Дело "Псих". Судьба поэта Николая Дементьева

Иван Толстой: Я пригласил Наталью Александровну рассказать о самых драматических и наименее известных историях на ее рабочем столе. Сегодня рассказ первый.

Дело "Псих".

В 1ч. - Дело "Псих": судьба поэта Николая Дементьева (1907-1935). Во 2 ч. - Щербатовский бум: новое о князьях Щербатовых.

Наталья Громова: 16 октября 1935 года советский поэт Николай Дементьев выбросился из окна своей квартиры на Тверской улице – это был писательский дом, один из первых. После его очень неясных похорон (потому что сразу возникли слухи и сплетни) Борис Пастернак написал и посвятил ему стихотворение "Безвременно умершему", загадочное по-своему, там были такие слова:

Немые индивиды,
И небо, как в степи.
Не кайся, не завидуй, -
Покойся с миром, спи.

Но тут нас не оставят.
Лет через пятьдесят,
Как ветка пустит паветвь,
Найдут и воскресят.

Побег не обезлиствел,
Зарубка зарастет.
Так вот в самоубийстве ль
Спасенье и исход?

Тут отдельный, конечно, сюжет про Пастернака, который тоже в этот момент думает о самоубийстве, начиная с 1930 года и далее, но речь тут о Дементьеве, которому в этот момент было 28 лет.

Николай Дементьев.

По поводу этой смерти возникло огромное количество слухов, как я уже говорила. В частности, мне Лидия Борисовна Лебединская пересказывала версию Светлова, который говорил о том, что поэта вербовали, и поэтому он, собственно, свел счеты с жизнью. Главное, что все пытались понять, что это была за вербовка. Понимали, что это литературный круг, но хотели угадать.

Николай Дементьев был известен широкому читателю, сейчас он уже почти забытый поэт, по стихотворению Эдуарда Багрицкого "Разговор с комсомольцем Дементьевым", в котором старший и младший поэт, хотя их разделяет всего 10-летняя разница в возрасте, говорят о том, что молодое поколение хотело бы пережить опыт Гражданской войны, этих подвигов, эти романтические фантазии, но они говорят о том, что время наше ушло, но мы зато, имеются в виду молодые, которые завидуют старшим, но они сейчас строят новую страну, и они пытаются в этом проявлять свой героизм. А Багрицкий его увещевает и говорит о смерти, о том, что мы могли бы вместе скакать по этим полям, в конце концов вместе погибнуть.

В общем, все понятно, пафос Багрицкого и Дементьева. Но там есть четыре знаменитые строки:

А в походной сумке –

Спички и табак.

Тихонов,

Сельвинский,

Пастернак…

На этой почве возникает целый диалог, который не буду здесь приводить, он, мне кажется, пока излишний, потому что Дементьев ответит ему своим стихотворением достаточно страшным, там прозвучит имя Гумилева, и так далее. Но сейчас речь не о том, а о том, что Николай Дементьев, следуя этой мысли о своей новой роли в этой жизни, это действительно поразительно чистый романтик, рожденный в 1907 году в учительской семье. Он действительно был достаточно талантлив, он закончил брюсовские курсы МГУ, пытался писать как Борис Пастернак, в духе Бориса Пастернака, в духе того же Багрицкого, пытался быть новым поэтом, но в какой-то момент он уходит на так называемые "стройки коммунизма", Бобриковский химкомбинат – это вообще очень страшное место под Москвой, который строили американцы на золото от продаж всего на свете, от картин в Эрмитаже и так далее.

Он пытался там работать в газете, пытался работать на производстве, сначала слесарем, что у него не получилось. Оттуда были очень интересные сведения, что, например, женщины, которые там работали, не могу об этом не сказать, они зубами соединяли проводки, у них была такая работа, потому что другим способом было невозможно. Вообще там практиковался дикий рабский труд при том, что это было построено по-новому, как это делалось уже на Западе.

Бобриковский химкомбинат.

Иван Толстой: Интересно, что же, американские инженеры не поставили или наши не закупили тот механизм, который соединял проводки в Америке?

Наталья Громова: Не закупили скорее всего. Но во всяком случае этой силы, как всегда, было много рабочей, а станков мало. Мы же знаем, что это было стахановство.

Тут еще важно сказать, что у него была жена Надежда Адольф, она же потом жила под псевдонимом Надежда Надеждина, детская писательница, которая, когда они поженились совсем юными еще, приезжала к нему, потому что жить было негде, она приезжала к нему иногда на воскресенье, она жила в этот момент в Москве. Это очень важно для нашего рассказа, потому что по ее свидетельствам, воспоминаниям мы узнаем, что произошло до самоубийства в те дни, о которых пойдет сейчас речь.

И вот он жил тогда, сам Дементьев, в гостинице, учил знакомого американца русскому языку, сам пытался учиться английскому. И опять же по воспоминаниям современников, они считали, что его вербовали, все, что там с ним происходило, было связано именно с американцем – это была обычная практика. Но тут выясняются другие подробности, о которых я сейчас скажу.

Вся драма началась осенью 1934 года, когда Надежда Надеждина приехала на завод и не обнаружила своего мужа, муж исчез, просто его нет и всё. Понятно, что люди исчезали тогда, но еще в 1934 году это была не общая практика. На все расспросы ей предложили обратиться в местное ОГПУ. Когда она туда обратилась, ей сказали, что ее муж перерезал себе горло и вены и находится сейчас в сумасшедшем доме. Так как это происходило по линии ОГПУ, то она концов все равно найти не могла, ей никто не отвечал, опять же это были сведения абсолютно на уровне слухов.

И тогда она, как ни странно, обратилась к Исааку Бабелю, замечательному писателю, у которого были связи с Лубянкой, который ей помог встретиться со следователем, и они узнали, что он находился сначала в Институте Сербского, а потом перешел в психиатрическую больницу Кащенко. Интересно, что они едут на свидание к нему с Бабелем, Бабель его хорошо знал, они встречают его в этой больнице. Ее абсолютно потрясло, что муж был абсолютно отсутствующим, с ней не разговаривал, только кивал, ни на какие вопросы не отвечал.

И она кинулась в ужасе к Бабелю: "Как вы думаете, что с этим делать?". Он сказал: "Да это счастье, что он находится в сумасшедшем доме – это самое место". Мы вспоминаем сразу "Золотого теленка". Он даже сказал, по ее воспоминаниям: "Николай Иванович, не торопитесь в Москву. Теперешняя Москва хуже сумасшедшего дома, здесь спокойнее". "Мне запомнился, – пишет она, – разговор с Бабелем на обратном пути домой о том, знает ли этот человек, что он может и чего не может. Бабель сказал удивительную вещь, что он вряд ли когда-нибудь узнает опыт Лубянки, потому что половина сотрудников его знакомые, ему это не светит". В 1934 году Бабель думал о себе так.

После чего, она так и нее узнала фактически, что произошло, и почему он тогда пытался покончить с собой, здесь мы переходим уже к делу, которое на сегодняшний день оказалось в Государственном архиве Российской Федерации, где находятся дела о реабилитации, и там находится большой фрагмент этого дела.

Следственное дело Николая Дементьева.

Что происходит, что мы узнаем в материалах дела от 24 апреля 1934 года, где говорится, что Николай Дементьев сам отправился в сталиногорской горотдел НКВД, это под Москвой, недалеко от Бобриковского комбината, и сказал там, что он является врагом народа, потому что он не смог выполнить задание НКВД. Что это было за задание НКВД? Он сам, видимо, придумывает это задание для них, они требуют от него какой-то работы, но выполнить ее он не мог. Он хотел создать группу исткоров так называемых, исторических корреспондентов с дневниками особого типа, где они записывают свое прошлое и настоящее, и отдавать эти дневники в НКВД для того, чтобы они понимали настоящие мотивы этой группы литературных работников, потому что при каждом комбинате, при каждом заводе очень была большая группа литературных сотрудников.

Он говорил, что будет собирать эту информацию, но в таком виде, который понадобится, возможно, НКВД. Как теперь понятно, по всей видимости, его домогались на этих вербовках. Вот что важно сказать, что всех комсомольцев, всех партийцев вербовали, безусловно, то есть это называлось не вербовка, это называлось помощь отделу ЧК. Поэтому кто-то отбивался, кто-то не отбивался. Честный комсомолец Дементьев придумал такую форму, что он будет собирать информацию. Разумеется, он ее собрать не мог, во-первых, по причине того, что он, видимо, все-таки был человек приличный, а во-вторых, потому что сама эта история у него не складывалась.

Иван Толстой: Но звучит это как намеренная провокация, он хотел спровоцировать людей на высказывания.

Наталья Громова: Хотел, но не смог. Ровно после этого разговора происходит абсолютно загадочная история. Он приходит с покаянной речью, мы же тоже до конца не понимаем, это как бы его отчет, и в конце этого разговора он говорит, что "я ничего не смог сделать, я признаю себя виновным и прошу меня расстрелять. Развить мысли, высказанные в последнем абзаце, разрешите немедленно". Они говорят, что они его пока отпускают, он идет в гостиницу, там режет себе вены и горло, и у него ничего не получается.

Николай Дементьев.

Иван Толстой: Из покаянного заявления Николая Дементьева:

"Я намечал завести на объектах группы исторкоров, с дневниками особого типа, где они записывали свое прошлое и настоящее.

Вот еще неполный список всех моих преступлений. Я признаю, что вел троцкистскую контрреволюционную работу, создавал основной аппарат для новой партии, аппарат для сбора информации, могущей быть использованной для шпионских целей. Все это делалось по определенной политической программе, руководилось организационно одним центром и имело в конечном счете целью повредить Советской власти и обороноспособности страны.

Я еще договорился со Свищевым, с которым тоже раньше встречался в гостинице, что буду выступать 24-го на вечере поэтов со стихами "Золотой петушок" и Сельвинского "Цыганские стихи". Я не пошел, потому что нашел, что "Золотой петушок" в настоящий момент в настоящий момент прозвучать антисоветски и антивоенно.

Я признаю себя во всем виновным и прошу меня расстрелять.

Николай Дементьев".

Наталья Громова: Теперь опять же понятно, что в материалах дела есть еще один длинный отчет о том, что в 1927 году (он совсем 20-летний юноша) он вместе со своей женой и еще несколькими людьми (есть человек по фамилии Николай Вигилянский, писатель, отец нынешнего священника, который потом исчез как литератор абсолютно), я потом назову их фамилии, числятся как троцкисты. Они были, конечно, не троцкисты, они были деятелями собрания 20-х годов, главное, что они участвовали в знаменитой демонстрации 1927 года, когда по Москве шла молодежь с плакатами Зиновьева, Троцкого, в поддержку свободы партийных собраний и так далее, то есть абсолютно демократические.

Николай Дементьев. Избранные стихотворения. Москва, Советский писатель, 1936.

Это им всем запомнили, собственно, на этих крючках они все находились. Теперь становится ясна еще более драматическая вещь, я до конца не понимала: он там как раз описывает скорее не эту историю, а историю, кто как себя вел, когда они были на демонстрациях, называя троцкисткой свою жену и своих товарищей. Это им все отыграется потом. Сейчас же на дворе 1934 год, и они ловили совсем другую группу людей.

Что еще есть в справке этого дела? Там как раз говорится о том, что его Институт Сербского признает невменяемым. Он попадает в Институт Сербского после того, как выходит из местного НКВД, идет в гостиницу, там вскрывает себе вены, его отправляют сразу в больницу и сумасшедший дом. Собственно, дело на этом как-то прикрывается, невменяемый и невменяемый.

Но самое странное – его выпускают из сумасшедшего дома, буквально проходит несколько месяцев, месяцев 7-8. Они, по воспоминаниям Надеждиной, живут на Тверской улице, он все время говорит о том, что вокруг фашисты, его должны убить, у него случаются припадки. Имитирует он сумасшествие или на самом деле сумасшедший, мы не можем об этом сказать. Последние строки в его стихах: "Ничего не поделаешь, тянет и тянет. Улететь, улететь обязательно". Дальше он прыгает с 6 этажа и разбивается насмерть – это октябрь 1935 года.

Надежда Надеждина.

Что тут опять же для нашей страны удивительно – это то, что в 1937 году это дело вынимается из архива НКВД, и создается дело под названием "Псих". По этим документам пишется, что в Москве существует контрреволюционная троцкистская группа пока еще не выявленных Вигилянского, Гальперна, Дементьева и Адольф, которая создает эти группы. Дементьев, будучи облечен большим доверием, покончил с собой, но остальные должны быть схвачены и, соответственно, с ними должны сделать то, что должны сделать. Вигилянский был арестован, Гальперн был расстрелян в 1937 году – это все литературные корреспонденты, о которых говорил Дементьев, что он создаст этот дневник, в который они будут все записывать. Никаких записей не осталось. Возможно, он пытался их спасти, опять же очень трудно узнать это все.

Николай Дементьев. Стихотворения, 1959. Обложка.

Что поразительно, что кошмар той жизни сказывался в том, что довести до безумия можно было каждого честного юношу таким образом. Как ни странно, не поймали Надеждину, возможно, из-за смены фамилии, потому что она была уже не Адольф, а Надеждина. Ее берут только в 1950 году по этому делу, ей дают 10 лет, и она попадает в тот самый лагерь, который у меня половина героев прошли, это Мордва. Там она познакомится, кстати, с Ивинской, целая история с Чуковской, и так далее. Она была достаточно известна, общалась с Лидией Корнеевной после возвращения из лагеря.

Но суть в том, что она отсидела часть своего срока. Кстати, о Дементьеве вспоминает Варлам Шаламов, потому что это все была молодежь, которая читала завещание Ленина, и они еще от этого пришли к троцкизму, они были все связаны романтическим увлечением, вот этой справедливостью, которую им завещал Ленин, которую они должны были нести в народ.

Могилы Надежды Надеждтной и Николая Дементьева.

Удивительно, что Пастернак странным образом (тут соединяются два поэта, один, казалось бы, комсомольский, мало кому интересный, и Пастернак, который присутствует на его похоронах), Пастернак вписал Дементьева, как и других известных самоубийц и жертв, в свой синодик упоминаемых. Тут есть такие слова еще:

Страницы века громче
Отдельных правд и кривд.
Мы этой книги кормчей
Простой уставный шрифт.

Прощай. Нас всех рассудит
Невинность новичка.
Покойся. Спи. Да будет
Земля тебе легка.

Я начинала эту историю именно с этого стихотворения, которое мне показалось загадочным. "Немые индивиды". Ну как это немые индивиды? Но это ощущение, что эта волна времени стирает, уничтожает целое молодое поколение, которое было в этих стихах, это ощущение, что мало кому удастся в этой ситуации выжить, но мы останемся, возможно, и нас воскресят когда-то, вот это меня подвигло на поиск этого человека.

Сейчас вышла эта история побольше, наверное, потому что открылись эти документы. Более подробно, с какими-то большими цитатами эту статью можно прочесть в журнале "Горби" 2024 года, она вышла в марте или апреле.

Кстати, Варлам Шаламов писал, что Багрицкий, который читал "Разговор с комсомольцем Дементьевым", нравился всем, когда он читал это, он читал всюду. "Коля Дементьев в ту пору, – писал Шаламов, – студент литературного отделения Первого МГУ, краснея, бледнея, волновался и всячески приглаживал белокурые волосы. Дементьев напечатал ответ Эдуарду. "Болезни, расстрелы, смерть остались в прошлом", – утверждал Дементьев.

Обугленный мир малярией горел,
Прибалтики снежный покров
оттаивал кровью, когда на расстрел
пошел террорист Гумилев.

А теперь они, комсомольцы времени первых советских пятилеток, другие люди.

Разруха повеет крылом вороным,
в траве погребальные звоны:
Багрицкий! Романтика против войны:
регалии старые отменены
и проданы с аукциона.

Теперь веселее! Взбегаем на плот,
охотимся бором и гаем,
взрываем пласты торфяных болот,
работаем, спорим, играем.

Романтика возненавидела смерть.
Бессонная, не отдыхая
умеет по прежнему жить и гореть
в такт нашим сердцам и дыханью.

"Романтика возненавидела смерть" – так мыслилось, так хотелось, декларировалось, но было ли это на самом деле?

P.S. С удовольствием обращаю внимание читателей, что лейпцигское издательство ISIA Media приступило к выпуску книг Натальи Громовой — как уже распроданных, так и новых.

Первым только что вышел сборник, включающий «архивные романы» «Ключ» и «Последняя Москва», а также повесть «Пилигрим, или Восхождение на Масличную гору». 359 страниц. Обложка Андрея Бондаренко.

В одной из своих рецензий Александр Тимофеевский сказал: «Я бы назвал книги Натальи Громовой Архипелаг ГУЛАГ русской культуры. (…) Но рассказ Громовой о растлении и гибели русской культуры для истории человечества, возможно, еще важнее».

Прим. ред.