Без нас Россия не полная. Илья Бобрик об уехавших и оставшихся

В последнее время повсюду говорят о возможности новой мобилизации в России. Если она случится, власти подготовлены к ней куда лучше прежнего. Наученные уроками массовой прошлогодней эмиграции, они фактически создали механизм военного крепостничества. Ключевым его элементом стал запрет на выезд из России и возможное изъятие загранпаспортов у тех, кто получит повестку.

Внутри России прятаться от мобилизации будет также сложнее, поскольку за неявку по повестке сейчас предусмотрено серьезное поражение в правах (в частности, имущественных). Таким образом, всем не желающим идти на неправедную войну военнообязанным гражданам оставаться в России стало еще опаснее. Кажется, единственный выход спастись – это уехать из страны, что многие уже уехавшие и советуют сделать колеблющимся, пока не поздно. А поздно может стать в любую минуту. Но я очень хорошо понимаю, как по множеству причин трудно принять решение об отъезде, и давать советов не буду. Просто поделюсь личной историей эмиграции.

Когда я чуть больше года назад уезжал из России, у меня было ощущение, что я заскочил если не в последний, то предпоследний вагон. Слишком быстро захлопывались возможные двери, и все меньше было причин оставаться в стране. Обычно чувство "уходящего поезда" возникает у того, кто долго на что-то не решается. Это как раз мой случай. О том, чтобы уехать из России, я раздумывал на протяжении последних одиннадцати лет. Тогда, 11 лет назад, подросток из сибирской глуши, из неполной и малообеспеченной семьи, на пороге выпуска из школы поверил в себя и начал учить чешский язык, чтобы поступить в чешский университет. Я узнал, что обучение там бесплатное, а об остальном, требующем много денег, как-то не подумал. Поэтому ничего из мечты не вышло: с пустым кошельком далеко не уедешь. Я уехал в Новосибирск, учился в легендарном Академгородке, но финансовая нужда снова утянула меня в родные края. Так я осел в Красноярске, продолжил учебу там, одновременно занимаясь наукой и работая. Уже в конце второго курса в соавторстве я написал свою первую книгу. Благодаря тому, что я много работал, финансовое положение удалось улучшить. Я взялся копить на учебу за рубежом.

Я никогда не верил в порядочность российских властей, но до последнего верил в людей. Я четко разделял саму Россию и ее власть. Первую я любил и желал ей всего самого доброго, насчет второй – я хотел, чтобы хотя бы были механизмы ее менять.

С войной все изменилось. Милитаристский угар вокруг, личное неприятие войны и стучащий все громче за спиной молот репрессий привели к тому, что я перестал видеть для себя возможным оставаться в России, я почувствовал себя здесь абсолютно чужим. У меня давно не было иллюзий относительно российских властей, я давно осознавал, что в нашей стране не уважают честный труд, попирают закон. Но я готов был с этим жить. Однако теперь на моих глазах маргиналы и преступники, включая отдельных моих родственников, на дрожжах войны стали превращаться в "героев", а я, с золотой медалью и двумя красными дипломами, и люди, подобные мне, стремительно оказались "пятой колонной" и "предателями".

Все мое окружение, все те, кого я читал, с кем общался и сотрудничал, массово стали превращаться в "нежелательных", "иноагентов", "экстремистов" и "террористов". И, с другой стороны, те, кого я уважал, вдруг стали радоваться смертям украинцев; кто научил меня петь украинские песни – осыпать проклятиями Украину; кто прививал мне веру в Бога – благословлять войну; кто учил меня истории – винить в происходящем "коллективный Запад".

Я вспоминаю, как 20 лет назад моя землячка, Марина Морозова, переделав стихи Самуила Маршака "Пусть не будет войны никогда" и наложив на них музыку, написала хорошую песню. Там был такой припев:

"А я хочу жить под небом голубым, чтоб войны не стелился дым, чтобы люди спокойно спали… А я хочу не бояться детей растить, и солдат отправляя служить, мы своих сыновей не теряли".

А сейчас она запела совсем по-другому:

"Уехал сын, а мать пришла домой и в тумбочке нашла его письмо: "Не волнуйся мама, <…> не трус твой сын…" Письмо мать прочитала, смахнув слезу рукой, и как-то легче стало, что сын ее герой. Что не сбежал "загранку" от войны, такими сыновьями должны гордиться мы. Пускай враги навечно замолчат, мы молимся за наших всех солдат".

Все эти люди изменились, а я хотел остаться собой.

20 лет назад, когда я был ребенком, я и сам был своего рода инструментом военно-патриотической пропаганды. Я хорошо пел. И меня возили к солдатам в войсковые части, посылали на патриотические концерты и фестивали, где я пел военные песни, иногда даже с военным оркестром. На концерты я всегда приходил "в гражданском", что жутко злило моих наставников. Поэтому они переодевали меня в военную форму. Я пел про то, что "наша армия самая сильная" и "генерал настоящий герой", заставлял плакать целый зал, исполняя "Офицеры" Газманова, развлекал народ на День Победы. К счастью, c бабушкой дома мы пели песню Валентины Толкуновой "Мой милый, если б не было войны". И это была моя таблетка от милитаризма. Но все-таки я был ребенком, которого использовали в целях военной пропаганды. Именно поэтому я всегда переживаю, когда вижу, как сейчас в этих же целях используют детей.

Война застала меня в краевом Заксобрании, где я работал сотрудником пресс-службы. Попал я туда незадолго до пандемии без всякого "блата", по конкурсу. За год до этого я уволился из школы после того, как поругался с директором, потребовал вернуть мою незаконно удержанную зарплату и встал на защиту трудовых прав всего педколлектива. Суд был на моей стороне, но работу найти я не мог: молва о моей "неудобности" шла впереди моего резюме. Но до стен краевого парламента она почему-то не дошла, как и тот факт, что я бывал на митингах Навального и в свое время получал стипендию от Ходорковского. А мне была нужна хоть какая-то стабильная работа.

Поначалу у меня не было практически никаких сделок со своей совестью. Я люблю свою страну, мне нравилось общаться с людьми, ездить в самые дальние деревеньки нашего края, объяснять простыми словами законы, реагировать на просьбы людей в интернете. Иногда в районах края меня встречали приветливее, чем любого депутата. Мне звонили и писали с просьбами помочь, хотя я и не обладал особыми ресурсами – я был простым сотрудником пресс-службы. Порой я все же мог поспособствовать решению какой-то проблемы. Меня это радовало. Мне тогда казалось, что на государственной службе можно работать, не изменяя себе.

После выборов 2021 года я впервые захотел уволиться. Тогда спикером парламента на безальтернативных выборах сделали секретаря местной "Единой России". С тех пор буквально каждую задачу я выполнял, превозмогая себя. В свободное от работы время я, как и раньше, занимался историей и готовился поступать в аспирантуру. И это была моя отдушина.

24 февраля 2022 года я как никогда почувствовал себя оруэлловским Уинстоном Смитом, тайно ненавидевшим тех, на кого я работал. По заветам Смита, чтобы "выпустить пар", я, как и он, начал вести дневник, в котором старался отразить свои наблюдения и изложить самые сокровенные мысли.

Одна из первых записей дневника: "3 марта 2022. Два моих коллеги рассуждали о том, сколько российских солдат должно погибнуть для победы в Украине. Сошлись во мнении, что "хватит" 10–12 тысяч человек".

Тогда меня в первую очередь поразила не цифра, а то, с какой легкостью они рассуждают о том, сколько россиян заслуживают смерти. Сегодня я вижу, что цена, которую были готовы заплатить мои коллеги-патриоты, в несколько раз превысила их ожидания.

Сначала я записывал только те наблюдения, которые меня шокировали. Через месяц я стал больше внимания уделять тезисам из кремлевской телепропаганды, которые отражались в головах моих коллег, например: "19.04.22. Мои коллеги говорят, что Украина сейчас в упадническом настроении и до осени не протянет. Разговаривал с одной депутатшей. Заявила, что украинский плацдарм для нападения на Россию сделан американцами при молчаливом согласии Запада".

Потом я отошел от шока и стал замечать забавное: "21.05.22. Идет совещание, депутаты слушают доклад ректора одного из красноярских университетов. Первый вопрос докладчику задает зампредседательница комитета:

– Вы как-то будете бороться с англицизмами в своей речи?! Невозможно Вас слушать, сейчас идет спецоперация, мы защищаем нашу русскую культуру, а вы говорите каким-то чужим для нас языком.

– Спасибо, нам важен ваш фидбэк, – спокойно ответил ректор. Больше вопросов к нему не было".

Я чувствовал, что надо торопиться, мне хотелось как можно скорее уехать из страны. К тому моменту я уже несколько лет как готовился к аспирантуре в Германии, копил деньги. Я думал, что уеду сразу, как только смогу. В конце сентября 2022-го я сдавал в Астане экзамен по английскому языку, поэтому мобилизацию встретил в Казахстане, с одним рюкзаком за плечами. Я хорошо запомнил чувство: в России всеобщая паника, никто не знает, как жить и что делать, а мне не страшно, мне непонятен страх других. Я подумал, что лучше переждать здесь. Но меня хватило на неделю – жилье снять было практически невозможно, все резко подорожало, я вернулся в Россию. Через три месяца я встретил Новый год с семьей, а в январе разрешились все мои визовые вопросы, после чего я улетел в Германию.

Вплоть до самого отъезда я никому не говорил о своих планах, даже своим близким: маме, сестре и бабушке. Они не особо обрадовались моему решению, но всегда считали, что я сам хозяин своей жизни, поэтому поняли меня. Другие родственники иногда звонят мне и интересуются, почем продается Родина. Иногда они пытаются уговорить меня вернуться в Россию.

А я, уехав, почувствовал настоящее облегчение. Такое же, как и в 2021-м, когда после шестилетней борьбы с военкоматом отстоял свое право не быть отправленным в армию и свободно вышел из военкомата. Российское государство – это и есть один большой военкомат, в котором ты постоянно будешь голым, униженным и пригодным к армии.

Я уезжал с ощущением, что это не кратковременное помешательство, случившееся с Россией. Это надолго. Я историк, и мне хватает исторических знаний, чтобы понять, что быстро все не закончится и не поменяется. Пару лет назад я читал потрясающую книгу о том, как рождалась советская повседневность: из превращения аномального в нормальное. "Кто был никем, тот станет всем". Тогда миллионы "бывших людей", не готовых смириться с новой нормальностью, бежали или были высланы из страны. Но многие оставались, наивно надеясь на скорые перемены. Нынешняя ситуация в России до боли напоминает те годы. Колоссальная утечка мозгов сопоставима с первой четвертью XX века. Место прежнего "философского парохода" занял сегодняшний антивоенный "Ковчег". И быстро ничего не поменяется, к сожалению.

В Германии я пишу докторскую диссертацию при университете. Это была моя мечта одиннадцатилетней выдержки – учиться в Европе. Для меня это далеко не чужая страна, да и каждый немец, которого я встречаю, не плюет в мою сторону, а старается дать мне ein neues Zuhause – чувство дома. При этом здесь я все чаще вглядываюсь во времена Третьего рейха, ищу исторические параллели. А по своей диссертационной теме я занимаюсь историей крестьянского протеста во времена сталинизма. В своих исследованиях я стараюсь понять, как люди и в те времена находили в себе силы бороться, не сдавались, пытались сохранить себя в условиях чрезвычайных перемен. Да, им не удалось победить сталинскую машину террора, но они не бездействовали.

Тот, кто говорит, что в эмиграции легко, заблуждается. Эмиграция всегда морально тяжела, а антивоенная эмиграция – особенно. Моя прежняя и не очень долгая взрослая жизнь разрушена. Практически все старые контакты разорваны. Перспективы туманные. Иногда я охвачен унынием, думаю о том, что в России никогда ничего не поменяется. А иной раз у меня появляются надежды на то, что я доживу до перемен, смогу увидеть мою любимую Сибирь счастливой и необделенной.

Бывает, что я слышу в свой адрес от людей, оставшихся в России, что я уехал "отсидеться", пока россияне будут страдать, а кто-то даже сопротивляться. Но уехали из России не предатели, а самые разные люди: независимые политики, антивоенные священники, ученые, врачи, преподаватели, деятели культуры, целые редакции свободных СМИ – вся альтернативная Россия изгнана. Хотя почти все эти люди, благодаря интернету, куда больше связаны с родиной и во многом живут происходящим в России.

Споры и взаимные обвинения уехавших и антивоенно настроенных, но оставшихся, нужно, по-моему, прекратить. Они деструктивны и полезны только российским властям и российской пропаганде. Мы все – жертвы развязанной Путиным войны. При этом мы должны прийти к чувству взаимной солидарности, перестать доказывать друг другу, кто больше страдает от режима, и поддерживать друг друга, насколько это возможно. И понимать, что мы нужны друг другу. И что даже те, кто уехали, возможно, навсегда, – нужны России. Потому что я уверен, без нас – Россия не полная.

Илья Бобрик – историк

Этот текст был впервые опубликован на сайте проекта Сибирь.Реалии

Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции