто утверждает, что это так трудно.
Иван Толстой: Рядом со мной в студии мой коллега писатель Петр Вайль. Петр, мы в новостях уже сообщали, что в Москве вышел ваш аудиодиск, где вы сами, своим голосом, читаете вашу последнюю книгу «Стихи про меня». Что это вообще за действо, чем оно сопровождается или просто вы глава за главой, страница за страницей читаете собственный текст. Кому же это нужно, кто это будет слушать?
Петр Вайль: Это вообще не к автору вопрос, конечно. Он ничем не сопровождается. Я знаю, что некоторые аудиокнижки записываются с каким-то музыкальным сопровождением, но в моем случае звукорежиссеры решили, что это не нужно, и я им вполне доверяю. Раз они так считают, значит, так оно и есть. А то, что аудиокниги стали невероятно популярны, это вы знаете. В больших московских и питерских магазинах, по крайней мере, я вижу просто огромные стенды, где начитана буквально вся классика и современные книги. Я думаю, что причина-то понятна: это, конечно, автомобиль и автомобильные пробки. В конце концов, можно и радио «Шансон» включить, но если у тебя чуть-чуть запросы иные, то ты все-таки послушаешь что-то такое.
Иван Толстой: Современный О.Генри, наверное, изобразил бы сцену, как директор фабрики аудиозаписи платит гаишникам за то, чтобы они устраивали пробки побольше.
Петр Вайль: Что-нибудь в этом роде. Это с точки зрения практической, коммерческой. А с точки зрения культурологической, в этом, кончено, есть смысл, особенно, когда речь идет о поэзии. Вообще стоит помнить о том, что звук старше буквы, намного древнее. Письменному слову всего пять тысяч лет, а членораздельной речи примерно в 30 раз больше. А что такое членораздельная речь? Это самое грандиозное явление природы, которое отличает человека от животного самым наглядным образом, а иногда и единственным. Наше преимущество перед животными только в членораздельной речи, во всем остальном мы, можно сказать, им уступаем. Вот у Мандельштама есть строка,
«Быть может, прежде губ уже родился шепот…»
Вот вдумаемся в эти странные слова, что они значат. Они означают, что гортань, язык, губы, весь речевой аппарат имеется, потому что ему, этому аппарату, даровано звучащее слово. Вот, что такое «Быть может, прежде губ уже родился шепот». Такая антимедицинская точка зрения. Не наоборот, потому мы говорим, что у нас есть язык губы и гортань, а они у нас есть потому, что есть слово. В конечном счете, это есть перевод на поэтический язык строчки из главной книги человечества - «Вначале было слово».
Иван Толстой: И это абсолютно выражает идею Бродского, высказанную им в Нобелевской речи и вообще во многих его эссе, о том, что язык существовал прежде нас и где-то носился, мы всего лишь его хранилище.
Петр Вайль: Бродский тоже пересказывает, в конченом счете, Книгу Бытия. Мандельштам говорит, что голос - это личность. Его бешенство вызывают те поэты, которые этого не понимают. Когда Мандельштам хочет похвалить кого-то, он говорит, например, что стихи Пастернака почитать – горло прочистить, дыхание укрепить, обновить легкие. Обратите внимание, что это мнение звучит не как мнение литератора, а как рекомендация отоларинголога. Вот займись этим делом – вылечишься. И когда он впадает в ярость и противопоставляет себя другим, он просто кричит: у меня нет рукописей, нет записных книжек, нет архива, я один в России работаю с голосом.
Иван Толстой: Спасибо, Петр, за членораздельную речь.
Андрей, теперь подробно расскажите нам о том, что мы слушаем сегодня, о музыкантах и их биографиях. Ваша персональная рубрика.
Андрей Гаврилов: Я не могу не сказать, что каждый из участников того квартета, чью музыку мы слушали на протяжении сегодняшней программы, и которую послушаем сейчас, это звезда.
Владимир Волков - контрабас, виола да гамба, композитор. Он родился в 1960 году, закончил консерваторию, и если перечислять на каких фестивалях он играл и с кем из европейских, американских и российских музыкантов он музицировал, то у нас не останется времени собственно на музыку. Скажем так, это один из самых востребованных сейчас российских джазовых музыкантов, он находится в абсолютном расцвете своих творческих сил, он лучший или, по крайней мере, известнейший российский контрабасист и очень интересный музыкант. От рока до классической музыки, он не знает границ между жанрами и свободно себя чувствует и в той, и в другой области.
Андрей Кондаков, может быть, известен чуть меньше, но совершенно незаслуженно. Один из наиболее ярких российских джазовых композиторов и пианистов, он родился в 1962 году в Днепропетровске, джазовым музыкантом он стал в Петрозаводске. Именно там он привлек к себе внимание критики и слушателей. Первый его альбом вышел на фирме «Мелодия» в 1987 году. Вместе с Игорем Бутманом он создал в 90-х годах проект «Интерджаз», который продержался несколько лет (это немало для международного проекта), и с которым Андрей Кондаков объездил многие страны Европы и, разумеется, США. Андрей Кондаков – фортепьяно.
Вячеслав Гайворонский – труба. Родился в 1947 году. Единственный известный мне врач, играющий джаз. Он, конечно, давно уже не работает врачом, но получил именно медицинское образование. Он хирург. Впервые он привлек всеобщее внимание именно в дуэте с басистом Волковым, в дуэте, который так и назывался «Гайворонский – Волков». Они объездили практически весь мир, переиграв на всех возможных фестивалях мира. Они играли вместе 15 лет, подготовили и представили слушателям более 20 программ. Наибольшую известность дуэт приобрел после 1989 года, после выступления в Цюрихе на фестивале советского авангарда. С моей точки зрения, Вячеслав Гайворонский - абсолютно гениальный музыкант, исполнитель и композитор - к сожалению, не получивший до сих пор того признания, которое, конечно, он несомненно заслуживает.
И четвертый участник квартета - Владимир Тарасов, в свое время член знаменитого трио Ганелин-Тарасов-Чекасин, записавший около 50 различных компакт дисков в разных составах, из которых около 10, а, может, уже и больше, это сольные. Вы можете себе представить - 10 сольных дисков для ударных! Все они пользуются заслуженным уважением и любовью слушателей. Кроме того, он участвовал в таком странном проекте, который родился абсолютно спонтанно. Это проект с российским писателем Андреем Битовым, который, в частности, представлял слушателям черновики, стихи и письма Пушкина под аккомпанемент ударной установки Владимира Тарасова.
Вот эти четыре очень непохожих, очень разных и очень талантливых музыканта собрались вместе в 2003 году, и записали концертную программу, которая издана только сейчас, и которая получила название «Церемония 2». Мы послушаем сейчас последнюю пьесу с этого альбома, она называется «Вторая церемония Монка». Ее написали все участники квартета по мотивам темы Телониуса Монка.