Первое время в Нью-Йорке я снимал комнатку в доме российских иммигрантов в районе Шипсхэдбэй (залив Овечьей головы). Рядом в таком же пенале обитал таксист Жора. Он приехал в Америку на 7 лет раньше и на правах старожила давал советы. Здешние власти можно накалывать еще проще, чем российские (он употребил более энергичный глагол). Далее шли детали, как н…ть. У него на столе валялся журнал «Пентхауз». Я раскрыл, зачитался. Слушай, как интересно. Не знаю, ответил он, я по-английски читать не умею. А журнал? Это пассажир в машине оставил, сказал Жора. Смотри, тут бабы какие! Да я и так уже – во все глаза.
Другой иммигрант Лева (в России психолог и автор книг) читал не Пентхауз, а Шекспира. Так это же совсем другой язык, изумился я. А зачем мне вульгарный американский! - ответил он.
Мой третий приятель Аркадий, переводчик и интеллектуал, любит поговорить о том, что в Америке нет театра, хотя в здешних театрах за 20 лет был раза два. Лоббирование надо запретить, говорит он, а фьючерсы отменить.
Свой устав и аршин помогают иммигранту из России пережить шок от столкновения с заграницей. Как я готовился! Прочел сотню книг на английском, наработал приличный словарный запас. По прибытии в Нью-Йорк пошел смотреть новую ленту Оливера Стоуна «Platoon» (Взвод). Я не понял там ничего, кроме солдатского мата, а это всего три-четыре слова, куда менее выразительные, чем оснащенный суффиксами и приставками родной матерок. После этого я года два не ходил в кино. Было неприятно сознавать свою неполноценность. Может быть, потому многим русским американцам уютнее в своем гетто?
Меня самого от иммигрантского гетто избавила случайность – женился на американке. Сначала мы пытались вместе ходить к моим российским друзьям. Но даже самые англо-бойко-говорящие из них после второй рюмки переходили на русский.
Великое дело - пересечь границу. Первый раз я сделал это на поезде Москва-Калиниград. На какой-то станции он остановился. Мы открыли окно. Перед нами, весело щебеча, шла группа девчонок. Никто из нас не понимал по-литовски. И соседка по купе обиженно сказала: «Что, они здесь… так по-своему и говорят!» Не только говорят, но и живут.
В Таллинне русская девушка рассказывала мне, что работает в вечернюю смену и возвращается домой по пустым улицам, одни только пьяные попадаются. Она издалека прислушивается. Если пьяные говорят по-русски, то лучше перейти на другую сторону. Если по-эстонски, то можно не переходить, эти, хотя тоже лыка не вяжут, но хамить не станут, даже раскланяются.
На эстонском островке Кихну из окошка пансионата был виден невысокий резной теремок, обсаженный елками. Это туалет, сказала горничная, мы тут День рыбака справляли, пили много пива, надо же людям куда-то сходить.
Как-то зимой на платформе сибирской станции я набрел на сооружение с буквами М и Ж. Еще стояло For Men и For Women. Но “сходить” было трудно. Над каждым очком высилась промерзшая пирамида - в память о моих предшественниках. У нас Толстоевский есть, зачем сортиры чистить!
"Я б Америку закрыл, слегка почистил, а потом опять открыл - вторично". Маяковский сочинил это, еще не побывав в Америке, а по дороге туда. Может, у нас и хуже, но мы лучше - так относится к Западу и другой Владимир Владимирович. С готовым выводом о своем превосходстве ехали за границу и люди не столь ангажированные, Василий Розанов - в Италию, Саша Черный - в Германию. Да, мало ли.
У советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока. Не только на буржуев, но и на весь Запад. И это не только про советских, а про российских вообще. Свет – с Востока.
Говорят, что когда-то (а может, и сейчас) в Северной Корее издавали карты мира, в центре которого была именно Северная Корея – Свет Мира. Не мешало и то, что рис по карточкам.
Иногда кажется, что русское гетто в Америке, с его самоизоляцией, с его комплексами величия и неполноценности, напоминает Россию в целом - страну в мире. Но не слишком ли это смелое сравнение?
…Эх, Киса, — сказал Остап, — мы чужие на этом празднике жизни.