Дмитрий Волчек: Нобелевскую премию по литературе можно назвать народной – мало кто из обывателей решится обсуждать или осуждать выбор лауреата в области химии, но, когда речь заходит о писателях, тут находится мнение у каждого - возникают пылкие перебранки, много недовольных, и, как правило, громче всех кричат те, кто книг нового лауреата не читал. Поиск по русскоязычным блогам выдаст немало таких споров о лауреате нобелевской премии по литературе 2008 года – Жане-Мари Гюставе Леклезио. Бесцеремонность тона некоторых публикаций о Леклезио в российской прессе поразительна. «Уже который раз Нобелевский комитет обносит премией более заслуженных и знаменитых писателей, вручая премию литератору, который даже в списках букмекеров не значился», - возмущенно пишет некий аноним в заметке «Маргинализация Нобеля». Во Франции звучат совершенно другие оценки: Леклезио давно воспринимали как одного из кандидатов на премию. Семен Мирский, корреспондент «Свободы» и консультант издательства «Галлимар» поясняет:
Семен Мирский: Уже очень много лет в канун обнародования решения Нобелевского комитета во французской печати появляется имя Леклезио и рядом словечко nobelisable , которое можно перевести как "самый естественный кандидат" на эту высокую премию и награду. Родился Леклезио в 1940 году в городе Ницце, на юге Франции. Отец - английский хирург, мать - француженка, родом из Бретани, то есть на севере Франции. Отец скоро бросает семью и уезжает работать в Нигерию. Визит к отцу впервые сталкивает молодого Леклезио с Африкой. Потом он подолгу живет в Мексике, в одном из индейских племен, о котором много будет потом писать, и в Новой Мексике, то есть на юге США, в городе Альбукерк, где Леклезио несколько лет преподавал в тамошнем университете. Не понаслышке знает писатель и Таиланд. Неудивительно, что сам он себя называет маргиналом и бродягой с одной настоящей родиной, а именно - французским языком. Любимые писатели нобелевского лауреата - не французы, а как раз англичане, Стивенсон, тот самый автор "Острова сокровищ", и Джеймс Джойс. Если угодно, творчество Леклезио - это сочетание вот этих двух как бы совершенно разных по природе своей элементов: с одной стороны, приключения с упором на приключения морские, его любимое средство передвижения по сей день - это корабль, а не самолет; Джеймс Джойс - изысканность и некая даже, скажем, орнаментальность прозы. В программу французских школ и лицеев уже очень давно входит небольшая новелла Леклезио, давно ставшая хрестоматийной, называется "Мальчик, который хотел видеть море.
Диктор: «Повсюду, повсюду, куда ни глянь, плескалась вода. Безмолвная, тяжелая, тусклая, непроницаемая для взгляда масса заполняла все вокруг. Она давила всем своим весом на черные скалы, непрестанно перекатываясь, раскрываясь и вновь смыкаясь. Не она ли создавала жизнь, порождала ее в своих глубинах неустанным ритмичным движением упругих соленых вод? На дне, в толще ила распадались твердые тела, тучи пузырей вырывались на поверхность - и так часами и часами. Ничто еще не было явлено. Лишь длинные тени проносились сквозь толщу воды, похожие на огромные слепые субмарины. Там, в глубине, не было ни дня, ни ночи, не было ничего - только тяжелая, мутная масса, она колыхалась, обкатывая камни, откалывая куски от скал, она медленно катила лавину за лавиной. Сколько это длилось? Века, быть может, тысячелетия, но какое это имеет значение? Здесь не говорили и не слушали. Но в этом вечном безмолвии, где некому было действовать и произносить слова, уже готовилось то, что неминуемо должно было явиться. В глубине, так далеко от поверхности, что будто вовсе не было на свете воздуха, выпал мелкий снежок: частицы кости, частицы камня, расплющенные давлением воды, похожие на крошечные звездочки, кружась, плавно опускались на дно. Все стремилось вниз, ниже, еще ниже. Здесь, на глубине, все было одето в крепкий панцирь, иначе не выдержать бы чудовищного веса воды. Надувались плавательные пузыри, полости заполнялись черной водой. Все ниже, ниже, вдоль пологих склонов подводных пластов. То и дело на пути разверзались бездны, расселины, заполненные непроницаемой чернотой - там подстерегала, затаясь, пустота. Пустота без форм, без мысли, затерянная в толще воды, открытая со всех сторон холодным течениям. Нет, здесь не было никого живого. Ни глаз, чтобы видеть, ни ушей, чтобы слышать. Нечего было понюхать, пощупать, попробовать на вкус. Был разве только рот, чтобы поглощать, огромная разверстая пасть, которая плыла сквозь толщу воды, всасывая воду. Быть может, когда-нибудь там, далеко, в вышине, возникнет солнце - плавучий шар, дрейфующий в потоках света. Ну и что же? Ведь глаз все равно не было, мир еще был слеп.
Дмитрий Волчек: Это отрывок из «Уотасении» – вступительной части романа «Путешествия по ту сторону», одной из «морских» книг Леклезио. Вопрос переводчику «Уотасении» - Нине Хотинской:
Было ли вам интересно переводить Леклезио и трудно ли его переводить? Ведь его манеру узнаешь сразу, с первой страницы, его ни с кем не перепутаешь. Стиль я бы сравнил с патокой: такая очень вязкая проза, которая тебя постепенно засасывает, по миллиметру. Трудно ли переводчику на русский поймать эту его интонацию?
Нина Хотинская: Переводить его трудно. Причем его текст, с точки зрения языка, довольно прост. Он красив своей простотой, своей кристальностью, очень страшно ее нарушить. Вот не столько на уровне языка, сколько на уровне, может, даже ритмики и, конечно, на эмоциональном уровне нужно поймать настроение.
Дмитрий Волчек: Я открыл для себе Леклезио, как и прочие российские читатели, в середине 80-х, когда вышла «Пустыня» в великолепном переводе Юлианы Яковлевны Яхниной, и до сих пор помню впечатление, которое произвела на меня эта книга. Потому что, сейчас уже трудно все это вообразить, но тогда были еще глухие советские времена и экспериментальная проза почти не публиковалась. И тогда вышел первый сборник произведений «новых романистов», а потом книга Леклезио. Это были события. Мы просто не знали, что так можно писать, и много лет уже так пишут. Нина Осиповна, помните ли вы первую книгу Леклезио, которую вы прочитали, как вы его открыли для себя, и какое впечатление он на вас произвел тогда?
Нина Хотинская: К сожалению, его первая публикация в России - «Пустыня» в то время прошла мимо меня. Это была пора книжного дефицита, к тому же, и, собственно, открыла я Леклезио тогда, когда издательство «Радуга» предложило мне перевод «Путешествий по ту сторону».
Дмитрий Волчек: Фрагмент из этой книги звучит в нашей передаче. Это была уже совершенно другая эпоха. Книга вышла в 1993 году тиражом сейчас уже для такой сложной литературы просто немыслимым - 100 тысяч экземпляров. Это был очень короткий период, когда книги выходили такими гигантскими тиражами и раскупались. Вот «Путешествия» нет сейчас даже в Интернет-магазине «Озон». Я посмотрел на своей полке, есть такой же сборник Жюльена Грака: отпечатано было больше экземпляров, чем, я думаю, у всех французских изданий Грака вместе взятых. Вот я сейчас думаю, куда делись все читатели этих книг, 100 тысяч человек, прочитавших Леклезио и Грака, ведь революцию может совершить такая толпа? У вас есть Нина Осиповна, ощущение, что Леклезио прочитан в России, вы встречали его читателей, людей, которые бы сказали, что купили в 93-94 году «Путешествие по ту сторону», и эта книга перевернула им жизнь?
Нина Хотинская: Нет, я бы не сказала, что Леклезио в России прочитан. Собственно, реакция в России на присуждение ему Нобелевской премии об этом говорит. Первая редакция: «А кто это? Мы не знаем». Даже главный редактор уважаемого журнала «Иностранная литература» высказался, что он ничего не знает об этом писателе и потому разочарован присуждением ему Нобелевской премии. Леклезио не открыт для русского читателя, и это еще все впереди.
Дмитрий Волчек: Вдохновенное предисловие к книге «Путешествия по ту сторону» написала Тамара Владимировна Балашова. Она гордится тем, что московские знатоки французской литературы давно заметили «нобелизабельность» Леклезио.
Тамара Балашова: Специалистам по той или другой литературе всегда довольно сложно выбрать те имена, которые потом действительно подтвердят, что их выбор был неслучаен. И у нас тоже часто бывали осечки. И вот совсем недавно, осенью, была встреча французских и российских писателей во Французском колледже при МГУ, и я, выступая там, сказала, что к чести нашего педагогического и литературоведческого сообщества можно отнести то, что по первым книгам двух французских писателей - Леклезио и Патрика Модиано - нам удалось предугадать их славную дальнейшую судьбу. Потому что действительно они пошли в гору. У нас они переводились достаточно много. Поэтому Нобелевская премия для Леклезио для меня стала подтверждением этой самой мысли, что в данном случае ошибки в наших вкусах в наших предпочтениях не было. Это не такой частый случай, потому что буквально по первым книгам эти имена уже вошли в наше сознание. Институт мировой литературы в 1995 году выпустил книгу, которая называется «Французская литература. 1945-1990 годы». Леклезио там отведена целая большая статья среди других писателей. Это уже признание академическое, задолго до Нобелевской премии.
Дмитрий Волчек: А вот Нина Осиповна Хотинская называет реакцию российских критиков и литературоведов на вручение Леклезио Нобелевской премии разочаровывающей. Считает, что хотя его переводили и издавали огромными тиражами (книга, к которой вы написали предисловие, вышла тиражом 100 тысяч экземпляров в 1993 году), Леклезио, по ее мнению, оказался не прочитан и не понят в России. Вы не согласны с этим выводом?
Тамара Балашова: Наверное, он широкой публикой не воспринят так, как он должен быть воспринят. Но от этого его достоинства не становятся меньше.
Дмитрий Волчек: Сейчас российские издатели проворно берутся за полные собрания сочинений Нобелевских лауреатов – вот уже вышел почти десяток книг Дорис Лессинг, на которую почти не обращали внимания до того, как она получила Нобелевскую премию в прошлом году, и, наверняка, и Леклезио тоже сейчас будут издавать и переиздавать. Нина Хотинская, которая перевела на русский романы «Путешествия по ту сторону» и «Золотая рыбка», надеется, что теперь издатели заинтересуются и лучшей, по ее мнению, книгой Леклезио.
Нина Хотинская: Я очень давно носилась с идеей перевести его роман, на мой взгляд, лучший, который называется «Карантин». Ни один издатель пока на это не решился. Возможно, теперь все изменится. Это роман, написанный в 1995 году. Мне кажется, что это вершина его творчества. Собственно, когда он в 1997 или 1998 был фаворитом номинации на Нобелевскую премию, все ожидали присуждения ему, французы тогда были сильно разочарованы. Это было именно после «Карантина». Это масштабное произведение, это роман очень в его духе. Он многоплановый, многослойный, это роман в романе, это роман-путешествие - его любимый жанр, это роман очень интересный для чтения. Это, возможно, просто последний масштабный роман 20-го века, это что-то вроде прощения с романом в понимании 20-го века, потому что сейчас на смену приходит немножко другая литература.
Дмитрий Волчек: Если думать о литературных родственниках Леклезио, я думаю, что другой Нобелевский лауреат - Клод Симон - его кузен или дядя, может быть. Первая книга Леклезио появилась, когда торжествовали Новые романисты и, вообще, было много споров тогда во французской литературе, и Леклезио поначалу занимался очень радикальными экспериментами, как и следует молодому писателю. Сейчас, когда все эти споры отошли в архив, проще заниматься классификацией. Каких писателей прошлого столетия вы бы назвали его литературными родственниками, кто подходит для перечисления через запятую, а кто - категорически нет?
Нина Хотинская: Как русская классика вышла из гоголевской «Шинели», так французская литература второй полвины 20-го века, хорошо это или нет, вышла из «нового романа». И, собственно, первый роман Леклезио, который сразу сделал его знаменитым и который, кстати, тоже хотелось бы, чтобы теперь был переведен - «Протокол» - написан, отчасти, как ответ «новому роману», но, отчасти, еще и в духе «нового романа». Так что «новый роман» - это его литературная родословная. Все-таки 10 лет назад у французов, чтобы обозначить их сегодняшнюю литературу, не масслит, а серьезную литературу, были два имени - Леклезио и Модиано. Они в чем-то очень близки, в чем-то очень разные, они оба из тех писателей, что всю жизнь пишут одну и ту же книгу, можно сказать так. Их герои ищут себя, эти поиски себя, это самоидентификация. А разница в том, что герои Модиано ищут себя в прошлом, а герои Леклезио ищут себя в дальнем.
Дмитрий Волчек: Как вы думаете, Нина Осиповна, сегодня во Франции Леклезио - это писатель из прошлого, награжденный за выслугу лет, или и его новые книги тоже вызывают споры? Я все время невольно провожу параллель с российскими писателями этого поколения, шестидесятниками, которые воспринимаются как реликты некие, за очень редким исключением. Вот у Леклезио примерно такой же имидж сейчас?
Нина Хотинская: Мне в последние годы казалось, что, да, Леклезио это уже немножко прошлое. Может быть, даже немного запоздала его, вполне заслуженная, Нобелевская премия, потому что в конце 90-х он был на самом своем творческом подъеме, а сейчас мне показалось, что на это уже смотрят как на прошлый век. Но я из Интернета узнала, что последняя его книга, которая вышла совсем незадолго до присуждения ему Нобелевской премии, имеет очень большую популярность сейчас во Франции.
Дмитрий Волчек: Да, об этой книге сейчас расскажет Семен Мирский, наш коллега, который прочитал ее, и который консультирует издательство «Галлимар».
Семен Мирский: За несколько недель до присуждения ему Нобелевской премии в издательстве "Галлимар", где Леклезио издал большинство своих романов, вышла его книга, название которой можно перевести примерно как "Припев голода". Это роман о голоде, уже существующем в нашем мире и грозящем. И здесь, я бы сказал, самое время указать на основной мотив или пафос, точнее, произведений Леклезио - это беды и несчастья современного мира. Это и насилие, главным образом насилие в отношении людей, это экологические катастрофы, почему люди, не очень хорошо относящиеся к Леклезио, называют его писателем-экологом, подтверждая, что в его произведениях добрые намерения всегда одерживают верх над серьезным отношением к стилю и содержанию. Идеологически он человек, по принятой сегодня типологии, скорее левых взглядов, но нисколько не левак. Еще один роман, о котором я хотел бы коротко упомянуть, это роман "Онитча". "Онитча" - это название нигерийского теплохода, на котором молодой Леклезио совершает путешествие в Нигерию, куда уехал работать его отец вскоре после того, как он оставил семью на юге Франции. Путешествие и первая встреча с морем, с большой водой оказала, как явствует из романа, решающее влияние не только на тематику, но и на мироощущение будущего нобелевского лауреата.
Диктор: Ей нравилось жить вот так, в морских глубинах. Половина ее тела пряталась в расщелине между скал, десять щупалец были вытянуты вперед и слегка колыхались. Ее тело было одето блестящей, клейкой кожей, но кожа эта не была уязвимой, как у людей или, например, у лягушек. Прочная, эластичная, с металлическим блеском. Никакие силы не могли ее порвать, эта кожа сама походила на оболочку из воды, черная, скользкая, словно покрытая слизью, мягкая на ощупь, отбрасывающая золотистые отблески и переливающаяся всеми цветами радуги, она медленно сжималась и растягивалась, трепеща в струях воды. Она отражала воду тысячами тусклых зеркал, но вода не могла просочиться сквозь нее. Вода скользила, касаясь поверхности воды и давила всем своим весом, силясь смешаться с ней.
Вытянутые щупальца лениво шевелились, поджидая жертву. Мимо них то и дело проносились тени, тонкие серебристые нити, что-то похожее на лезвие ножа, крошечные голубые искорки, - и щупальца вздрагивали. А в глубине расщелины другие щупальца с присосками на концах цеплялись за черные скалы. Быть может, отсюда, из самого сердца морей, из глубины черного колодца, на дно которого падал снег, она могла опутать своими щупальцами, словно корнями, всю затопленную землю. Она сделала бы легко, сама того не замечая, ибо, одетая непроницаемой кожей, была безмолвна. (…)
Итак, еще не было никого. Почти никого. Не было его или ее, не было «я». И не было границ. Кровь была одна на всех и для всех общая. И кожа, огромная, прекрасная, отливающая сталью, тоже была на всех одна. Еще не были проложены дороги, еще не выросли белые небоскребы, подобные огромным раковинам. Там и сям плавали города - колонии планктона, огромные темные пятна на воде, словно тучи в жидком небе. А жизнь была там, где она была, плавно погружаясь все глубже, раскинув в стороны руки-щупальца, синевато-бледная, словно тело утопленника. Ее след тут же стирался с мягким чавкающим звуком, и трещины затягивались в несколько десятых секунды. Поистине прекрасной была такая жизнь.
Дмитрий Волчек: Какой Леклезио интереснее – юный «новый романист», фантаст, реалист, биограф Диего Риверы? Вопрос литературоведу Тамаре Балашовой.
Тамара Балашова: Мне интересней, конечно, его произведения, где два плана фантастики или просто сна, или желания, или каких-то мечтаний, которых нет на самом деле, они вроде бы воплощаются в реальность. Мне, конечно, это интереснее. У него как бы два есть потока. И вот это поток на грани фантастики, на грани реальности, где не всегда ясно, что происходит, но, поскольку это происходит во внутреннем мире человека, то оно уже все равно существует. Вот это мне интереснее, чем «Золотая рыбка» и чем, например, «Карантин». Но «Карантин» для широкого читателя, наверное, будет очень легко восприниматься. Книга серьезная.
Дмитрий Волчек: Леклезио – космополит, великий путешественник, живший в экзотических странах и влюбленный в неевропейские культуры. Существует ли на карте его путешествий Россия?
Тамара Балашова: У него были в эссеистике какие-то намеки аллегорические, которые можно было понять, как относящиеся к нашему быту, к нашей реальности. Но специально - нет, так что его экзотика не российская.
Дмитрий Волчек: И он не приезжал в Россию никогда?
Тамара Балашова: Насколько я знаю, он не был. Наверняка ему предлагали, потому что у нас посольство французское организовывает регулярные «десанты», как они говорят, когда французские писатели, по нескольку человек, приезжают сюда. Так что ему, наверное, тоже предлагали. Значит, это все-таки не его сфера интересов.
Диктор: Из мозга моря выходят все мысли, а в самой сердцевине его живет удивительное существо с десятью гибкими щупальцами. Оно неподвижно, но создает движущиеся образы, картины. Каждое трепетание его кожи намечает едва различимую дорогу, а глубинные течения вымывают отставки памяти. Таинственно колышутся леса водорослей. Разверзаются бездны, и плывут сверху вниз, словно поднимаясь по бесконечным трубам, гроздья разноцветных пузырьков. Да, это так, именно так. Сегодня я это постиг. Конец пути, нет света, нет отражения. Только море. Черная бездна, где царило это удивительное, одинокое существо. И все, что когда-нибудь возникнет, - бетонные стены, железные мосты, витрины с пуленепробиваемыми стеклами; все чудеса гармонии и красоты; плотины, самолеты, корабли; все книги - память людская, запечатленная на листах белой бумаги; все картины, поэмы - верьте мне, теперь я знаю, что это был такое: всего лишь сон, быстротечный, словно биение сердца, который приснился светящемуся существу с десятью гибкими, танцующими руками, спокойной грезящему в центре мозга великого моря, которое по-прежнему, как и много веков назад, спит под ясным, солнечным небом.