Яромира Ягра спросили в России: а почему, собственно, он играет под номером «68»? Нет ли здесь тонкого намека на толстые обстоятельства? Хоккеист, который только-только подписал миллионный контракт с омским «Авангардом», промычал что-то невнятное вроде того, что цифры уж очень красивые.
Намек есть, и он прост как правда: для каждого чеха в этом летосчислении – невообразимое сочетание гордости и унижения, свободы и нового порабощения, наивности и героизма.
Меньше всего от тех событий осталось идейной шелухи: кто помнит, чего хотели реформисты, как должен был выглядеть социализм с человеческим лицом?
Самый известный из живущих чешских писателей Милан Кундера написал в том году эссе «Похищение Европы». В названии – вся суть исторической обиды: чехи привыкли видеть свою страну в центре Европы – центрее не бывает! – а коммунизм записал ее в разряд российских провинций. Было нестерпимо унизительно в пражской глухомани вечно ждать московских ревизоров. Пражская весна, если заглянуть под поверхность лозунгов, была попыткой прорваться на свое законное место на карте мира.
Быть «русским» в Праге уже через год после оккупации было не слишком обременительно – достаточно было отмежеваться, что я и сделал, оказавшись в 1969 году в Чехии надолго, почти навсегда. Мыслящим не надо было ничего объяснять – они и так ценили Россию за культуру, а не за политику. Сложнее было по молодости лет понять, почему Прага не оказала сопротивления силам вторжения. Ответ в том смысле, что плетью обуха не перешибить, и что империи рушатся, а вид из окна на пражские башни остается неизменно прекрасным, правдив, но неполон. Чехи, как трава – гнутся, а не ломаются. Навязанных ценностей не перенимают, во всяком случае, не через полвека. Безрассудному порыву, крепящему народную душу, но способному походя наломать дров, они предпочитают моральный подвиг отдельной личности, обозначающий границы приемлемого. Костер Яна Гуса и живой факел Яна Палаха горят на этих пределах – за веру, за правду, за свободу. Чтобы понять, где нравственная кромка берега, чехам не надо поджигать лес – достаточно маяка.
Вот почему, несмотря на всю мерзость «нормализации» (как назвали свою политику новые прокремлевские руководители Чехословакии), чешский быт оставался сносным. Даже твердолобые комуняки недоумевали, как может советский генерал из «ограниченного контингента» выпивать и закусывать в трактире, оставив денщика на морозе – в стране, где министр называл уборщицу, моющую лестницу, «пани» и на «вы». Скорее всего, по той же причине, как только призрак коммунизма перестал бродить по Европе, все его приметы в Чехии как ветром сдуло, словно бы никакой «нормализации» и не было никогда.
К социалистическому эксперименту Пражской весны можно относиться по-разному, но в одном согласны все: весенний глоток свободы в 68-м позволил чехам пережить следующие двадцать лет. И получается, что в конечном счете своим неброским и недраматичным манером чехи без большой крови одолели семисоттысячную армию вторжения, которая 40 лет назад в этот день пришла проводить операцию то ли по оказанию братской помощи, то ли по принуждению к любви.