Марина Тимашева: Книга «Русские старообрядцы: язык, культура, история» – научная и в то же время подарочная, и если кто вынес из старой литературы представление о староверах как о мрачных догматиках, его быстро разубедят цветные иллюстрации в новой книге издательства «Языки славянских культур». Живые лица, яркие костюмы и замечательные памятники церковного зодчества, которыми старообрядцы украсили самые разные страны: храмы в Румынии, в Эстонии, в Соединенных Штатах. Подробнее о книге – Илья Смирнов.
Илья Смирнов: Перед нами сборник научных статей под редакцией Леонида Леонидовича Касаткина
http://www.ruslang.ru/agens.php?id=publica&sp=65 : исторические, этнографические, филологические. А надо сказать, что старообрядческая диаспора сохранила старинную русскую речь в своеобразном, иногда забавном сочетании с лексикой, заимствованной у соседей. «Одного дня не был на волфере» – с гордостью сообщает о себе старообрядец из Орегона (184). В смысле – работал, не на пособии сидел. Или вот - из эстонской микологии. «Одные есть грибы, пыдрамокад называют. Это эстонка меня научила… Я говорю: «А это что за грибы?» - «А это пыдрамокад». Я говорю: «А какие яны?» – «А вот такие. Как волнушки, только чёрные». И тоже очень хорошие. Стал собирать, и такие мясные, и черев их не трогает» (456).
Документы тоже красноречивые, например, бюрократическая переписка эпохи Александра Второго Освободителя по поводу важного государственного дела: как уничтожить старообрядческие кладбища. «Причины же, по которым жители деревни Казапе ходатайствуют об оставлении помянутого кладбища, не заслуживают уважения, напротив, в этом ходатайстве видно одно желание Казапейских раскольников укрыться из-под надзора…» (565).
Ещё - автобиографии пожилых старообрядцев: здесь вам и изящная словесность, и исторические источники по темам самого общего характера, не обязательно связанным с религией. Вот китайский анабасис на заметку Боре Гребенщикову. «Мы от коммунистов уходили просто вперед глазами. Прошли весь Тибет, а никакого Беловодья не нашли… Перво, значит, воевали мы против киргиз, а потом соединились с ними, когда оне пошли против коммунистов. Вот как раз до Коконору и до Лобнору мы шли всё с боями, всё воевали… И оттуда пошли мы уже на Тибетску эту пустыню. Нас осталось русских двадцать один человек и триста восемьдесят казахов… - А что там за война была? – Революция. Коммунисты напирали, а гоминдане отступали» (367). А вот что происходит несколькими годами раньше в Эстонии. «Два года немец жил. А тут пошло опять другое дело. Немец отступает, другое войско наступает. Опять зашло войско такое хорошее, немец ушел, люди успокоились. Советска тут опять власть стала, стали маленько заживаться… В сирочестве тож поживши, а после я и в богачестве пожила… Колхозы получилися. Стали работать мы, так в нас всякого было… И скотину мы зажили, в Ленинград стали ездить. Ленинград открыли, туды машинах все овощи возили. Мы так зажилися, что в нас было всё» (476). Версии тем и интересны, что не укладываются ни в какой агитпроп, ни в красный, ни в белый.
Я ведь сам немного занимался историей старообрядцев, диплом защищал по некрасовским казакам. И был очень рад, увидев на фотографии в новой книге знакомого замечательного человека – священника Феофана Кирсановича Бандеровского из Кумской Долины. Это уже не Америка и не Китай, некрасовский поселок в Ставрополье. Некрасовцы – исторически, наверное, самая энергичная и воинственная часть старообрядцев: кто не смирился с поражением булавинского восстания, ушёл на Кубань, а оттуда на Дунай и в Анатолию, заповедав потомкам на 250 лет: «царю не покоряться, при царе в Расею не возвертаться». Самая большая группа некрасовцев вернулась в Россию без царя при Н.С. Хрущеве – «пошли до своего языка» и поселились в Левокумском районе. «В соответствии с желанием казаков» были построены две церкви. Такой феномен советской архитектуры. И я вам скажу, что в начале 80-х, в самые, вроде бы, атеистические времена, о некрасовцах можно было говорить спокойно и с уважением. Естественно, акцент делался не на богословии, а на борьбе с самодержавием и крепостничеством (но ведь этого из их истории никак не выкинешь). Конечно, раздражали ограничения, связанные не столько с религией, сколько со внешней политикой. А сейчас – пожалуйста, вот в сборнике статья «Вечные странники из Орегона» – можно свободно рассказать о тех некрасовцах, которые из Турции переехали не в Россию, а в Америку (191). Можно обсуждать, как складываются отношения дунайских липован с властями Румынии. Тем не менее, некоторые загадочные сюжеты до сих пор не получили более внятного разъяснения: например, происхождение этой самой «некрасовско-липованской этноконфессиональной группы на Дунае». Массовое переселение некрасовцев с Кубани на Дунай, по-видимому, происходит после гибели самого Игната Некрасова где-то в 1740 – 1741 годах (67), но конкретные обстоятельства, судя по новой книге, по-прежнему тонут в тумане.
Прошу прощения, если я смотрю на книгу со своей колокольни, у специалистов из Института русского языка, наверное, другие приоритеты. Но ведь еще лет 40 тому назад наши ученые всерьез обсуждали параллели между отечественным старообрядчеством и западной реформацией (см., например: Кобрин В.Б. Русская реформация. // Новый мир, 1970, № 1). Не в области догматики, но по социальной сути этих движений. К сожалению, сегодня этот подход не получает развития, и в новом сборнике лично меня не устраивает стремление идейно слиться с источником. Первая же статья, которая открывает сборник, о «полемике вокруг двоеперстия», извините, больше похожа на богословскую. Боюсь, что путь тупиковый. Конечно, мы можем воспроизвести «запятым по пятам, а не дуриком» догматическую полемику ХУ11 века, описать с точностью до нитки облачения тогдашних иерархов, но это само по себе не даст никакого более глубокого знания. И подстроиться под источник исследователь не может, хотя бы потому, что старообрядческих «согласий» очень много, и каждое изнутри обладает монополией на истину, о прочих конфессиях, православных и неправославных, уже и не говорю. Объективный взгляд со стороны всё равно неизбежен. Некоторые исследователи, наверное, боятся обидеть своих собеседников таким «позитивистским», как сейчас говорят, подходом. Но тогда историей вообще не нужно заниматься. Любой вывод кому-то может показаться обидным. В данном же случае, по-моему, всё как раз наоборот: если мы скажем, что староверы шли в изгнание, в бой и на верную смерть ради «двоеперстия» или ради того, как правильно произносить имя Христа на языке, которым никто из евангельских героев не пользовался, потому что языка этого не было в природе – если мы сейчас, в начале ХХ1 века так сформулируем суть старообрядчества, боюсь, это будет сомнительный комплимент для очень узкого круга. Но если сказать: люди защищали свое достоинство, право самостоятельно решать, а не соглашаться механически с начальством во всем, что сверху прикажут, под религиозными знаменами они отстаивали общечеловеческие права: на землю, на образование, на свободный труд - тогда, наверное, любой, и ирландский католик, и китайский буддист, и вообще атеист с Ленинских гор согласиться: да, такие люди заслуживают уважения.
Тем более, что в самой же книге зафиксированы совсем не догматичные, не средневековые взгляды героев. «… Они не разрешали чужим молиться (в смысле – не пускали чужих к себе в церковь, в «моленную»). А я с этим не согласна. Я и в клирос ходила, я и училась, я и говорю, что доброе дело – паче молитв молитва… Молись – хоть лоб разбей, но не сделай плохо» (427) «Главное не 14 дней (имеется в виду разница между календарями, Юлианским и Григорианским), а вера в Христа… Если Бог меня возьмет в рай, возьмет и без бороды… Староверы ничем не отличаются от греков и румын. Все христиане… Празднуем и по-новому, и по-старому. Везде Христос» (143).