Марьяна Торочешникова: Условно-досрочное освобождение – для чего существует этот институт? Нужен ли он вообще и стоит ли задуматься о его реформировании? Ответы на эти вопросы мы попытаемся дать вместе с экспертами в студии Радио Свобода. Я представляю адвоката Московской городской коллегии адвокатов, доцента кафедры уголовно-процессуального права Московской государственной юридической академии, кандидата юридических наук Евгения Рубинштейна и руководителя программы посещения тюрем, заместителя директора Центра содействия реформе уголовного правосудия Людмилу Альперн.
И первый вопрос у меня, наверное, к вам, Евгений, как к теоретику сейчас. Скажите, пожалуйста, для чего вообще придумали эту историю с условно-досрочным освобождением. Насколько я понимаю, люди, потерпевшие, они желают крови и месте, если говорить грубо, и они хотят, чтобы человек, который наказан за то, что их обидел, уж понес бы свое наказание до конца. А для чего тогда послабления эти придуманы в законе?
Евгений Рубинштейн: Хочется верить, что мы уже отошли от принципа Талона, где было наказание за наказание, глаз за глаз, зуб за зуб. И впервые в петровские времена появляются некоторые послабления лицам, которые были осуждены. В середине XIX века вообще была такая норма, которая позволяла определенным лицам, в том числе из общественности, освобождать осужденных, если не требовалось дальнейшее их пребывание в местах лишения свободы. Идея законодателя, как мне представляется, такова: государство не должно мстить, государство не должно карать, государство должно предоставить все возможности, чтобы лицо, которое совершило преступление, исправилось.
Марьяна Торочешникова: Именно поэтому учреждения называют исправительными, колонии исправительные.
Евгений Рубинштейн: Абсолютно верно. Поэтому закон устанавливает, что если дальнейшее пребывание лица в местах лишения свободы нецелесообразно, потому что он уже встал на путь исправления или исправился, то его можно освободить, но с определенными условиями: надзор за лицом, которое освобождено и так далее. Вот идея именно в том, чтобы не карать лицо, а предоставить возможность исправиться, и если есть сведения, что он исправляется до отбывания наказания, то его нужно освобождать.
Марьяна Торочешникова: Грубо говоря, таким образом людей поощряют к тому, чтобы они реально исправлялись, чтобы у них возникало желание как можно раньше выйти. То есть у них есть возможность законодательная это сделать – и тогда они себя, может быть, лучше станут вести и вообще как-то изменятся. Скажите, пожалуйста, Людмила, вот вы, как практик, который очень много общался с людьми, попавшими вот в эту систему исправительную, считаете ли эффективным ныне действующий институт условно-досрочного освобождения, который работает в России?
Людмила Альперн: То есть нужен ли этот институт с точки зрения исправления?
Марьяна Торочешникова: Да.
Людмила Альперн: Я думаю, что, во-первых, он нужен самому учреждению исправительному. Потому что без него очень трудно устанавливать взаимоотношения с заключенными и склонять их к исправлению. Потому что если человеку, как говорится, ничего не светит, а он будет сидеть от корки до корки, то очень трудно найти с ним какие-то позитивные взаимоотношения.
Марьяна Торочешникова: А так появляется стимул.
Людмила Альперн: А так появляется стимул, да. Конечно, это не всегда рассматривается позитивно, существуют проблемы, такие субкультурные, в мужских учреждениях, и это особая тема, которую, мне кажется, тоже надо будет когда-нибудь затронуть, если не сейчас. Но безусловно, человек, у которого есть такой свет в конце этого тоннеля, что он может уйти раньше, тем более последнее законодательство смягчило эту норму, оно сделало ее более, так сказать, доступной, уменьшились эти сроки до достижения условно-досрочного освобождения, - это дает человеку все-таки возможность поразмыслить о том, что ему делать в тюрьме, как ему жить дальше, дает ему какое-то просветление.
Марьяна Торочешникова: Вы знаете, удивительное дело, с одной стороны, вы говорите, что люди знают, что у них есть свет в конце тоннеля, с другой стороны, происходит смягчение законодательства, которое перечисляет условия условно-досрочного освобождения; но, с другой стороны, в последние годы, если залезть в интернет и посмотреть статистику, это самое условно-досрочное освобождение применяется в разы реже, чем в прошлые годы. Чем вы можете это объяснить, Евгений?
Евгений Рубинштейн: Достаточно сложный вопрос, он связан с законодательством, и с правоприменением. И первая проблема, мне представляется, состоит в следующем: закон очень поверхностно и очень расплывчато дает формулировки, при наличии которых лицо может быть освобождено, это первое. Второе, есть ряд несогласованностей, из которых потом возникают проблемы по раскаянию, признанию вины и так далее. И эта несогласованность в Уголовно-исполнительном кодексе, Уголовном кодексе также влияет на практику правоприменения.
Марьяна Торочешникова: А что за несогласованность, вы можете просто конкретный пример привести?
Евгений Рубинштейн: Для примера. Вот в статье 79-ой Уголовного кодекса указывается, что лицо может быть освобождено от дальнейшего отбывания наказания, если судом будет признано, что для его исправления он не нуждается в дальнейшем отбывании наказания. Если мы посмотрим 175-ю статью Уголовно-исполнительного кодекса, то мы увидим, что там предъявляется такое требование: в ходатайстве об условно-досрочном освобождении должны быть указаны сведения, которые свидетельствуют о том, что лицо возместило вред, что лицо раскаялось в содеянном и так далее. По сути дела, обывателю кажется, что появляются новые основания для условно-досрочного освобождения, в частности: раскаяние, заглаживание вреда и так далее. И потребовалось время, чтобы Конституционный суд все-таки определился в этом вопросе. Конституционный суд, не признавая ни одну из норм неконституционными, сказал, что последствия уголовно-правового деяния определяются только уголовным законом, и следовательно должно быть основание указано именно в Уголовном кодексе, чтобы лицо было освобождено от дальнейшего наказания.
Марьяна Торочешникова: А не в Уголовно-исполнительном.
Евгений Рубинштейн: В Уголовно-исполнительном кодексе перечисляются обстоятельства, которые могут учитываться, да, но это не исчерпывающий перечень обстоятельств. И еще один момент, который, как мне представляется, состоит в правоприменении, в частности, в позиции судов и в позиции правоохранительных органов. Исходя из моей практики, видно, что суды все-таки имеют карательный наклон и применяют нормы сугубо карательного свойства.
Марьяна Торочешникова: Людмила, скажите, пожалуйста, а вы согласитесь с теми доводами Евгения, которые он приводил, высказывая свою точку зрения насчет того, почему так редко в России применяется условно-досрочное освобождение?
Людмила Альперн: Насчет карательного уклона – совершенно согласна. Учреждения, с которыми я 10 лет нахожусь в контакте, сотрудничают, женские учреждения, там, например, в прошлом году освободилось порядка 250 человек из полуторатысячного контингента. А в этом году, вернее, в прошедшем 2008-м, всего 14. И вообще, такая тенденция очень четко проявляется в женских колониях, я точно знаю, в мужских тоже. Но, может быть, все-таки, учитывая напряженность в мужских колониях, которая приводит и к бунтам, и к сопротивлению, в меньше степени.
Марьяна Торочешникова: У меня сразу же возникает вопрос. Ведь судьи, которые выносят решения об условно-досрочном освобождении, - это априори не могут быть те люди, которые до этого рассматривали по существу дело этого человека.
Евгений Рубинштейн: Безусловно.
Марьяна Торочешникова: То есть, в принципе, судья же когда рассматривает ходатайство об условно-досрочном освобождении, он не должен думать о тяжести содеянного, то есть возвращаться к делу, а он должен смотреть на то, что из себя человек представляет сегодня, и исходя из этих сегодняшних обстоятельств, выносить свое решение. Тем не менее, складывается такое ощущение, что ничего подобного не происходит. Тем более мы почему вообще заговорили об этом условно-досрочном освобождении? Потому что вот эта аббревиатура – УДО – в последние месяцы настолько на слуху, наверное, у всех из-за попытки условно-досрочного освобождения Михаила Ходорковского, из-за многочисленных попыток условно-досрочного освобождения Светланы Бахминой, из-за условно-досрочного освобождения, которые состоялось все-таки, Юрия Буданова… Даже если просто смотреть на этих вот троих людей и как-то пытаться понять, почему одного отпустили, а тех двоих решили не отпускать, то вот логическим объяснениям это никак не поддается. Вот у меня и вопрос, обращаясь к судьям. Судьи-то на что ориентируются, когда свои решения выносят?
Евгений Рубинштейн: Сложно сказать, на что судьи ориентируются. Вообще-то, с точки зрения закона, вы абсолютно правильно отметили, что должна подлежать обсуждению личность лица, которое уже отбывает наказание. Конечно же, судьи, как мне представляется, должны учитывать, допустим, если лицо осуждено за два преступления, допустим, за два развратных действия в отношении несовершеннолетних, то здесь нужно думать, следует отпускать его или не следует. Но если это разовое преступление, если это преступление, за которое лицо отбыло определенный законом срок, если лицо доказало, что оно не нуждается в дальнейшем нахождении в местах лишения свободы…
Марьяна Торочешникова: А как это можно доказать, что не нуждается?
Евгений Рубинштейн: К сожалению, я уже говорил о проблемах формулировок закона, но всегда в России, когда возникает сложность в формулировках, переходят на формальности. И дальше идет такая ситуация. Указывается, что если лицо имеет поощрения в рамках отбывания наказания и не имеет каких-то взысканий, то оно, по мнению судей, считается уже исправившимся.
Марьяна Торочешникова: Ну, вот вам прекрасный пример – Светлана Бахмина! Куча поощрений, даже отпуска дали, ну, вот все основания человека условно-досрочно отпустить. Нет, не встала на путь исправления. Из-за того, что такая сугубо субъективная оценка понятия, исправился человек или не исправился, и происходят все эти ситуации, довольно скандальные иногда, связанные с условно-досрочным освобождением, или нет?
Людмила Альперн: Мне не известно, что написано в личном деле у Светланы Бахминой. Возможно, у нее были какие-то замечания, например, во время пребывания ее в следственном изоляторе. Потому что вот что я знаю по поводу тех женщин, которых не освобождают в колонии, с которой я сотрудничаю, очень часто это бывает так: и администрации колонии хорошо ее характеризует, и у нее масса всяких благодарностей и замечаний в хорошую сторону, но вдруг судья обнаруживает, что когда человек пять лет назад сидел в следственном изоляторе, у него были какие-то нарушения, связанные с межкамерной связью. Это вот то, что очень часто бывает. И главное, что человек, который находится в следственном изоляторе, он же еще не осужден, то есть он как бы вообще вне сферы действия. А то, что с ним происходило вот эти оставшиеся 5 лет между этими событиями, никого не интересует.
Марьяна Торочешникова: Вам не кажется это странным как минимум?
Людмила Альперн: Мне кажется это очень странным, и мне кажется, что это какое-то такое влияние, которое кто-то, возможно, оказывает на судей.
Марьяна Торочешникова: А чего ради оказывать на судей влияние? Я не поверю, что… можно как угодно относиться к действующему правительству, к исполнительной власти, но мне, честно говоря, сложно поверить, что в исполнительной власти работают исключительно кровопийцы и садисты, что все судьи и прокуроры тоже жуткие живодеры. Ну, не верю я в это. Хочется понять, увидеть какое-то рациональное зерно. То есть можно предположить, что в период сталинских страшных репрессий в этом было рациональное, как это кощунственно ни прозвучит, зерно: это люди работали на страну советов, они работали на стройках, они были бесплатной рабочей силой. Сейчас, когда в большинстве российских колоний реальная проблема с обеспечением рабочими местами людей, которые там находятся, совершенно непонятно, для чего тогда людей туда, во-первых, сажать на такие безумно огромные сроки, которые сейчас возрастают, во-вторых, зачем их держать, если есть возможности, все-все основания для того, чтобы отпустить их условно-досрочно. И кормить тогда не надо будет, и, может, они выйдут на волю и как-то заработают что-то, и, в конце концов, жизнь свою наладят.
Евгений Рубинштейн: Конечно же, нет, в правоохранительных органах далеко не все кровопийцы, судьи далеко не все с карательным уклоном. Но здесь опять же проблема в законе: нет критериев, когда мы скажем, человек исправился или человек не исправился. Исходя из этого, при принятии решений судьями возникает колоссальный субъективизм. Вот в зависимости от того, какой у судьи жизненный опыт, кем он работал до того, как стал судьей, каков контингент лиц, я имею в виду из криминальной среды, с которыми общался он по ходу своей деятельности, исходя из этого, у него и возникает вопрос, когда необходимо отпускать, а когда нет необходимости отпускать. Я еще раз говорю, к сожалению, сейчас вся эта процедура сведена к формальностям: к установлению того, есть ли меры взыскания при отбывании наказания и есть ли меры поощрения. Если мер поощрения больше и все взыскания погашены или сняты досрочно, или их вообще не было, лицо работает, а если еще и раскаялся, загладил вред, то здесь судьи, как правило, применяют норму об условно-досрочном освобождении. В других случаях, если было взыскание, и оно погашено, допустим, вот-вот, прямо перед направлением ходатайства об условно-досрочном освобождении, то судьи отказывают в УДО.
Марьяна Торочешникова: Они думают: ну, подожди еще, через полгодика еще раз обратишься.
Евгений Рубинштейн: Да, можешь подать еще.
Людмила Альперн: Вот я хотела добавить в эту копилку. А вот как вы, Евгений, рассматриваете такую ситуацию? Судья много лет работает в этом регионе, при этом колонии, допустим, по крайней мере, лет 5, 6, 7.
Марьяна Торочешникова: Во всяком случае, уже глаза намозолили ему все.
Людмила Альперн: Ей. И она ходит в эту колонию регулярно, раз в месяц или два раза в месяц и чаще, когда бывает это самое УДО. И вот пять лет она освобождала, на шестой год перестала.
Марьяна Торочешникова: Ну, это, наверное, зашоренность уже такая.
Людмила Альперн: С чем это может быть связано? Я бы хотела узнать, что думает Евгений.
Марьяна Торочешникова: Мне кажется, что это уже профессиональная деградация.
Евгений Рубинштейн: Это очень сложно. Есть профессиональная деформация. Или же это какие-то коррупционные связи, или же это какие-то другие вещи.
Марьяна Торочешникова: Вы знаете, вопрос коррупции мне очень хочется обсудить, особенно коррупции, касающейся освобождения условно-досрочно, но это мы чуть позже сделаем. А сейчас мне хочется закончить с этими критериями. Людмила, у меня к вам вопрос. Вот Евгений говорит, что в законе четко не прописаны критерии. С другой стороны, мне, как стороннему наблюдателю, непонятно, а как вообще можно прописать критерии исправления? И не возникает ли в таком случае опасность того, что эти критерии все пропишут, и потом как бы недостаток, непрохождение по одному из них станет препятствием на пути условно-досрочного освобождения. Вот можно ли вообще такой список составить этих критериев исправления?
Людмила Альперн: Ну, можно, наверное, но все зависит от воли, как бы сказать, от направления. Сегодня, мне кажется, Евгений говорил о том, что у нас карательное направление юстиции очень четко выделено. Вот когда юстиция направлена только в сторону наказания, то любая вещь может работать на усиление наказания. Если же критерий или принцип юстиции – это справедливость, ну, тогда это не так страшно.
Марьяна Торочешникова: Вам вообще известна практика по условно-досрочным освобождениям в Европе, в США? Можно ли говорить, что там этот институт гораздо более развит, чем в России?
Людмила Альперн: Ну, он там, мне кажется, иначе устроен, во-первых.
Марьяна Торочешникова: В смысле иначе устроен? То есть лучше как-то он работает?
Евгений Рубинштейн: Намного эффективнее. После того, как лицо освобождается, оно попадает в различное количество общественных организаций, которые работают на местном, муниципальном уровне, у них есть службы пробации. И лицо, которое освобождается, выходит условно-досрочно, попадает сразу в руки других специалистов.
Марьяна Торочешникова: То есть это то, что называется реабилитация.
Людмила Альперн: Гражданское общество! То, о чем мы с вами говорили. И законы о реабилитации. А у нас этого ничего нет, у нас пустота.
Марьяна Торочешникова: Хорошо, это пока еще не разработано, но я хочу просто понять, что мешает тому, чтобы людей выпускать, пока они совсем там не испортились, в этих колониях. Потому что вряд ли в России можно найти человека, который действительно верит в то, что люди, попавшие в колонии, там исправляются. Вряд ли кто в это верит.
Евгений Рубинштейн: Я с вами согласен. По поводу критериев, о которых вы говорите, исправления, по сути дела, закон, статья 9-я Уголовно-исполнительного кодекса, она указывает, что такое исправление. И я дословно зачитаю: «Исправление осужденных – это формирование у них уважительного отношения к человеку, обществу, труду, нормам правилам и традициям человеческого общежития и стимулирование правопослушного поведения».
Марьяна Торочешникова: «Вы уважительно относитесь к нормам…»
Евгений Рубинштейн: Абсолютно верно: «Да, уважительно». – «Вы хотите работать?» - «Да, хочу работать». – «Условно-досрочное». Я образно говорю, конечно. Это очень сложно, это связано со многими факторами. В том числе, и на законодательном уровне невозможно, наверное, вы правы, невозможно установить, когда человек исправился, какие нужны обстоятельства, чтобы сказать, что все, человек исправился. Но здесь общий подход должен быть, общий, разумный, справедливый подход к тому, кого нужно освобождать, кого не нужно. Вот мое глубокое убеждение: лица, которые 5-6 раз совершили преступления, этих лиц, наверное, условно-досрочно освобождать не надо. Но если человек один раз совершил преступление или даже если преступление совершено по неосторожности, то, конечно, максимально нужно им давать возможность, чтобы они условно-досрочно вышли на свободу.
Марьяна Торочешникова: Или вообще не попадали, в принципе.
Евгений Рубинштейн: Совершенно верно. Потому что это уже, наверное, специалисты другие знают, происходит формирование субкультуры, он потом несут ее в общество, и общество начинает заражаться вот этими криминальными сведениями.
Марьяна Торочешникова: Мне как-то попалось на глаза одно исследование психологов, которые утверждали, что, в принципе, человеку для того, чтобы осознать свою вину, который первый раз попал, что называется, в жернова правосудия, ему, в принципе, достаточно от 4 месяцев до полугода заключения, для того чтобы он просто испугался страшно и навсегда понял, что так делать никогда не стоит. Если этот срок превышается, то человек начинает адаптироваться и уже не так критично относится к своей ситуации. Людмила, вы согласны с этим мнением?
Людмила Альперн: Ну, в первой половиной я не согласна, а со второй согласна.
Марьяна Торочешникова: А с первой почему вы не согласны?
Людмила Альперн: Ну, потому что, чтобы напугать человека, полгода – это уже тоже большой срок. Это обучение. Человек обучается, он перенимает свойства того пространства, в котором он находится, того коллектива, с которым он общается, очень быстро.
Евгений Рубинштейн: Здесь очень важно понимать, это российские психологи или зарубежные.
Марьяна Торочешникова: Это не российские психологи, это европейское исследование.
Евгений Рубинштейн: Я думаю, ситуация изменится и выводы психологов изменятся, если они проведут такое же исследование на российской почве.
Марьяна Торочешникова: Здесь все страшнее гораздо?
Евгений Рубинштейн: Я, к сожалению, не был в европейских тюрьмах или в тюрьме в США…
Марьяна Торочешникова: Может быть, к счастью.
Евгений Рубинштейн: К счастью, да (смеются). Но я все-таки полагаю, что там условия отбывания наказания более демократичные, более лояльные и уважительные к человеку, чем в России. Поэтому, может быть, этот срок будет и меньше, а может быть, и больше, учитывая менталитет нашего народа. Не знаю, мне кажется, с этими сведениями нужно быть очень осторожными.
Марьяна Торочешникова: Мы с вами пришли к выводу, что часто проблема вынесения решений в пользу условно-досрочного освобождения заключается в несовершенстве закона, в том, что нет четких критериев того, что считать исправлением человека, по большому счету, и из-за этого судьи, которые выносят решения об условно-досрочном освобождении, должны действовать субъективно, полагаясь исключительно на собственную интуицию, жизненный опыт и мнение. И эта тема тоже была затронута нами. Я абсолютно уверена, что в такой огромной стране, как Российская Федерация, с такими богатыми, скажем так, коррупционными традициями решение вопросов об условно-досрочном освобождении редко когда обходится без вот этих коррупционных влияний. И здесь, наверное, речь может идти не только о прямом взяточничестве, то есть мы судье – пакет или конвертик, а он нам – решение об УДО. Здесь, наверное, речь идет и о связях, и о знакомствах, и, может быть, пакетик или конвертик надо не судье принести, а, скажем, начальнику колонии или начальнику оперчасти какой-то колонии. Вот насколько распространена коррупция в таком виде в России, Людмила, с вашей точки зрения? Вам, как практику, наверняка об этом много приходилось слышать от людей, которые обращаются в ваш центр.
Людмила Альперн: В общем, да, люди считают, вот родители к нам обращаются осужденных, что очень трудно достичь освобождения без определенного материального вклада.
Марьяна Торочешникова: То есть к вам приходят и говорят: «А не подскажете, сколько стоит выход по УДО?» Да?
Людмила Альперн: Нет, вот так не говорят. А говорят, что не освобождают, опять не освобождают, там вот кто-то требует принести деньги, перевести деньги на счет, не знаю, на мобильный телефон и так далее. Вот это говорят. Потому что мы-то, естественно, советы в этой области не даем. Но сейчас вот, мне кажется как раз, очень интересная волна, что вот на УДО, о котором мы говорили, которое перестало работать последний год, работает не коррупционная сила, а антикоррупционная. И я слышала такое мнение буквально несколько месяцев назад, я принимала участие в обсуждении закона об общественном контроле при Совете Федерации, и там была довольно представительная аудитория, которая занимается профессионально разными темами в этой области, и один выступающий заметил, когда речь зашла об условно-досрочном освобождении, один серьезный, в общем-то, представитель юстиции как раз заметил, что, возможно, это связано с тем, что судьи сейчас побаиваются освобождать условно-досрочно, поскольку…
Марьяна Торочешникова: Чтобы их не заподозрили.
Людмила Альперн: Чтобы их ни заподозрили. Понимаете, как вот интересно у нас работают разные совершенно вещи одинаково плохо в пользу осужденных. И как бы все равно этот карательный момент оказывается наиболее исполнимым.
Евгений Рубинштейн: Я хочу добавить, действительно, это имеет место. Более того, квалификационная коллегия судей достаточно сурово подходит к судьям, которые занимают мягкие позиции по уголовным делам. Много судей «пострадало» от квалификационных коллегий, потому что они либо не избирали меру пресечения в виде заключения под стражу, либо выносили достаточно лояльные приговоры со сроками наказания, - и квалификационная коллегия судей, если попадаются жалобы на них, учитывает, в том числе, и эти моменты.
Марьяна Торочешникова: В общем, чтобы не либеральничали здесь особенно. А то же непонятно, чего это вдруг он тут смягчился.
Евгений Рубинштейн: Я хочу добавить, что мне представляется, тут все же коррупционная составляющая имеет место, достаточно серьезный удельный вес. Но в 2003 году законодатель уже сделал первый шаг, чтобы избавиться от этой коррупционной составляющей.
Марьяна Торочешникова: Какой же?
Евгений Рубинштейн: По Уголовно-исполнительному кодексу, до 8 декабря 2003 года осужденные имели право обращаться в суд с ходатайством об условно-досрочном освобождении, только если начальник колонии, начальник администрации выйдет с таким представлением в суд. И, насколько мне было известно, вот здесь было колоссальное поле для коррупции со стороны руководства колонии. Сейчас закон предоставляет им право либо обращаться через администрацию, у администрации есть сроки, в течение которых она должна направить материал вместе с характеристикой в суд, либо вообще через своего защитника, адвоката, или самостоятельно напрямую в суд, и суд уже затребует характеристику от администрации. Вот в этом отношении, как мне представляется, законодатель мудр, и это отвечает требованиям Конституции, но вот осталось продумать другие шаги, чтобы избавиться вообще, если это возможно, от коррупционной составляющей в этом вопросе.
Марьяна Торочешникова: Людмила, а насколько вообще важна поддержка администрации колонии, мнение администрации колонии в решении вопроса об условно-досрочном освобождении того или иного человека? Потому что опять же из ситуаций последних дней, что обсуждается. Бывает, что и администрация поддерживает ходатайство об условно-досрочном освобождении, и вроде как бы все формальные основания есть, включая поощрения, но прокуратура против – и суд против. С другой стороны, администрация не поддерживает освобождение, говорит о тяжести, о формальном раскаянии, но при этом отмечает, что человек вел себя прилично, спокойно, драк не учинял, руководству не хамил, «но мы, тем не менее, против того, чтобы его освобождали», но в этом случае, например, прокуратура, напротив, поддерживает человека – и суд выносит решение в пользу этого человека. Чем это можно объяснить?
Людмила Альперн: Если говорить о последнем времени, я как раз сталкиваюсь именно с тем, что администрация ходатайствует, а прокурор против. Вот это в моем случае приводит к тому, что людей не освобождают совсем по УДО. То есть мнение администрации совершенно не учитывается.
Марьяна Торочешникова: А прокуратура-то чем мотивирует, как правило, когда протестует?
Людмила Альперн: Прокуратура мотивирует недоверием к исправлением, недоверием тому, что человек освободится и не допустит еще одного преступления. Прокуратура беспокоится о защите населения.
Марьяна Торочешникова: Но в таком случае возникает резонный вопрос: почему суд больше доверяет мнению и позиции прокурора, который этого осужденного видит, может быть, второй раз в жизни, чем администрации колонии, в которой этот человек просуществовал последние 3, 5, 7 лет, и выносит решение, основываясь на позиции прокуратуры? Вот это совершенно непонятно. Мы, по-моему, сейчас это затронули, что судья опасается, что ее (или его) будут обвинять в сговоре, например, с администрацией колонии. Тут может быть замешан тот же самый коррупционный интерес. Поэтому судьи отстраняются от таких решений, мне так кажется.
Марьяна Торочешникова: Вы только такое этому видите объяснение.
Людмила Альперн: Я о конкретной ситуации говорю.
Евгений Рубинштейн: Я бы хотел добавить, что, в принципе, здесь есть логическое объяснение, основанное на законе. Во-первых, суд не связан ни с доводами прокуратуры, ни с доводами представителей администрации колонии, ни с доводами осужденного. И, реализуя принцип независимости судопроизводства, независимости судей, конечно, его решение не должно ставиться в зависимость от мнения какого-то должностного лица или осужденного. С другой стороны, вы абсолютно верно отметили, что есть тенденция, когда судьи принимают решения, основываясь на заключении прокурора. Есть такая тенденция, и она прослеживается не только по делам об условно-досрочном освобождении, но и по делам, которые рассматриваются по существу в районных судах или в судах среднего звена. Увы, такая ситуация, что суды доверяют больше прокурорам. Увы, и это связано, в том числе, с тем, что колоссальное, большое количество судей – это выходцы из правоохранительных органов, в том числе из прокуратуры. Это одна из причин. Ну, и много других причин. Все-таки у нас нет такого законодательства, как в Германии, когда судья после того, как отработал в должности прокурора или адвоката, должен год или два заниматься, то есть как бы отстраниться от своего прежнего занятия, чтобы быть более объективным. Все же приходят люди уже с профессиональной деформацией вот именно в сторону обвинения.
Марьяна Торочешникова: Вы знаете, меня еще один вопрос беспокоит. Мы сейчас говорим, когда решается вопрос об условно-досрочном освобождении, обычно кто присутствует в суде? Это собственно суд, это осужденный и представители прокуратуры. Ну, может быть, представители администрации. И, в принципе, представители администрации, насколько я понимаю, в этой истории не являются процессуальной стороной, они там присутствуют постольку-поскольку. То есть с одной стороны – прокуратура, с другой стороны – один человек, у которого может и не быть адвоката, в лучшем случае со своим представителем, третий – это суд. Вопрос у меня такой: почему и нужно ли участвовать в разбирательстве этого дела еще кому-то? Скажем, может быть, омбудсмену региональному или, может быть, представителям потерпевших (недавно это начали обсуждать в связи с историей с условно-досрочным освобождением Буданова), или кому-то еще. Потому что получается, что в этом случае оказывается один человек против двух представителей государства. И никакой поддержки у него нет за спиной вообще, ни службы какой-то социальной, ничего. Вот, может быть, имело бы смысл как-то реформировать эту историю, Людмила?
Людмила Альперн: Действительно, совершенство этого суда под большим вопросом. Мне кажется, не продуманная с точки зрения справедливости норма. Адвокат должен быть. Естественно, осужденному трудно нанять адвоката, потому что это часто большие деньги, которых у людей нет, и потом они ограничены даже в возможностях, но нет даже формального адвоката. Тот, который обычно присутствует в судах…
Марьяна Торочешникова: По уголовным процессам.
Людмила Альперн: …да, люди имущие, так сказать, осуждаются. И конечно, о справедливости здесь не может быть и речи. Человек находится перед такими серьезными фигурами. Во-первых, мне известно, что люди настолько себя чувствуют неуверенно, они настолько переживают, во-первых, сам факт того, что сейчас будет решаться их судьба, они настолько к этому не могут хорошенько подготовиться…
Марьяна Торочешникова: Тем более что где-то там брезжит свет надежды.
Людмила Альперн: Конечно, конечно. И даже администрация бывает хорошая, которая поддерживает, там есть и соцработник, и психолог, но все равно человек брошен в очень тяжелую ситуацию. Естественно, здесь нет никакого равновесия, вот нет уравновешивания.
Евгений Рубинштейн: Я с вами согласен. Более того, по закону даже буквально если суд признает участие осужденного необходимым, то он его вызывает.
Марьяна Торочешникова: А, то есть это совсем не обязательно.
Евгений Рубинштейн: С точки зрения закона так, да. Но было решение Конституционного суда, которое говорит о том, что для обеспечения принципа состязательности и равноправия сторон осужденных должны вызывать. И вот, по крайней мере, с 2007 года, я смотрел практику, осужденных вызывают. Вот решения судов 2005-2006 года просто отменялись, потому что осужденного не вызвали. Абсолютно верно подмечено, что очень тяжело ему нанять защитника, абсолютно правильно. И в России был положительный, как мне кажется, опыт рассмотрения таких дел. Вот по уставам судопроизводства середины XIX века была процедура, когда вопрос об условно-досрочном освобождении решался особыми совещаниями. На этих особых совещаниях председательствовал мировой судья, а в состав особых совещаний входили и прокуроры, и представители общественности, и участковые, и какие-то меценаты…
Марьяна Торочешникова: То есть не системные люди, да, не зашоренные?
Людмила Альперн: Гражданское общество.
Евгений Рубинштейн: Да. И это все обсуждалось. К сожалению, там не было возможности обжалования этого решения, как у нас, но по составу участников, как мне думается, решения должны быть более объективными и взвешенными.
Марьяна Торочешникова: То есть все-таки нельзя отдавать этот вопрос на откуп одному только судье, опять же просто потому, что он может бояться, что его заподозрят в коррумпированности. А если бы дело рассматривала хотя бы коллегия из трех судей или судья вместе с двумя заседателями, возможно, было бы как-то проще и самому судье.
Евгений Рубинштейн: Я хочу добавить, норвежские криминологи, есть такой известный криминолог Нильс Кристи, он вообще говорит о том, что в принципе в основном беда правосудия состоит в том, что юристы захватили, узурпировали вопросы рассмотрения дел, которые касаются жизни, здоровья человека и так далее. И он говорит о том, что нужно как можно больше привлекать общественность, местное население, общественные организации к решению наиболее важных вопросов, которые касаются человека.
Марьяна Торочешникова: Но в России, видите, все происходит несколько иначе. Вспомните только всю эту историю с ограничением компетенции присяжных при рассмотрении уголовных дел, и уже можно себе составить представление о том, как оно все в России происходит. И для того чтобы все-таки как-то закончить наш разговор, не уходя далеко от только что обсужденной проблемы участия сторон в решении вопроса об условно-досрочном освобождении, вы или просто не заметили в потоке моей речи, или как-то решили не акцентировать на этом внимание – я говорила о потерпевших. Вот когда я узнала о том, что адвокат семьи Кунгаевых Станислав Маркелов подал кассационную жалобу, краткую, на решение об условно-досрочном освобождении Буданова, и суд, к моему превеликому удивлению, эту жалобу сначала принял к рассмотрению, сказал «присылайте развернутую», но потом как-то все изменилось, и, в общем, они сказали: «Нет, мы решили, что вы здесь вовсе и не сторона, и поэтому мы вас слушать не будем».
Когда я первый раз об этом услышала, я подумала, что это же безумие, что ни в коем случае никогда, ни за что нельзя потерпевших привлекать к решению вопроса об условно-досрочном освобождении, потому что в таком случае, если суд будет их слушать, никто никогда условно-досрочно из российских тюрем вообще не выйдет. Ну, только в тех случаях, когда, может быть, стороной потерпевшей являлось государство, когда речь шла о каких-то хищениях из государственного бюджета или каких-то таких вещей. Но если речь идет о преступлениях против личности, то совершенно очевидно, что люди так и будут сидеть. Но, с другой стороны, и мы как-то разговаривали об этом как раз с Евгением, что потерпевшие же тоже люди, они же, поскольку в России абсолютно не развит институт медиации, никто потерпевшего с осужденным даже не пытается и не думает примирять или как-то договаривать, то это вполне естественно, что они хотят знать, чем это все дело закончилось, и досидит этот подлец до конца или выйдет по УДО. Так все-таки хотелось бы услышать мнение обоих моих гостей, нужны потерпевшие в рассмотрении вопроса об условно-досрочном освобождении осужденного человека или не нужны?
Людмила Альперн: Я считаю, что нужны. Обязательно нужны. Но, конечно, не так, чтобы, может быть, их приглашали внезапно на это условно-досрочное освобождение, а чтобы все-таки, как вы говорили, развивался институт медиации, и чтобы осужденный всегда знал, имел возможность выразить свое сожаление, если оно наступает, чтобы жертва могла тоже выразить свои чувства по отношению к осужденному, чтобы этот контакт по возможности не прерывался. Потому что это нужно не только для условно-досрочного освобождения, но и для жертвы. И тогда участие могло бы стать вот такой вот примирительной процедурой, я имею в виду в условно-досрочном освобождении, которая бы закончилась очень полезным результатом для всего общества.
Марьяна Торочешникова: Чтобы не превращать историю этих двух людей в многолетнюю вендетту, скажем, а чтобы, наконец, они как-то уже все-таки определились и договорились.
Людмила Альперн: И чтобы осужденный вышел с другим чувством, чтобы это чувство мира его посетило. И чтобы для жертвы ужас спал перед тем, что вернется этот осужденный, и он будет мстить. В общем, этот же ужас накапливается. И вот мне очень приятно, и я хочу поблагодарить Евгения, что он упомянул Нильса Кристи, которого я считаю своим учителем, много лет с ним в контакте. Потому что это человек, который уже, мне кажется, произвел определенное влияние на юстицию, если вот так он упоминается неожиданно в нашей передаче. И я надеюсь, что мы воспримем это к нашей лучшей судьбе, я имею в виду нашу страну и нашу юстицию.
Марьяна Торочешникова: Да, будем надеяться, что, может быть, передачу мониторит кто-то в Минюсте и все-таки услышит. Ваше мнение, Евгений?
Евгений Рубинштейн: А я приятно удивлен, что вы заговорили о медиации. Я считаю, что в России необходим, просто необходим институт медиации по уголовным делам. Правовая основа для этого есть, нужны организационные моменты. И сейчас и ученые думают над этим вопросом, собственно, и диссертации уже посвящены этому вопросу. Нужна политическая воля.
Что же касается потерпевшего, то, мне представляется, вопрос стоит немножечко по-другому. В соответствии с Конституцией, у потерпевшего есть право на доступ к правосудию. Такое же право резюмирует и Европейская конвенция прав человека и основных свобод, и многие другие международно-правовые акты. Конституционный суд, рассматривая конституционность некоторых положений Уголовно-процессуального кодекса России, говорит, что потерпевшему всегда должна быть предоставлена возможность а) знать о том, что была направлена жалоба, б) участвовать в рассмотрении этой жалобы, в) обжаловать, если его не устроит это решение. Вот применительно к условно-досрочному освобождению закон напрямую этого не указывает, и среди юристов сложилось такое мнение, что потерпевший не является стороной процесса. Но Конституционный суд неоднократно говорил в своих решениях, что после вступления приговора в законную силу уголовный процесс не заканчивается, есть стадия исполнения приговора, и потерпевший не теряет свои процессуальные права. Поэтому если вопрос напрямую затрагивается его, а вопрос о том, будет ли человек находиться в местах лишения свободы или не будет, этот вопрос затрагивает его.
Марьяна Торочешникова: Очень часто затрагивает.
Евгений Рубинштейн: Да, потому что он имеет право высказываться и по мере наказания, и по квалификации деяния, то поэтому, я глубоко убежден, потерпевшего, во-первых, необходимо извещать о том, что такой вопрос рассматривается, а во-вторых, если он желает, предоставить право участвовать, в том числе предоставить право обжаловать. Вот это первая ласточка, которая была с Будановым, я думаю.
Марьяна Торочешникова: Другое дело, как все вышло.
Евгений Рубинштейн: Да. Может быть, она не совсем обоснованная была с точки зрения правового основания, но мы не видели материалы, мы не можем судить. Но мне думается, что сейчас, если нас услышат потерпевшие, более часто будут обращаться с такими жалобами или, наоборот, просить суд, чтобы условно-досрочно освободили лицо.
Марьяна Торочешникова: Возможно, этот прецедент может как-то повлиять на практику.
Евгений Рубинштейн: Возможно.
Людмила Альперн: Да, очень бы хотелось. Это может быть очень полезная вещь.
Евгений Рубинштейн: Конечно, мы забываем потерпевшего. Я постоянно нахожусь на стороне обвиняемых и все же смотрю в некоторых случаях, конечно, они беспомощны, и потерпевшим нужно предоставлять права, им нужно предоставлять возможность высказаться в суде. Это тоже очень важный такой превентивный момент. Если его услышит суд и услышит человек, который нанес ему вред, то, может быть, он будет проще относиться к этой ситуации.
Марьяна Торочешникова: Но в России к потерпевшим в принципе относятся не как к жертвам преступления и вообще о них как-то не слишком задумываются. Я уже неоднократно об этом говорила в рамках передачи, что когда совершает преступление человек, возвращаясь к разговору о необходимости медиации, то в глазах государства и общества он совершил преступление не перед те человеком, которого он избил, обокрал, изнасиловал, оскорбил, а перед государством, он нарушает законы государства, и государство судится уже с ним. А вот этот человек, который оказался жертвой, он уходит на задний план, и никому до него нет дела. Даже представителям государственного обвинения до них дело исключительно формальное. И вот отчасти, возможно, это показывает, процесс по делу об убийстве Анны Политковской, где потерпевшие – семья Анны Политковской – занимают совершенно обособленную позицию. Они не поддерживают ни сторону государственного обвинения, ни сторону защиты подсудимых, потому что для них в этом процессе важно, чтобы были, наконец, к суду приведены реальные убийцы, реальные исполнители этого страшного преступления, а не те, кого «назначат». И вот главное, чтобы удалось, с одной стороны, либо прокуратуре доказать, что это действительно виновные, их нашли, или в случае с подсудимыми, чтобы их адвокатам удалось доказать, что, нет, посмотрите, это не те люди. И вот такой подход, наверное, более верный.
Евгений Рубинштейн: Это тенденция, вы абсолютно верно заметили, и по делу Пола Хлебникова, и по делу Анны Политковской, действительно, представители потерпевших занимают позицию, которая никак не связана ни с обвинением, ни с защитой. У них своя собственная позиция. Наверное, это хорошо.
Марьяна Торочешникова: Может быть, это как раз стимулирует и в дальнейшем людей, потерпевшую сторону к тому, как себя вести в процессе.
Людмила Альперн: Просить о медиации?
Марьяна Торочешникова: Может быть, и это тоже. Но медиации должна быть посвящена отдельная передача, пробные удочки я уже забрасывали, мы рассказывали о детской медиации, рассказывали в принципе об институте медиации как-то, и вот еще собираемся в ближайшее время как-нибудь вернуться к вопросу о третейских судах и медиаторах. Так что я думаю, что слушатели об этом еще услышат неоднократно и поймут, наконец, что это такое – медиация, о которой тут беспрестанно все говорят.
А наша передача подошла к концу. Сегодня со мной в студии были адвокат Московской городской коллегии адвокатов, доцент кафедры уголовно-процессуального права Московской государственной юридической академии, кандидат юридических наук Евгений Рубинштейн и руководитель программы посещения тюрем, заместитель директора Центра содействия реформе уголовного правосудия Людмила Альперн.