Сегодня специальный гость Радио Свобода – врач Андрей Волна, травматолог и ортопед.
Сергей Медведев: Последние месяцы вы провели в Украине, работая там в госпитале военным врачом, хирургом. Эта история продолжается?
Андрей Волна: Да. В течение двух последних месяцев я был волонтером в составе хирургической бригады военного госпиталя четвертого уровня, где оказывается помощь прежде всего раненым военнослужащим. Поскольку моя виза была достаточно короткой, по истечении этого срока я должен выехать за пределы Украины, чтобы оформить новую, надеюсь, уже более длительную.
Сергей Медведев: В чем главное различие гражданского и военного хирурга? Вы, как я понимаю, не на передовой, это уже вторая линия медицинской помощи, к вам поступают люди выжившие.
В госпитале такого уровня хирурги сталкиваются с поздними осложнениями тяжелейших травм
Андрей Волна: Первая линия – это оказание помощи на поле боя. Дальше идет эвакуация специальными бригадами парамедиков или людей без высшего, но со средним медицинским образованием. Кстати, одну из таких бригад возглавляет россиянка Дарья Кремлева. Сейчас она вышла замуж в отряде, теперь Бовина, но Кремлева – это было совсем фантастично!
Дальше раненые пациенты попадают в полевой госпиталь, где продолжается борьба за их жизнь. Когда жизнь сохранена, потом уже обычный военный или гражданские госпитали, переориентированные на лечение раненых военнослужащих. И наконец, головной госпиталь – как правило, это те ситуации, которые не могут быть решены хирургическим путем в обычном военном госпитале, когда требуются другие компетенции или когда в госпиталях, приближенных к передовой, наблюдается перегрузка ранеными.
Сергей Медведев: На вашем уровне не приходится принимать решение о жизни и смерти, как на передовой, когда разделяют на тех, кому можно оказать помощь, кому нельзя немедленно оказать помощь и так далее?
Андрей Волна: Такое в госпитале было, но до того, как я туда попал: когда российские войска стояли в нескольких километрах от госпиталя, в Ирпене, в Буче, пытались захватить аэропорт в Гостомеле. Туда привозили раненых, и гражданских, и военных, и именно тогда осуществлялся этот триаж. Сейчас, когда линия фронта, к счастью, отодвинута достаточно далеко от столицы Украины, такой триаж в госпитале отсутствует, поскольку поступают пациенты, которым жизнь сохранена. Но это не значит, что в ста процентах случаев не ведется борьба за жизнь. Как раз в госпитале такого уровня хирурги сталкиваются с поздними осложнениями тяжелейших травм. Прежде всего это раневая инфекция и генерализация раневой инфекции, более известная в немедицинской терминологии как заражение крови.
Сергей Медведев: У вас очень большой опыт хирурга и травматолога, ортопеда, вы работали с шахтерами в Кемерово. Но травмы, связанные с войной, – это принципиально новый для вас вид травм?
Андрей Волна: В первые шесть лет работы в Сибири я работал с шахтерами. Там были разнообразные повреждения, в том числе связанные со взрывами метана. К счастью, это далеко не всегда вело к смерти горняков, их доставляли с разными травмами. Приходилось сталкиваться с очень тяжелыми повреждениями, но, конечно, не в таком количестве, как когда все отделение занято мужчинами с повреждениями, больше 90% из которых – даже не огнестрельные, а минно-взрывные. С огнестрельными хирурги как-то справляются на предыдущих этапах, это чуть полегче, чем минно-взрывные ранения. Конечно, раньше я не видел такого количества тяжелейших травм в одном месте.
Украинский военный медик оказывает помощь раненому солдату в отряде стабилизации недалеко от линии фронта в Донецкой области
Сергей Медведев: Можно ли сказать, что у военных, с которыми вам приходится общаться, специфическое отношение к смерти, к своему телу, к инвалидности, по сравнению с гражданскими людьми?
Андрей Волна: Нет, конечно, никакого специального отношения нет. Дело в том, что большая часть этих военных до начала широкомасштабной российской агрессии вели свой бизнес, работали айтишниками, охранниками, были сельхозработниками, то есть это совершенно обычные люди, которые в первые дни войны или пошли добровольцами, или были мобилизованы, стали военнослужащими. А когда человек попадает в клинику, он становится пациентом.
Большая часть этих военных до войны вели свой бизнес, работали, были обычными людьми
Большая часть ампутаций, где нельзя сохранить конечность, выполнена до нас. Но, когда невозможно дальнейшее сохранение конечности, когда оно может привести к генерализации инфекции, к сепсису, приходилось вести разговоры об ампутации. Реакция точно такая же: практически никто не может сразу же сказать "да". Как правило, нужно посоветоваться с семьей, с женой, с родителями. Но иногда время не очень ждет, приходится решать в течение нескольких дней.
Для меня, хирурга, особенно тяжела ситуация, когда речь идет об ампутации верхней конечности. Все-таки нижняя конечность, притом,что это стойкая потеря трудоспособности, хорошо протезируется, функция опоры сохраняется. Мы видели много видео, как эти ребята танцуют, играют в футбол, занимаются спортом. А полноценно заменить функцию верхней конечности на данном этапе невозможно, несмотря на то что часть пациентов отправляются для протезирования далеко на Запад, в том числе и в Штаты. Кроме того, ты все время привязан к этой программе, которая что-то ремодулирует. Это больше из области хронического эксперимента, который пока еще не вышел на производственные мощности.
Сергей Медведев: Украинские врачи лечат и российских пленных?
Андрей Волна: Я не сталкивался с российскими пленными в данном лечебном учреждении. Но, конечно же, да.
Раненые украинские солдаты на сеансе физиотерапии в Национальном реабилитационном центре "Несломленный" во Львове
Сергей Медведев: Я хотел бы поговорить и о жизни в Киеве, жизни под обстрелами. Вы за эти два месяца привыкли? Смотришь, как город живет полноценной жизнью, открыты рестораны, по первому сигналу люди уходят в бомбоубежища. Кстати, как с этим в больнице, вам тоже приходилось, если воздушная тревога?
Андрей Волна: В больнице – нет. Неоднократно звучала воздушная тревога, мы были в операционной, но никто не будет прерывать операцию.
Что касается обычного быта, жизни киевлян, на меня самое сильное впечатление произвело посещение театров. Я один раз был в знаменитом Театре Ивана Франко в Киеве, потом мне удалось на полтора дня вырваться на машине в Одессу, где я не преминул, конечно же, сходить в знаменитый Театр оперы и балета. В Киеве смотрел спектакль "Три товарища", антивоенный спектакль по книжке, еще в юношеские годы зачитанной до дыр: это сильнейшее впечатление! В самом начале спектакля идет объявление: "Уважаемые зрители, в данном спектакле вы услышите сирены воздушной тревоги, выстрелы и взрывы. Не пугайтесь – это естественное звуковое сопровождение спектакля. В случае реальной воздушной тревоги и небезопасной ситуации мы прервем спектакль, сделаем дополнительное объявление. Ближайшее бомбоубежище находится в двухстах метрах на станции метро "Крещатик". По окончании воздушной тревоги спектакль будет продолжен".
Самое сильное впечатление произвело посещение украинских театров
Сергей Медведев: И люди совершенно нормально продолжают собственную жизнь под это ощущение непрерывного присутствия смерти? По-моему, общество переходит в другое состояние нормализации риска, нормализации идущей войны, при этом лучшие люди уходят на фронт, гибнут даже не кадровые военные, а совершенно обычные граждане, причем высококвалифицированные и редких профессий.
Читая ваши интервью, я увидел, что один из первых ваших визитов был в Бучу. То есть вы поехали в Бучу при первой возможности, когда приехали в Киев?
Андрей Волна: Да. Мне, как и любому иностранцу, нужно было получить разрешение на нахождение в военном госпитале. У меня было несколько дней на то, чтобы посмотреть внимательнее, что творится в Киеве и его окрестностях. В первый же день я поехал в Бучу. Прошедшим летом там была открыта мемориальная стена, я бы ее назвал Стеной плача, по-другому не скажешь, где имена практически всех, потому что некоторые тела до сих пор не идентифицированы. Там упомянуто 511 человек, которые были убиты или погибли в Буче во время российской интервенции конца февраля – марта прошлого года. Это люди разных возрастов: и за 90, и совсем детишки, которым меньше года от роду.
Саму Бучу уже отремонтировали, отстроили, но это производит тяжелейшее впечатление. Это такой курортный городок в четырех километрах от киевской кольцевой дороги. В ближайшем Подмосковье немало таких, где много зелени, где сочетаются старые деревенские дома и тут же дорогие, роскошные коттеджи. Четыре километра – это совсем рядышком! Когда ты вспоминаешь эти кадры, когда приходишь к мемориалу… Его сначала установили у Центрального парка, а теперь он находится у храма Андрея Первозванного, именно там, где были похоронены больше ста убитых россиянами. Отец Андрий отпевал их, а потом присутствовал при эксгумации. К счастью, когда я там был, я был один, поэтому мог подумать обо всем, о чем хотел подумать, никто не мог мне помешать.
Андрей Волна
Сергей Медведев: Что вы можете сказать по поводу постоянно обсуждаемой темы ответственности, коллективной ответственности всей России и индивидуально каждого россиянина, в том числе людей, которые возвышали свой голос против этой системы, но, тем не менее, произошло то, что произошло.
Бучу уже отремонтировали, отстроили, но это производит тяжелейшее впечатление
Андрей Волна: Я чувствую эту ответственность, понимаю, что на мне лежит доля коллективной ответственности. Я часто мысленно бываю в своем прошлом и пытаюсь понять, что было сделано не так. Мне кажется, рубеж заключался где-то в 90-х годах, когда открылись широчайшие профессиональные возможности. Мы (я имею в виду себя и своих друзей) очень увлеклись внедрением новых технологий, профессиональным ростом. Мой латышский друг доктор Затлрес пошел в политику и в какой-то момент стал президентом Латвии. Он травматолог, ортопед, мы с ним познакомились на курсах. Может быть, именно тогда, когда мы решили, что займемся каждый своей профессией, будем подниматься в своей специальности, а политикой пусть займутся профессиональные политики, в этом была ошибка каждого из нас.
Но моя ошибка, и я в этом себя корю, в том, что недостаточно было расти в профессии, нельзя было не приходить в политику тогда, когда из нее стали уходить эти столпы – Старовойтова, Рыжов, Афанасьев. На смену им пришли серые незаметные люди, как потом оказалось, из бывшего советского Комитета государственной безопасности, из ФСБ. Именно там мы упустили страну, именно там, мне кажется, находится и толика моей ответственности за происходящее.
А так, конечно, она ложится на нас. Приезжая в Украину, ты понимаешь, что готов к любым негативным реакциям в свой адрес, потому что ты – представитель страны-агрессора, как бы там ни было. Не обязан каждый украинец знать о твоей антивоенной позиции, достаточно того, что ты россиянин. Когда я поехал сейчас в Украину, чтобы быть волонтером, помогать ребятам, моим друзьям – врачам, я был готов к любым реакциям в свой адрес, в том числе от пациентов, потому что я россиянин, на мне печать этой ответственности. Потому что все эти ребята, военные, не военные, травмированы, искалечены, – будем называть вещи своими именами.
Сергей Медведев: Вы сталкивались с каким-то негативом по отношению к вам?
Андрей Волна: Нет. Я просто поражен! Но когда я снова поеду в Украину, я буду готов к такой реакции, потому что любой россиянин заслуживает ее со стороны украинцев. Потому что мы упустили свою страну не только для себя, мы ее упустили так, что она стала агрессивной, стала приносить смерть в другую страну. Конечно, это лежит на нас, конечно, часть коллективной ответственности разделяет каждый из нас. Это кара, которая пока еще несопоставима с тем, что переживают украинцы, но она ложится на нас, на наших детей, и еще будет ложиться поколениями.
Мы упустили свою страну так, что она стала агрессивной, стала приносить смерть
Сергей Медведев: Вы ведь редкая птица в российском врачебном сообществе – врач-диссидент. Я могу назвать очень немного врачей, тем более видных, известных, которые возвысили свой голос против системы, против войны. Почему врачебное сообщество настолько послушно, люди никак не проявляют свою гражданскую позицию?
Андрей Волна: Этому есть объяснение. Как правило, те врачи, которые были заметны до полномасштабной агрессии, – это люди, работающие в высокотехнологической сфере, и они очень здорово зависят от работодателя: можно не найти рабочее место, если тебя попросят уволиться. Такое объяснение – ни в коей мере не оправдание. Мне кажется, я имею право так говорить, потому что эта наша коллективная трусость (несколько исключений только подтверждают правило) – одна из самых страшных вещей, которая случилась с российским обществом в последнее время. Врач, особенно травматолог, ортопед априори должен быть против войны, потому что это травматическая эпидемия, как ее назвал Николай Иванович Пирогов. Для меня это глубочайшее разочарование, которое я, очевидно, пронесу до конца своих дней (прошу прощения за высокий стиль, но это так и будет).