Марина Тимашева: В сентябре в Петербурге не стало одного из крупнейших специалистов по истории и теории театра Льва Гительмана. С его ученицей, главным редактором "Петербургского театрального журнала" Мариной Дмитревской беседует Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Лев Иосифович Гительман родился в 1927 году в Иркутске, окончил театроведческий факультет Ленинградского театрального института имени Островского, работал в Библиотеке имени Луначарского и в Театральном музее. В Театральном институте он преподавал 45 лет. Профессор, академик, Лев Гительман - автор многих работ по истории французского театра, один из авторов учебника «История зарубежного театра». Марина Дмитревская знала его с юности, будучи его студенткой в Театральном институте, ныне - Академии.
Марина Дмитревская: Не только театроведы, все актеры, режиссеры этого города выучены им. Когда мы учились в институте и делали капустники, то в капустниках называли его «Лео Джозеф Конрад Мария граф де Лампедуза и обеих Индий». Вообще со Львом Иосифовичем было связано самое наше счастливое студенческое детство. Он вплывал в аудиторию, произносил «Агамемнон», и казалось, что он пришел прямо из Древней Греции. Потом он говорил «Адриена Лекуврер», и нам казалось, что он прямо из Франции. На первых курсах он погружал нас в эту красоту, величие, возвышенные идеи всего этого мирового театра. Но поскольку он был еще и с актерским образованием, учился когда-то у Юрия Михайловича Юрьева и усвоил уроки Александринской школы, он просто показывал нам в аудитории «гусиную поступь», которой ходили классицистские актеры. Но, при всем том, он был не строгий профессор, он всегда опаздывал и даже в институте, я помню, писала какие-то вирши:
Мы вас всегда упорно ждали,
Но хлопала входная дверь,
И, опоздавши, вы вбегали,
Ну, точно так же, как теперь.
Бывали лекции, когда он торжественно говорил: «Сегодня мы не будем заниматься театром французского романтизма, потому что вчера я видел великий спектакль». И рассказывал нам о том, что он видел, и мы все быстро бежали на спектакль «С любимыми не расставайтесь» Геннадия Михайловича Опоркова в Театре Ленинского комсомола. Это, правда, великий спектакль. То есть, он был человек театральный. Потом уже из каких-то книжек мы понимали, что, погружаясь в эти эпохи, Лев Иосифович их оснащал таким количеством невероятных деталей, которых не было ни в Древней Греции, ни в театре французского классицизма. Но это было неважно. Потому что суть того, что он преподавал, она оставалась. На первом курсе мы его страшно боялись. Хотя, как потом выяснилось, он никогда не ставил ничего, кроме пятерок. У Гительмана все получали пятерки, а отношения складывались по-разному. Я когда-то даже ему спасла жизнь, между прочим. Это был конец первого курса, работы у всех были неудачные, обсуждалось две работы, в том числе, моя. Вошел Лев Иосифович и сказал: «Вчера я ходил по комнате, искал цианистый калий, потому что прочитал работу Юры. И я нашел цианистый калий, и уже развел его в стакане, но потом решил одним глазом взглянуть на работу Марины, и я отложил цианистый калий и остался жив». Вот с таким артистизмом, с юмором он с нами занимался. Наша абсолютно счастливая студенческая юность 70-х годов была связана со Студенческим Научным Обществом - «СНО» - по зарубежному театру, которое организовал Лев Иосифович. Мы пили чай, ели сушки, переводили пьесы с разных языков, мы занимались польским театром, тогда великим польским театром, мы переводили непереведенные пьесы театра абсурда. Например, именно там «Лысую певицу» Ионеско мы впервые вслух прочли и валялись от хохота. «СНО» это была специальная, отдельная жизнь. Периодически Лев Иосифович говорил: «Поехали!», и мы уезжали, как бы за рубеж. Вот теперь это действительно за рубеж – мы ехали в Литву, в Латвию, в Эстонию. Мы смотрели Вольдемара Пансо мы смотрели Хермакюлу, Тооминга, Карела Ирда, Адольфа Шапиро. Мы приезжали, например, в Вильнюс, Лев Иосифович говорил: «А не поехать ли нам еще в Каунас?». И мы ехали в Каунас, ночевали в каких-то общежитиях, на каких-то матрасах. А потом я говорила: «А поедемте….», и на четвертом курсе, например, повезла всех по вологодским монастырям, в Ферапонтов Белозерский монастырь мы съездили на три дня, и Лев Иосифович так же, как он рассказывал нам про Агамемнона, рассказывал о том, как своими глазами видел, как сюда, в Белозерск, в 1100 каком-то году приплыли варяги. Он был такой творец мифов, и сам - миф нашей Театральной академии. Он давал ту вертикаль, ту высоту, которой потом хотелось всю жизнь держаться. В нашем «СНО», где мы писали капустники, обязательно праздновалось Рождество, но не православное, а то, которое празднует весь мир – ведь мы же занимались зарубежным театром. Каждый пек пирог, Лев Иосифович каждому делал подарки. Вот нас сидело 40 человек, и каждому он приносил какой-нибудь календарик с латинской цитатой на этот год, например. То есть, воспитание, культура факультета, все это заключалось для нас в ту пору в имени Лев Иосифович Гительман.
Татьяна Вольтская: А вы делали ему подарки?
Марина Дмитревская: Да, конечно. И стенгазеты, и подарки, и капустники, в которых он был главным действующим лицом. То есть, это была любовь. Он очень забавно сокращал студентов – Маринонька, Ленонька, Маинька. Вот примерно он так нас звал. Дальше к Льву Иосифовичу пришли чины, почести, он стал академиком, председательствовал во всех жюри, он был человек, который всех примирял, все сглаживал, но в нем была и стойкость. Опять же, моя ему благодарность. Когда в аспирантуре моя руководительница не выпускала меня на защиту, тут он очень жестко сказал: «А давайте-ка обсудим», и стоял насмерть, этот сюжет додавил, что называется. То есть, другой такой легенды в нашей Академии нет. После его смерти из-за несчастного случая… Он упал и сломал позвонок. Все могло быть по-другому. В августе он еще сидел в Комарово, писал следующие главы учебника по зарубежному театру, про Маргариту Наваррскую, и был полон планов, и прекрасно себя чувствовал. На последних фотографиях он изумительно выглядит, и в последних СМСах он писал: «я ничего не боюсь». Вот первый год за полвека, наверное, никто так, как он, не поприветствует первокурсников. И через Льва Иосифовича мы узнавали историю факультета. Он свято хранил память о своих учителях - о Сергее Сергеевиче Данилове, о Елене Львовне Финкельштейн - вот этой Ленинградской театроведческой школе. Студенты верили ему безоговорочно. Он так любил театр, что не написал никогда ни одного ругательного слова - он всегда только хвалил. Он и его жена Нина Александровна Рабинянц, ушедшая год назад. Мы считали это критическим «соловьизмом», а они считали, что плохие спектакли остаются плохими, а мы должны писать только о том, что того стоит. Сейчас уже не очень понятно, как на Моховой улице не встретится Лев Иосифович… Конечно, он был преклонных лет, конечно, ему уже был 81 год. В этом году он номинирован на премию «Золотой Софит», премия эта уже не догонит его здесь. Он был человек верующий, уходить не боялся, но Моховая опустела, и наши голоса уже слышны в опустевшем помещении.
Татьяна Вольтская: О Льве Иосифовиче Гительмане вспоминала главный редактор «Петербургского театрального журнала» Марина Дмитревская.
Марина Тимашева: Лев Иосифович Гительман помогал мне в работе над диссертацией, потом мы постоянно общались на фестивале «Балтийский дом» – мы были членами жюри. Однажды «Балтдом» организовал поездку в Эстонию. Автобус, на котором мы ехали, перевернулся. Мы, сонные и всклокоченные, стояли посреди чистого эстонского поля, поднималось солнце, мы ждали помощи. В это самое время, на лесной тропинке, Лев Иосифович Гительман, высокий, красивый, импозантный, в долгополом кашемировом пальто, с наброшенным поверх него на итальянский манер шарфом, разговаривал с иностранным студентом, обучавшимся актерскому мастерству в Петербурге, о проблемах перевода пьес Ануя. Я никогда не забуду этой картины. И самого Льва Иосифовича – высокой культуры, глубоких знаний и добрейшей души человека.