В начале декабря 2005 года в Киеве прошел саммит глав демократических государств Восточной Европы и части стран СНГ. Рабочий язык встречи был английский, что тогда удивило многих. В связи с чем встают несколько вопросов: остается ли русский язык средством межнационального общения на Южном Кавказе, как общаются между собой жители разных кавказских республик? Насколько быстро приходит английский язык, и сможет ли он когда-либо стать для кавказцев полноценной заменой русского?
В общем срезе мы имели советскую или, как мне представляется, частный случай русской культуры, которая являлась общей на всем пространстве СССР и, соответственно, на этой территории тоже. Сегодня вектора меняются — страны Южного Кавказа в большей степени смотрят на Запад, английский язык понемногу вытесняет русский.
Гия Нодиа, председатель кавказского Института мира и развития из Тбилиси, не считает такое развитие событий проблемой: «Ориентиры меняются, сегодня выгоднее знать английский, можно рассчитывать на более хорошую зарплату, зная английский. С другой стороны, это престижно, поскольку центр престижности и центр власти находится на Западе. Но это связано с разноплановыми проблемами, в том числе поколенческой, которая заключается в том, что люди, которые знают английский, — в основном молодые, а люди постарше не успели выучить английский, и потому немного чувствуют себя за бортом. Допустим, у нас была демонстрация против Сороса, символически похоронили его. На самом деле это была демонстрация против Запада, против либеральных ценностей. Когда происходит что-то новое, у людей возникает неосознанный протест против того, что привычное уже не работает, приходится как-то перестраиваться. Это всегда проблема, вне зависимости от того, какие идеологические ассоциации возникают с английским языком, с русским языком, или с каким угодно другим языком.
Рахман Бадалов, профессор, научный сотрудник Академии наук Азербайджана, считает, что процесс отдаления необратим: «Это довольно драматично. Я это говорю совсем не потому, что испытываю ностальгию по советскому прошлому (я считаю, Советский Союз был искусственным образованием, он обречен был на разрушение), а потому, что в советское время вопреки советской идеологии возникло некое пространство живых людей, культурное пространство. Мы встречались, мы часто ругали власть и чаще всего справедливо, но, тем не менее, когда власть исчезла, когда эта страна исчезла, мы как бы поняли, что мы многое теряем и многое потеряли. Самые трезвые из нас понимают, что это был процесс необратимый. Я уже человек немолодой, и с советской идеологией я попрощался, когда советские танки вошли в Прагу. Сейчас очень тяжелое время. Так уж сложилось в азербайджанской истории, что мощные импульсы извне взрывали азербайджанское общество. Так было в 19 веке — нефть, промышленный бум нефтедобычи взорвал общество. Так было в 1920 году, когда пришла в Азербайджан 11-я Красная Армия. Так было и при разрушении СССР. Мы как бы в этом не участвовали. Но я не могу сказать, что это не было органическим. Сегодня трудно. Возродился тюркизм, ислам, но осталось и русское влияние. Есть очень много людей, которые считают распад Советского Союза злом, в Союзе удобно было жить по многим параметрам. Но есть и тяга к Западу, есть и поколенческие конфликты. Тем не менее, я думаю, что это не географическое движение, а движение в сторону свободы, в сторону большей раскрытости, большей публичности, большей идеологичности культуры. При всем том, что этого многого сегодня нет, мы не выглядим как европейцы, тем не менее, я думаю, что этот вектор необратим.
Гия Нодиа считает, что взаимоотношения между политикой и культурой неоднозначны: «Если говорить о массовой культуре, то, естественно, американская культура доминирует в массовой культуре на том же уровне, на каком она доминирует в экономике. Но если брать элитарную контркультуру, мне кажется, лидер опять-таки Запад, причем в большей степени Европа, чем Соединенные Штаты. Соответственно, если брать наши политические и культурные отношения с Россией, то здесь как раз тот случай, когда смешивать культурные и политические процессы не следует.
В Грузии сильный политический антироссийский вектор, поскольку Россия очень ревниво смотрит на прозападную ориентацию Грузии, но это не совершенно не касается культуры. Наоборот, если сделать мониторинг средств массовой информации, то можно будет увидеть, что российская политика будет представлена негативной информацией, однако русская культура, напротив, позитивной. В Грузии очень позитивно смотрят на Россию как на культурный субъект. Стало общим местом, что Россия Пушкина, Достоевского, Толстого — это что-то одно, а Россия Ивановых, Грачева, Путина – это что-то совсем другое.
Так что, признавая то, что мы отдаляемся от России, мне кажется, мы не теряем своей идентичности. Западничество, скорее, касается структурных компонентов культуры, то есть это какой-то метод определения себя, то есть структурирования себя. И если Грузия становится более западной, то есть она по-другому себя структурирует, никак не становясь в меньшей степени Грузией. То же самое, я уверен, касается Армении, Азербайджана и любой другой страны.
Взгляд армянского литератора Маринэ Петросян на советское наследие за последние годы очень изменился: «Раньше была боязнь, что вернется советское время. Сейчас же, когда известно, что назад дороги нет, я более спокойно гляжу на наследие СССР — и вижу довольно ценные вещи. Я вообще думаю, что даже если мы безвозвратно уйдем к Западу, мы никак не утратим тот исторический опыт, который мы имели в советское время, потому что это был уникальный опыт. Я согласна с точкой зрения, что западничество — это способ структурирования своей истории, своей идентичности. Я думаю, что если Армения когда-нибудь войдет в Европейский союз, то Европа станет немножко другой, уже не будет прежней Европой».
Рахман Бадалов не хотел бы, чтобы русская культура ушла из Азербайджана: «Русский язык, я думаю, выходит за рамки русского народа — это нечто настолько серьезное, глубокое и духовно насыщенное, что потеря была бы невосполнимой. И надо понять самое главное: так уж получилось, что русский язык пришел к нам с Достоевским, Пушкиным, если говорить условно, а вот английский язык не приходит к нам с Шекспиром. Вряд ли молодежь завтра будет читать английскую литературу. Английский язык очень важен для работы, для зарубежных поездок, для общения, но, к сожалению, он не приходит во всей своей глубине и многогранности. Поэтому я думаю, что в ближайшие 50 лет мы не будем общаться на английском. Это будет общение поверхностное, имитационное. А русский язык — это не имитационное общение».
В общем срезе мы имели советскую или, как мне представляется, частный случай русской культуры, которая являлась общей на всем пространстве СССР и, соответственно, на этой территории тоже. Сегодня вектора меняются — страны Южного Кавказа в большей степени смотрят на Запад, английский язык понемногу вытесняет русский.
Гия Нодиа, председатель кавказского Института мира и развития из Тбилиси, не считает такое развитие событий проблемой: «Ориентиры меняются, сегодня выгоднее знать английский, можно рассчитывать на более хорошую зарплату, зная английский. С другой стороны, это престижно, поскольку центр престижности и центр власти находится на Западе. Но это связано с разноплановыми проблемами, в том числе поколенческой, которая заключается в том, что люди, которые знают английский, — в основном молодые, а люди постарше не успели выучить английский, и потому немного чувствуют себя за бортом. Допустим, у нас была демонстрация против Сороса, символически похоронили его. На самом деле это была демонстрация против Запада, против либеральных ценностей. Когда происходит что-то новое, у людей возникает неосознанный протест против того, что привычное уже не работает, приходится как-то перестраиваться. Это всегда проблема, вне зависимости от того, какие идеологические ассоциации возникают с английским языком, с русским языком, или с каким угодно другим языком.
Рахман Бадалов, профессор, научный сотрудник Академии наук Азербайджана, считает, что процесс отдаления необратим: «Это довольно драматично. Я это говорю совсем не потому, что испытываю ностальгию по советскому прошлому (я считаю, Советский Союз был искусственным образованием, он обречен был на разрушение), а потому, что в советское время вопреки советской идеологии возникло некое пространство живых людей, культурное пространство. Мы встречались, мы часто ругали власть и чаще всего справедливо, но, тем не менее, когда власть исчезла, когда эта страна исчезла, мы как бы поняли, что мы многое теряем и многое потеряли. Самые трезвые из нас понимают, что это был процесс необратимый. Я уже человек немолодой, и с советской идеологией я попрощался, когда советские танки вошли в Прагу. Сейчас очень тяжелое время. Так уж сложилось в азербайджанской истории, что мощные импульсы извне взрывали азербайджанское общество. Так было в 19 веке — нефть, промышленный бум нефтедобычи взорвал общество. Так было в 1920 году, когда пришла в Азербайджан 11-я Красная Армия. Так было и при разрушении СССР. Мы как бы в этом не участвовали. Но я не могу сказать, что это не было органическим. Сегодня трудно. Возродился тюркизм, ислам, но осталось и русское влияние. Есть очень много людей, которые считают распад Советского Союза злом, в Союзе удобно было жить по многим параметрам. Но есть и тяга к Западу, есть и поколенческие конфликты. Тем не менее, я думаю, что это не географическое движение, а движение в сторону свободы, в сторону большей раскрытости, большей публичности, большей идеологичности культуры. При всем том, что этого многого сегодня нет, мы не выглядим как европейцы, тем не менее, я думаю, что этот вектор необратим.
Гия Нодиа считает, что взаимоотношения между политикой и культурой неоднозначны: «Если говорить о массовой культуре, то, естественно, американская культура доминирует в массовой культуре на том же уровне, на каком она доминирует в экономике. Но если брать элитарную контркультуру, мне кажется, лидер опять-таки Запад, причем в большей степени Европа, чем Соединенные Штаты. Соответственно, если брать наши политические и культурные отношения с Россией, то здесь как раз тот случай, когда смешивать культурные и политические процессы не следует.
В Грузии сильный политический антироссийский вектор, поскольку Россия очень ревниво смотрит на прозападную ориентацию Грузии, но это не совершенно не касается культуры. Наоборот, если сделать мониторинг средств массовой информации, то можно будет увидеть, что российская политика будет представлена негативной информацией, однако русская культура, напротив, позитивной. В Грузии очень позитивно смотрят на Россию как на культурный субъект. Стало общим местом, что Россия Пушкина, Достоевского, Толстого — это что-то одно, а Россия Ивановых, Грачева, Путина – это что-то совсем другое.
Так что, признавая то, что мы отдаляемся от России, мне кажется, мы не теряем своей идентичности. Западничество, скорее, касается структурных компонентов культуры, то есть это какой-то метод определения себя, то есть структурирования себя. И если Грузия становится более западной, то есть она по-другому себя структурирует, никак не становясь в меньшей степени Грузией. То же самое, я уверен, касается Армении, Азербайджана и любой другой страны.
Взгляд армянского литератора Маринэ Петросян на советское наследие за последние годы очень изменился: «Раньше была боязнь, что вернется советское время. Сейчас же, когда известно, что назад дороги нет, я более спокойно гляжу на наследие СССР — и вижу довольно ценные вещи. Я вообще думаю, что даже если мы безвозвратно уйдем к Западу, мы никак не утратим тот исторический опыт, который мы имели в советское время, потому что это был уникальный опыт. Я согласна с точкой зрения, что западничество — это способ структурирования своей истории, своей идентичности. Я думаю, что если Армения когда-нибудь войдет в Европейский союз, то Европа станет немножко другой, уже не будет прежней Европой».
Рахман Бадалов не хотел бы, чтобы русская культура ушла из Азербайджана: «Русский язык, я думаю, выходит за рамки русского народа — это нечто настолько серьезное, глубокое и духовно насыщенное, что потеря была бы невосполнимой. И надо понять самое главное: так уж получилось, что русский язык пришел к нам с Достоевским, Пушкиным, если говорить условно, а вот английский язык не приходит к нам с Шекспиром. Вряд ли молодежь завтра будет читать английскую литературу. Английский язык очень важен для работы, для зарубежных поездок, для общения, но, к сожалению, он не приходит во всей своей глубине и многогранности. Поэтому я думаю, что в ближайшие 50 лет мы не будем общаться на английском. Это будет общение поверхностное, имитационное. А русский язык — это не имитационное общение».