45-летняя Анне Бургхардт, избранная в июне генеральным секретарем Всемирной лютеранской федерации, – сообщества 148 лютеранских церквей по всему миру, – усмехаясь, замечает, что офис ВЛФ в Женеве, где она вступит в должность в ноябре, – не Ватикан. И это надо понимать так, что ее будущая должность вовсе не похожа на лютеранского папу римского: протестантские церкви объединены скорее в горизонтальные, а не вертикальные структуры, и их цель – помогать друг другу, а не устанавливать иерархию.
Бургхардт станет первой женщиной и первым представителем Восточной Европы на посту генерального секретаря ВЛФ.
Родилась Бургхардт в Советском Союзе, в Эстонии, выросла в городе Пярну. В 90-е получила теологическое образование – сначала на родине, потом в Германии, была рукоположена в пасторы, вернулась в Эстонию, работает в Институте теологии. В интервью Радио Свобода Бургхардт рассказывает о своем пути к лютеранству, излагает свои взгляды на капитализм и коммунизм и обсуждает устройство и роль церкви в современном мире.
Она выросла в секуляризованной, светской семье (как и большинство эстонских семей сейчас):
– Только в старших классах я пришла к церкви, в том возрасте, когда начинаешь задавать себе экзистенциальные вопросы. И обстановка в лютеранской церкви поддерживает в тебе стремление задавать вопросы и искать ответы.
Отец, тетя и бабушка были депортированы с Сибирь в 1949 году
– Вы родились в советское время со всей его школьной индоктринацией. Вы были пионеркой?
– Думаю, в этом смысле в Советском Союзе Эстония была особым случаем, потому что большинство из нас росло с некоторым чувством внутреннего сопротивления. Я была пионеркой, но над этим все подшучивали, и в семье, и среди друзей. Мой отец, тетя и бабушка были депортированы в Сибирь в 1949 году и смогли вернуться в Эстонию только в середине 50-х. Такое удерживает от индоктринации. Что касается церкви – мой дедушка был прихожанином лютеранской церкви. Но когда моя бабушка вернулась из Сибири, из-за этого ее опыта был страх, что слишком открытое участие в церковной жизни может повредить семье. Поэтому они не передали веру детям, моему отцу, например. И мой путь к церкви был моим собственным, мои родители его не разделили. Они относились к нему положительно, но сами этому не следовали. В целом я не могу припомнить советской индоктринации. Я помню родственников, которые тайно хранили эстонский флаг, имевшийся у них со времен 1940 года (когда страна была оккупирована Советским Союзом. – Прим. РС).
– В конце 80-х вы ожидали скорого освобождения Эстонии от советской власти? Помните свои ощущения?
– Да, мы ходили на всевозможные митинги, ожидание и надежды были разлиты в воздухе, и у меня от того времени осталось ощущение, что существует нечто большее, ради чего стоит жить, нечто рядом с твоим микрокосмом, твоей личной жизнью. Это, думаю, главное повлиявшее на меня впечатление того времени – и, думаю, так или иначе это повлияло на все мое поколение.
Был экзистенциальный интерес, который подтолкнул меня к изучению теологии
– В 19 лет вы начали изучать теологию. Вы когда- нибудь рассматривали другое направление жизни? Прийти к религии столь рано – это было распространено среди ваших сверстников, в вашем поколении?
– Я помню, в старших классах у нас уже были уроки религии и философии, и помню, мы сидели с друзьями в кафетерии и обсуждали греческую философию. Вопросы, в чем смысл жизни, какова цель вселенной, звучали в наших дискуссиях каждый день. Был экзистенциальный интерес, который подтолкнул меня к изучению теологии. И это не было таким уж необычным тогда, идти изучать теологию сразу после школы. Среди тех, с кем я училась в университете Тарту, половина были вчерашние школьники. За изучением теологии в университете Тарту последовали несколько семестров учебы в Германии, в Эрлангене и Берлине – и там, что интересно, я писала диссертацию о православной теологии. Затем я вышла замуж, мы прожили три года в Германии.
– Для вас первое впечатление от Германии было шоком, как для многих людей, выросших в СССР, или для жителей балтийских стран, принадлежавших западному, немецкому миру, это было чем-то естественным?
– Да, исторически есть культурная близость между Эстонией и Германией, балтийские немцы правили нашей страной столетиями, оказали огромное влияние на культуру, и лютеранская церковь, ее пасторы из балтийских немцев сыграли важную роль в создании эстонской нации, ее письменности, образования. Например, если взглянуть на статистику Российской империи XIX века, на уровень грамотности, в Эстонии свыше 90 процентов жителей, включая свободных фермеров, умели читать и писать. В других частях империи эта цифра была, в зависимости от региона, 40–70 процентов. Так что культурные связи с Германией в Эстонии были сильны, хотя это могло быть и отношениями любви-ненависти, потому что немцев в Эстонии также обвиняли в колониализме. Но влияние ощущалось, и поэтому [оказавшись в Германии] большой разницы в культуре я не ощутила.
Лютеранство
Это попытка найти свой путь самостоятельно, в дискуссии со многими партнерами
– В Восточной Европе, скажем, через Польшу, есть сильное влияние католицизма, диссертацию вы писали об особенностях православной литургии. Протестантизм, лютеранство было естественным выбором?
– Мое лютеранство в первую очередь связано, конечно, с традицией. Это преобладающая конфессия в Эстонии, католиков в Эстонии мало со времен шведского владычества. Православие – во время обучения я заинтересовалась православной теологией, вопросами богослужения, но сейчас, возможно, я бы не выбрала эту тему.
– Протестантство индивидуалистично. Когда вы начали ходить в церковь как прихожанка, вам нужен был священник как своего рода гид?
– Как духовный отец или мать? Нет конкретного пастора или теолога, который был бы моим единственным духовным отцом или матерью. Поиски ответов происходили вместе со множеством людей, влияний, трудов, которые я читала. Это скорее попытка найти свой путь самостоятельно, в дискуссии со многими партнерами.
– И это отличается от опыта католиков или православных?
– В целом, думаю, да. Это не означает, конечно, что на моем пути не было людей, чье мнение для меня было очень важным, а пример – вдохновляющим.
– Но в принципе, вы сами по себе в этом поиске ответов?
– Да, но это не означает полного одиночества в том смысле, что вы только погружены в саморефлексию. Вы находитесь в дискуссии с другими – с друзьями, с теологами, с прихожанами.
Церковь
Как я могу говорить безработным не беспокоиться о завтрашнем дне при том, что мне гарантирован доход
– Вы как-то описывали ваше возвращение с мужем в Эстонию из Германии и говорили о разнице между положением священников в этих странах.
– В 2004 году я была посвящена в сан, мы с мужем переехали в Эстонию, и я начала работать в институте теологии. Мы перебрались по многим причинам. Было чувство, что работа в Эстонии будет значить больше – из-за размеров церкви, размеров страны – и что там гораздо больше можно сделать, тогда как в Германии уже все кажется устроенным. Церковь в Германии – устоявшаяся, она очень серьезно относится к своей миссии служить людям, но мне казалось, что она слишком структурирована, и меня смущало, что все пасторы являются государственными служащими. Это, мне кажется, ограничивает возможности не только для деятельности церкви, но и для самоосознания священников. Я не думаю, что это очень хорошо, когда ты чрезмерно защищен причастностью к духовенству. Мне казалось, в Эстонии больше свободы в пасторском служении, больше трудностей и задач для каждого из нас с мужем. Ну и Эстония – моя родина, и я не планировала оставаться в Германии навсегда.
– Почему социальная защищенность пасторов в Германии кажется чрезмерной?
– Мой муж был пастором прихода в Брауншвейге в Германии, и это был достаточно слабый в социальном смысле приход, в нем было много безработных, и он однажды сказал: "Как я могу говорить им не беспокоиться о завтрашнем дне, им, безработным, при том, что они знают, что мне гарантирован доход до моей пенсии. Если вы хотите жить в соответствии с Евангелием и прокламировать его, чрезмерная обеспеченность нехороша.
Быть независимой, но не отрезать себя от мира
– Представим обратную ситуацию: ваш муж не уверен в будущем, не уверен, хватит ли у него денег на содержание семьи, – может ли такой пастор поддерживать и успокаивать свою паству?
– Когда мы переехали в Эстонию, мой муж тем самым отказался от статуса госслужащего в Германии, мы более не были защищены – и многие его коллеги в Германии очень беспокоились за нас, беспокоились, как мы справимся. В Эстонии мы занимались множеством вещей, мой муж подрабатывал туристическим гидом, подряжался на разные работы. И он как-то сказал: прекрасно, что из-за того, что он был вынужден взяться за все эти работы наряду с его основной пасторской деятельностью, он встретился с множеством людей, которых иначе бы не узнал. Но, конечно, здесь должен быть сбалансированный подход. По идее твоя церковная община должна поддерживать тебя, чтобы ты хотя бы не голодал. Но есть большая разница с тем, когда ты получаешь гарантированную зарплату и из-за этого церковь не может нанять пасторов для некоторых общин – просто из-за нехватки средств. Я бы не хотела иметь это на своей совести – что я зарабатываю достаточно, но некоторые общины должны слиться или вовсе не могут себе позволить пастора. В Эстонии, если есть очень маленькие общины, которые финансово не могут позволить себе пастора, – они получают поддержку, более богатые церковные общины поддерживают более бедные. То есть существует солидарность внутри церкви, но эта помощь приходит изнутри церкви.
На острове Сааремаа, Эстония
– Как должна быть устроена жизнь церковной общины, с вашей точки зрения?
– Община должна быть основой, которая собирает христиан вместе. Но, например, церковь у меня дома, в Эстонии, воспринимает себя народной церковью – это сочетание, с одной стороны, церкви как независимой организации, поддерживаемой ее членами, и одновременно ее служения более широкому обществу, служения и тем христианам, которые появляются в церкви не каждое воскресенье, а лишь на Рождество. Есть двоякое понимание задач церкви: быть независимой, но не отрезать себя от мира, мы идем вовне и служим обществу, и это следует непосредственно из нашей теологии.
Капитализм
Это освобождает от чрезмерного беспокойства о себе, вы свободны для того, чтобы служить людям
– Вы написали работу о христианстве и капитализме. На протестантской этике во многом основаны индивидуализм и процветание Соединенных Штатов – это идея, что если ты успешен в своем труде, то это божественное благословение. При этом, судя по вашей статье, вы придерживаетесь более левых взглядов.
– Тут нужно, прежде всего, кое-что уточнить. Есть большая разница между кальвинистами и лютеранами, когда это касается рабочей этики и влияния, которое эти две церкви оказали на развитие капитализма. На эти нюансы часто не очень обращают внимание. Макс Вебер (немецкий философ, опубликовавший в начале XX века работу "Протестантская этика и дух капитализма". – Прим.РС) был совершенно прав относительно влияния теологии кальвинизма, учения о предопределении, что успех в земной жизни является чем-то вроде подтверждения избранности Богом. Но это не лютеранский подход. Идея Лютера была скорее в том, что вам не нужно столь сильно беспокоиться о вашем индивидуальном спасении, вы должны просто принять его как подарок Бога – посредством Иисуса Христа. И благодарность за это освобождает вас от чрезмерного беспокойства о себе, вы свободны для того, чтобы служить окружающим вас людям. Идея Лютера была в том, что ежедневное служение Богу человека за пределами церковной службы – это служение окружающим, но не ради вас самих, а ради других. И я бы сказала, то, где мы действительно видим лютеранское влияние, – это общества скандинавских стран. Обычно сложившийся там социальный капитализм ассоциируют с сильным влиянием социал-демократов, которые десятилетиями были крупнейшей политической силой. Но если копнуть глубже и взглянуть, откуда пришли социал-демократы, определившие эти экономические установки в скандинавских странах, – у них всех лютеранский бэкграунд. К примеру, в Финляндии один из крупнейших деятелей социал-демократов, создавших нынешнюю социальную систему государства, преподавал лютеранскую теологию в университете Хельсинки. Так что есть существенная разница между лютеранским и реформатским подходами.
Марксистская идеология ожидает врожденных добродетелей у угнетенных людей
– В своем эссе вы выступаете с некоторой критикой капитализма, пишете об отягощенных долгами людях, бесконечно растущих желаниях потребителей и высказываетесь в пользу социального капитализма. Ваши политические взгляды – следствие лютеранской доктрины или отчасти на них повлияло то, что вы родились в Советском Союзе – тоталитарном, но социальном государстве с декларированным бесплатным здравоохранением, образованием и даже правом на труд? (В статье Бурхардт подчеркивает, что уже первые христианские общины заботились о бедных, но перераспределение богатства, в отличие от коммунистической идеологии, происходило добровольно.)
– Мои политические взгляды сформированы под влиянием лютеранства. Проблема коммунистической идеологии – совершенно нереалистичная антропология, марксистская идеология ожидает врожденных добродетелей у угнетенных людей. Но мы видели, что происходит, когда угнетенные однажды перестают быть угнетенными. Они сами могут стать угнетателями. И здесь лютеранская теология дает превосходный ответ. С одной стороны, он создает возможность для социального капитализма – и это близко связано с идеей благодати, божьей милости без заслуги со стороны человека. Если вы думаете о системе социальной защиты, поддержке тех, кто, на первый взгляд, ее не заслуживает, – это реалистичная антропология, которая не надеется, что каждый грешник станет святым.
Политика
Государство взяло на себя многие задач, которые в Средневековье лежали на церкви
– Должна ли церковь оказывать влияние на общество? Вы замечаете политическую силу церкви?
– Когда вы контактируете, например, с церквями в Африке (в середине 2010-х Бургхардт, работала в женевском офисе Всемирной лютеранской федерации и готовила ассамблею ВЛФ в Намибии. – Прим.РС), они всегда хотят обсуждать роль церкви как агента позитивных перемен. Причина этого, по крайней мере частично, в том, что к религии в этих обществах по-прежнему очень прислушиваются. И они видят своей задачей, задачей лютеранских церквей в Африке, оказывать положительное воздействие. В Европе церковь сильно повлияла на развитие общества, – скажем, если говорить о важности образования в Эстонии, я не могу представить себе этого без лютеранского влияния на протяжении столетий. В этом смысле у церкви есть задачи по отношению к обществу, но эти задачи не для того, чтобы их использовали политическими партиями, а для того, чтобы действительно служить людям насколько можно хорошо.
– Раннехристианские общины разделяли, что цезарево, что – божье и, кажется, старались избегать любой политики, но с тех пор церкви эволюционировали и сейчас вовлечены в жизнь общества в политическом смысле?
– Это сложный вопрос, который требует долгого ответа. Если смотреть на раннехристианские общины, конечно, они существовали в совершенно иных условиях по сравнению с современностью, мы прошли эру Константина (римского императора, при котором христианство перестало преследоваться и широко распространилось. – Прим.РС), мы прошли "постконстантинову" эру или почти прошли. В эпоху Константина церковь приняла на себя несколько задач, которые помогли построить общество, но потом, в секулярную эпоху, государство взяло на себя исполнение многих задач, которые в Средневековье лежали на церкви, например больницы, школы. И сейчас в определенном смысле церковь освобождена от обязанности воспитывать общество в области морали. Нужно найти способ существования в обществе, но, конечно, я скептично отношусь, скажем, к участию священников в любых политических партиях. В Эстонии, к примеру, возможно быть пастором и членом политической партии, но лично я сомневаюсь, что это хорошо, в том числе и для церковных общин, где вместе собираются разные люди и где христиане должны быть объединены не на основе политических взглядов, но на основе веры в Христа.
Генеральный секретарь
Церкви – автономны, но соединились свободной волей, чтобы решать общие задачи
– Протестантская церковь – горизонтальная структура, вы сейчас избраны генеральным секретарем Всемирной лютеранской федерации, это сообщество церквей по всему миру, но, насколько я понимаю, это не должность, аналогичная папе римскому, который возглавляет жесткую вертикальную иерархию католической церкви. Чем занимается человек на вашем посту?
– Слово "горизонтальная" очень подходит для описания, оно характеризует, как церкви соединятся в этой общности. У лютеранских церквей общие конфессиональные основы, и у них есть желание быть связанными, а не существовать самим по себе. Всемирная лютеранская федерация была основана в 1947 году, и одной из первоначальных целей было помочь беженцам после Второй мировой войны. Многие эстонские беженцы, к примеру, благодаря помощи федерации перебрались из Швеции в Австралию или США. Конечно, в устройстве федерации есть напряженность между взаимной ответственностью и автономностью. В соответствии с конституцией ВЛФ, все входящие в нее церкви – автономны, но в то же время они соединились свободной волей, чтобы решать общие задачи. Но, в конце концов, как они воплощают эти решения у себя, зависит во многом от них. В светском мире это можно сравнить с тем, как функционирует ООН. Если это не решения Совета Безопасности, решения ООН необязательны для стран-участниц, они сами решают, следовать ли им. В бюрократических терминах, задача генерального секретаря ВЛФ – обеспечить, чтобы решения, принятые ассамблеей или советом федерации, воплощались. Показательно, что офис в Женеве называется не "главным офисом", а "офисом сообщества", уже это дает понять, что это не Ватикан, что цель офиса – служить сообществу.
– Важно ли для лютеранского мира, где женщина-пастор – привычное явление, то, что вы станете первой женщиной на посту генерального секретаря Всемирной лютеранской федерации? И важно ли то, что вы – представитель Восточной Европы?
– Большинство входящих в федерацию лютеранских церквей рукополагают женщин в пасторы, а те, что нет, – как правило, признают духовенство тех церквей, где женщин возводят в сан. В Эстонии, к примеру, более 20 процентов лютеранских священников – женщины. Для многих избрание женщины генеральным секретарем федерации – определенно важный знак, нечто вроде "доказательства", что даже если ты женщина, то можешь занимать руководящую должность в глобальной церковной организации. Для других, особенно для церквей нашего региона, важно, что я – из Восточной Европы и могу принести с собой опыт пережитого церквями в этой части мира, – говорит Анне Бурхгхардт.
Бургхардт вместе с семьей (у них с мужем двое детей) вновь переберется из Эстонии в Женеву – на ближайшие семь лет, это срок полномочий генерального секретаря Всемирной лютеранской федерации. Дети пойдут в школу, а муж, пастор Арнд Маттиас Бургхардт, как она говорит, попытается регулярно возвращаться в Эстонию, чтобы не терять связи со своим нынешним приходом. Сама Бургхардт тоже надеется сохранить связи со своей общиной – во время пандемии церковные встречи, на которых прихожане обсуждали с пастором библейские тексты, проходили онлайн, и это будет отчасти продолжаться: "Я надеюсь принимать в них участие и ради общины, и ради того, чтобы не потерять связи с корнями".