Марина Тимашева: Вот какую монографию выпустило петербургское издательство «Нестор»: Артём Кирпичёнок, «Сербские поселения на Украине в середине ХУ111 века». Герои книги – сербы и черногорцы из Австрии, события (весьма, как я понимаю, авантюрные) происходят в Российской Империи, а сам автор – ленинградец, защитивший диссертацию в Иерусалиме. Глобализация в полный рост. Ну, а рецензировать книгу будет московский историк Илья Смирнов.
Илья Смирнов: Что ж, любая наука – дело интернациональное, и гуманитарные дисциплины в этом смысле принципиально не отличаются от химии или астрономии.
Теперь – о необыкновенных приключениях сербов в России. Помните, два года назад мы с вами обсуждали историю пограничной крепости Епифань? http://www.svobodanews.ru/Transcript/2006/07/06/20060706205246363.html#top И вот уже столетие не 16-е, а 18-е, потом и кровью нескольких поколений наших предков рубеж отодвинут на юго-запад, но проблемы, в сущности, остались те же. Один из географических подарков нашей стране, серьезно повлиявших на ее историю, включая политическое устройство – это соседство с «диким полем», откуда постоянно исходила угроза любому упорядоченному хозяйству. «Всякий, кто решался поселиться за пределами стен, подвергался риску быть в любой момент похищенным и угнанным в рабство…» (84). Главный источник опасности - Крымское ханство, такой своеобразный социальный организм, высокоспециализированный на разбое и работорговле, за спиной хана маячил его сюзерен султан, получавший свой процент с невольничьих рынков, а вокруг суетились грабители помельче: гайдамаки, запорожцы, менявшие по погоде своё подданство, и прочие. Последний «кровавый набег» из Крыма, упоминаемый в книге, приходится на 1769 год (206).
Теперь бросим взгляд западнее, в сторону «Военной границы» в империи Габсбургов, где службу несла «Сербская народная милиция» – своеобразный гибрид регулярной армии с ополчением «от земли», «две трети жалованья… землей, а треть – деньгами» (20 – 21). Граничары «зарекомендовали себя превосходными воинами». При этом обходились казне дешевле обычной армии, а лояльность православных солдат католическому императору обеспечивалось особым нормативным актом - «Сербскими привилегиями». «Протестанты… даже не могли мечтать о подобных правах и свободах» (17). Но реальная жизнь, как мы знаем, часто расходится с нормативными актами. При каждом удобном случае австрийские власти старались взять обратно дарованные права. Что касается религии, то католическое духовенство действовало на границе, конечно, осторожнее, чем в Чехии
http://www.svobodanews.ru/Transcript/2007/10/04/20071004202737127.html#top , поскольку имело дело с вооруженным народом, но все равно не оставляло попыток загнать всех подданных в государственную церковь, не прямо, так через Унию.
Соответственно, царское правительство в Петербурге проявляло интерес к опыту обустройства границы в соседней империи, тем более, что службу там несли единоверцы. А сербы при каждом конфликте с австрийскими чиновниками или венгерским дворянством задумывались: а не предложить ли свои услуги России?
Несколько таких инициатив было реализовано, но самая известная и масштабная приходится на правление Елизаветы Петровны, когда были основаны самоуправляющиеся военно-земледельческие поселения в Новой Сербии, это современная Кировоградская область, центр в Новомиргороде, и Славяносербия в районе Бахмута, нынешние Донецкая, Луганская области.
Захватывающий «истерн» о переселении на дикий восток рассказывает нам Артем Иванович Кирпиченок – хоть сейчас на киноэкран! В нем переплетаются несколько сюжетных линий. Австрийская политика. Придворная жизнь Петербурга. Дипломатические игры ХУ111 века. История лёгкой кавалерии, которая оказалась чрезвычайно востребована на рубеже 17 – 18 веков, а балканские народы в этом как раз специализировались (47). В заслугу автору я поставил бы строгую беспристрастность его подхода. Помните мультфильм – «Ограбление по…»? Один и тот же сюжет в разных культурных традициях. Так вот, применительно к историографии: понятно, что в советской версии переселения сербов был бы сделан акцент на классовой борьбе. Современная российская конъюнктура требует всячески преувеличивать фактор религиозный – наши православные против чужих католиков. Украинский националист подаст тот же сюжет как этнический: с одной стороны, некое коренное население Украины, с другой – «понаехали тут» (8). На самом деле, разные факторы сыграли свою роль, и все они добросовестно отражены в монографии, в результате получается живая история, интересная именно своей противоречивостью. Попытки закрепостить рядовых пограничников в Австрии, а впоследствии и в России, исходили не только от чужих феодалов, но от своих же собственных офицеров, вчерашних друзей – однополчан (31, 140). Версия непримиримых религиозных противоречий опровергается статистикой: на русскую службу с удовольствием переходили не только православные (47 – 48 и др.) Что касается этнических определений, то они в этой истории зыбки, обманчивы и склонны видоизменяться под действием экономики и политики, так что в качестве сербов и черногорцев могут выступать венгры, поляки, албанцы. Конечно, и конфликты имели место: переселенцы жаловались, что в Киеве «подольские обыватели и многие студенты немалое посмеяние им чинят и… называют их жён цыганками, потому что они имеют на голове убор, булавками заткнутый, и будто бы приехали сюда булавками торговать». Ответная жалоба киевского мещанина: сербский гусар, «напиваясь пьян, жену его, соседок двоих и наёмницу дивчину силился потчивать горилкою» (то есть заставлял пить), а за хозяином гонялся с саблей (161). А поляк Казимир Тарасовский так вовсе опознал среди «следовавших через город гусар генерала Прерадовича… собственную свою венчанную жену Агафию Иосифовну» (160 – 162). Но, как резонно отмечает автор, солдаты местного происхождения на постое вели себя ничуть не лучше. А впоследствии между «коренными» и «мигрантами» наладилось взаимовыгодное сотрудничество, в частности, по комплектованию гусарских полков. Дело в том, что командиры обязались вывести из Австрии определенное количество солдат, но план не выполнили, поэтому уже на месте организовали массовую запись населения в сербы, причем «не только рядовых украинских казаков, но даже атаманов» (165).
По мнению автора, затея с полурегулярными войсками оказалась в России менее удачной, чем в Австрии (приводятся социально-экономические причины – почему (20 – 21, ср.: 138). Но «в конечном итоге сербская эмиграция благоприятно отразилась на экономической жизни приграничных степных территорий. Благодаря южнославянским поселенцам, земли Новой Сербии и Славяносербии начали быстро интегрироваться в хозяйство Российской империи, на них стали возникать важные торговые центры» (144). И там, где, по отзывам первых сербских поселенцев, простиралась «пустыня, где негде голову склонить… Казалось, на этой голой земле от сотворения мира никто и не жил…» (105), там теперь жила своей мирной жизнью освоенная и населенная страна – Новороссия.