Дмитрий Данилов. Горизонтальное положение / роман. – М.: ЭКСМО, 2010. – 320 с.
Для начала обнажим-ка мы немного приём – тем более, что наш сегодняшний герой чрезвычайно к этому располагает. На самом-то деле в отношении этого библионавтического блога у меня с самой собой было с самого начала заведено условие: писать о не-художественном – о жизни мысли (и чувства, и воображения) за пределами художественных форм. Просто уже потому, что, как мне видится, именно там происходит самое интересное – а общепонятной рефлексии этому достаётся принципиально меньше, чем художественному. Нет, конечно, отступления от этого принципа уже случались – и впредь не зарекаюсь. Но в данном случае никакого отступления как раз не будет. "Горизонтальное положение" Дмитрия Данилова – это текст именно за пределами художественных форм, и то, что он волею автора называется романом, дела не меняет.
Едва выйдя, книга немедленно вызвала до несовместимости противоположные суждения. "В рейтинге: «Самые отвратительные из прочитанных мной книг» этой можно смело присвоить первое почетное место, - негодует обманувшийся в своих ожиданиях читатель на одном книгочейском сайте. – <…> НУ ЗАЧЕМ? ЗАЧЕМ? описывать скучную, нудную жизнь - и при этом самому удивляться - ой, и нафига я это делаю???" (орфография и пунктуация оригинала. – О.Б.-Г.) "А зачем нужна такая проза?" – вторит читателю-любителю читатель профессиональный и искушённый – Наталья Анико. "Я вижу в этом, - принимает она решение, - явную провокацию. Уши торчат из-под шутовского колпака. Автор пошутил, но никто не понял безбожно затянувшейся шутки."
"<…> крайне современна уже сама форма этого романа, похожего в том числе и на ежедневные записи в Живом журнале, - утверждает Анна Голубкова, текст которой о романе носит красноречивое название "Избавление от избыточного". - Еще более современна, - пишет она далее, - поставленная в «Горизонтальном положении» проблема соотношения общего и частного, типического и индивидуального. <…> книга для нашего времени крайне важная и безусловно знаковая. <…> Дмитрий Данилов обращается непосредственно к современной жизни и находит в ней то же самое, что всегда интересовало русских писателей – проблему существования личности в обществе и в истории. И его роман тем самым оказывается устремленным в будущее <…>"
"Внехудожественная проза", - замечает проницательный Андрей Архангельский. А Юрий Буйда говорит, пожалуй, самую удивительную вещь (скажу сразу, мне эта мысль – независимо от степени моего согласия с ней - очень нравится): проза Данилова – "не для чтения, а для изучения".
Проза, значит, не для чтения. С другой стороны, не прочитавши, и не изучишь. И как же с ней быть?
Напомню: формально "Горизонтальное положение" - дневник, в котором автор-герой с монотонной подробностью фиксирует… нет, отнюдь не "всё", что с ним происходит, хотя с первого взгляда может показаться именно так. Он фиксирует исключительно и неизменно внешний костяк происходящего – максимально, насколько это вообще возможно, избавленный от внутренних планов, содержаний, толкований, домыслов, смыслов. Тем более – от метафор, образов, стилистических красот. И ещё того более: от неминуемого, казалось бы, в личном дневнике местоимения первого лица единственного числа. Пишучи о себе, автор на протяжении целого года – с 15 января 2009 года по 14 января 2010-го – умудряется ни единого Божьего раза не употребить слова "я". Там, где это только возможно и даже там, где это почти невозможно – он употребляет громоздкие, угловатые, тяжеловесные, иной раз не вполне естественные отглагольные существительные. "Покидание поезда". "Пешее продвижение до остановки наземного транспорта." "Добредание до храма Николы в Кузнецах." "Дохождение вместе с Павлом до 6-й авеню." "Принятие решения во что бы то ни стало расшифровать три интервью." "Ощущение некоторого вялого воодушевления в связи с одолением первого интервью. Использование волны вялого воодушевления для начала расшифровывания второго интервью." "Желание погрузиться в сон, отсутствие возможности погрузиться в сон."
Подумаешь: да это своего рода аскеза. Нарочитое и упорное воздержание от внутреннего.
По совести сказать, заданный себе обет безоценочности, недопускания в текст личных настроений и состояний автор выдерживает не всегда. Конечно, они туда попадают: и уже упомянутое "вялое воодушевление", и оценки (хотя и избегающие содержательности изо всех сил): "Феликс поёт хорошо, музыканты играют тоже хорошо". "Николай прочел хорошее стихотворение. Валерий прочел прекрасное стихотворение. Аркадий прочел целых два чудесных стихотворения". А то и просто: "Ох". Но общей картины это не меняет. Ничто не указывает, кстати. и на то, что автору-герою – не в отдельных ситуациях, а вообще в мире – неинтересно, или трудно, или что он ни во что не включается. Какой же он "современный Обломов", как написал мне в ответ на упоминание "Горизонтального положения" один интернет-собеседник? Обломов лежал, ничего не делал и предавался мечтаниям. Герой Данилова отличается от него по крайней мере по двум решающим позициям: он постоянно что-то делает – пишет, ездит, ходит на литературные сборища, разговаривает с их участниками, - и никаким прекраснодушным мечтаниям не предаётся. То есть, конечно, может быть, и предаётся вовсю, но ведь уговор же: о внутреннем не писать. А Илья Ильич – за что я его с детства люблю – человек почти целиком внутренний.
"Горизонтальное" же "положение" - чистая, голая до трудновыносимости феноменология присутствия.
Каждый случающийся с ним день Данилов описывает в повторяющихся выражениях, устойчивых до косности. У каждого дня - жёсткая формальная рамка. Описание начинается всякий раз стандартно – обычно утренней поездкой по заведённому маршруту: "Автобус 772к, «Выхино», «Таганская», «Павелецкая», «Домодедовская»… " И заканчивается типовым образом: маршрут возвращения – "Дома" - и "Горизонтальное положение, сон".
Нет, это – не о бессмысленности жизни. Хотя бы уже потому, что Дмитрий Данилов, автор-герой, - глубоко верующий (просто он и этого – по изначальному с собой уговору - в текст не пускает, за исключением всё тех же внешних форм: "Надо почитать обычные молитвы, как всегда. Потом надо ещё прочитать три канона и последование ко Святому причащению. <…> Утренние молитвы, правило Пахомия Великого, пятая кафизма, вторая слава."), для него жизнь небессмыслена априори. Это – о досмысловом.
В одной из неизъемлемых из русского литературного сознания фраз герой Достоевского призывал, помнится, "полюбить жизнь прежде смысла её". Так вот Данилов идёт дальше: он показывает ту самую жизнь прежде смысла её. Прежде предписанной классиками любви к ней. Прежде всякого к ней отношения.
И косность фраз, которыми всё это описывается, тоже неспроста. Он выявляет неизменные, никакими событиями не изменяемые структуры человеческого существования: "Но в общем всё осталось по-прежнему, - гласит предпосланный книге эпиграф из Мамлеева, - и ничего не изменилось, хотя как будто и произошли события".
Я бы сказала, это – экзистенциальный эксперимент. Это – книга "не для чтения", да: это - книга для проживания. Акт не столько литературы, сколько экзистенциальной практики. Сопоставимая, рискну сказать, не столько с Роб-Грийе и Натали Саррот (которых она, как не раз уже было сказано, действительно приводит на ум), сколько, да простит меня православный Дмитрий Алексеевич, с "Духовными упражнениями" Игнатия Лойолы. И, может быть, понять её как следует сможет только тот, кто вслед за автором, прилежно и терпеливо, на материале собственной жизни эти упражнения выполнит.
Для начала обнажим-ка мы немного приём – тем более, что наш сегодняшний герой чрезвычайно к этому располагает. На самом-то деле в отношении этого библионавтического блога у меня с самой собой было с самого начала заведено условие: писать о не-художественном – о жизни мысли (и чувства, и воображения) за пределами художественных форм. Просто уже потому, что, как мне видится, именно там происходит самое интересное – а общепонятной рефлексии этому достаётся принципиально меньше, чем художественному. Нет, конечно, отступления от этого принципа уже случались – и впредь не зарекаюсь. Но в данном случае никакого отступления как раз не будет. "Горизонтальное положение" Дмитрия Данилова – это текст именно за пределами художественных форм, и то, что он волею автора называется романом, дела не меняет.
Едва выйдя, книга немедленно вызвала до несовместимости противоположные суждения. "В рейтинге: «Самые отвратительные из прочитанных мной книг» этой можно смело присвоить первое почетное место, - негодует обманувшийся в своих ожиданиях читатель на одном книгочейском сайте. – <…> НУ ЗАЧЕМ? ЗАЧЕМ? описывать скучную, нудную жизнь - и при этом самому удивляться - ой, и нафига я это делаю???" (орфография и пунктуация оригинала. – О.Б.-Г.) "А зачем нужна такая проза?" – вторит читателю-любителю читатель профессиональный и искушённый – Наталья Анико. "Я вижу в этом, - принимает она решение, - явную провокацию. Уши торчат из-под шутовского колпака. Автор пошутил, но никто не понял безбожно затянувшейся шутки."
"<…> крайне современна уже сама форма этого романа, похожего в том числе и на ежедневные записи в Живом журнале, - утверждает Анна Голубкова, текст которой о романе носит красноречивое название "Избавление от избыточного". - Еще более современна, - пишет она далее, - поставленная в «Горизонтальном положении» проблема соотношения общего и частного, типического и индивидуального. <…> книга для нашего времени крайне важная и безусловно знаковая. <…> Дмитрий Данилов обращается непосредственно к современной жизни и находит в ней то же самое, что всегда интересовало русских писателей – проблему существования личности в обществе и в истории. И его роман тем самым оказывается устремленным в будущее <…>"
"Внехудожественная проза", - замечает проницательный Андрей Архангельский. А Юрий Буйда говорит, пожалуй, самую удивительную вещь (скажу сразу, мне эта мысль – независимо от степени моего согласия с ней - очень нравится): проза Данилова – "не для чтения, а для изучения".
Проза, значит, не для чтения. С другой стороны, не прочитавши, и не изучишь. И как же с ней быть?
Напомню: формально "Горизонтальное положение" - дневник, в котором автор-герой с монотонной подробностью фиксирует… нет, отнюдь не "всё", что с ним происходит, хотя с первого взгляда может показаться именно так. Он фиксирует исключительно и неизменно внешний костяк происходящего – максимально, насколько это вообще возможно, избавленный от внутренних планов, содержаний, толкований, домыслов, смыслов. Тем более – от метафор, образов, стилистических красот. И ещё того более: от неминуемого, казалось бы, в личном дневнике местоимения первого лица единственного числа. Пишучи о себе, автор на протяжении целого года – с 15 января 2009 года по 14 января 2010-го – умудряется ни единого Божьего раза не употребить слова "я". Там, где это только возможно и даже там, где это почти невозможно – он употребляет громоздкие, угловатые, тяжеловесные, иной раз не вполне естественные отглагольные существительные. "Покидание поезда". "Пешее продвижение до остановки наземного транспорта." "Добредание до храма Николы в Кузнецах." "Дохождение вместе с Павлом до 6-й авеню." "Принятие решения во что бы то ни стало расшифровать три интервью." "Ощущение некоторого вялого воодушевления в связи с одолением первого интервью. Использование волны вялого воодушевления для начала расшифровывания второго интервью." "Желание погрузиться в сон, отсутствие возможности погрузиться в сон."
Подумаешь: да это своего рода аскеза. Нарочитое и упорное воздержание от внутреннего.
По совести сказать, заданный себе обет безоценочности, недопускания в текст личных настроений и состояний автор выдерживает не всегда. Конечно, они туда попадают: и уже упомянутое "вялое воодушевление", и оценки (хотя и избегающие содержательности изо всех сил): "Феликс поёт хорошо, музыканты играют тоже хорошо". "Николай прочел хорошее стихотворение. Валерий прочел прекрасное стихотворение. Аркадий прочел целых два чудесных стихотворения". А то и просто: "Ох". Но общей картины это не меняет. Ничто не указывает, кстати. и на то, что автору-герою – не в отдельных ситуациях, а вообще в мире – неинтересно, или трудно, или что он ни во что не включается. Какой же он "современный Обломов", как написал мне в ответ на упоминание "Горизонтального положения" один интернет-собеседник? Обломов лежал, ничего не делал и предавался мечтаниям. Герой Данилова отличается от него по крайней мере по двум решающим позициям: он постоянно что-то делает – пишет, ездит, ходит на литературные сборища, разговаривает с их участниками, - и никаким прекраснодушным мечтаниям не предаётся. То есть, конечно, может быть, и предаётся вовсю, но ведь уговор же: о внутреннем не писать. А Илья Ильич – за что я его с детства люблю – человек почти целиком внутренний.
"Горизонтальное" же "положение" - чистая, голая до трудновыносимости феноменология присутствия.
Каждый случающийся с ним день Данилов описывает в повторяющихся выражениях, устойчивых до косности. У каждого дня - жёсткая формальная рамка. Описание начинается всякий раз стандартно – обычно утренней поездкой по заведённому маршруту: "Автобус 772к, «Выхино», «Таганская», «Павелецкая», «Домодедовская»… " И заканчивается типовым образом: маршрут возвращения – "Дома" - и "Горизонтальное положение, сон".
Нет, это – не о бессмысленности жизни. Хотя бы уже потому, что Дмитрий Данилов, автор-герой, - глубоко верующий (просто он и этого – по изначальному с собой уговору - в текст не пускает, за исключением всё тех же внешних форм: "Надо почитать обычные молитвы, как всегда. Потом надо ещё прочитать три канона и последование ко Святому причащению. <…> Утренние молитвы, правило Пахомия Великого, пятая кафизма, вторая слава."), для него жизнь небессмыслена априори. Это – о досмысловом.
В одной из неизъемлемых из русского литературного сознания фраз герой Достоевского призывал, помнится, "полюбить жизнь прежде смысла её". Так вот Данилов идёт дальше: он показывает ту самую жизнь прежде смысла её. Прежде предписанной классиками любви к ней. Прежде всякого к ней отношения.
И косность фраз, которыми всё это описывается, тоже неспроста. Он выявляет неизменные, никакими событиями не изменяемые структуры человеческого существования: "Но в общем всё осталось по-прежнему, - гласит предпосланный книге эпиграф из Мамлеева, - и ничего не изменилось, хотя как будто и произошли события".
Я бы сказала, это – экзистенциальный эксперимент. Это – книга "не для чтения", да: это - книга для проживания. Акт не столько литературы, сколько экзистенциальной практики. Сопоставимая, рискну сказать, не столько с Роб-Грийе и Натали Саррот (которых она, как не раз уже было сказано, действительно приводит на ум), сколько, да простит меня православный Дмитрий Алексеевич, с "Духовными упражнениями" Игнатия Лойолы. И, может быть, понять её как следует сможет только тот, кто вслед за автором, прилежно и терпеливо, на материале собственной жизни эти упражнения выполнит.