Длинные руки родины. Как избежать экстрадиции в Россию и Беларусь

Член Чешской палаты адвокатов, бывший кандидат в президенты Беларуси Алесь Михалевич защищает граждан России, Беларуси и других постсоветских стран от международного преследования, которое может вести к экстрадиции на родину. В интервью Радио Свобода Михалевич рассказывает про пытки в тюрьме белорусского КГБ еще в 2010 году, называет две главные причины, по которым в России могут посадить, и перечисляет те нежелательные для беженцев страны, которые продолжают доверять российской системе правосудия.

Экспресс-курс права и пыток в "американке"

– В 2010 году вы были кандидатом в президенты Беларуси. Тогда в ночь после дня голосования 7 из 10 зарегистрированных кандидатов были задержаны. Вы, выпускник юридического факультета, оказались за решёткой и, так сказать, на практике узнали особенности белорусского правосудия.

– Когда я находился в следственном изоляторе КГБ (его называют "американкой"), то одним из методов воздействия на нас была полная информационная изоляция. У нас не было не только прессы, но зачастую и просто книг. Единственное, что нам разрешали, – это Уголовный кодекс и материалы наших дел. Учась на юридическом факультете Белорусского государственного университета, я был уверен, что уголовным правом не буду заниматься никогда. Я всегда интересовался и практиковал в сферах хозяйственного и международного права. Но в СИЗО у меня было много времени на изучение УК, поэтому я смог достаточно быстро пройти экспресс-курс. Вместе со мной сидели люди в том числе из системы МВД, с которыми можно было что-то обсудить, спросить, как эта статья работает на практике. Так у произошло мое вхождение в уголовное право. Правда, это было омрачено издевательствами и пытками.

Столкновения демонстрантов с милицией в центре Минска 20 декабря 2010 года

– Для многих в Беларуси и за её пределами события 2020–21 годов, зверства, избиения и пытки стали полным откровением. Далеко не все представляли, что всё это было в Беларуси и раньше, задолго до начала массовых протестов после выборов в августе 2020 года.

– Ещё будучи кандидатом в президенты, я встречался с руководителями районных отделов милиции и спрашивал, "как у них с пытками". Один из них с юмором ответил, что у них пытки давно запретили, за этим делом нужно ехать в следственный изолятор. Вот я и "заехал"...

Первые несколько недель после задержания предпринимались относительно мягкие попытки сломать меня морально: угрозы, отсутствие информации, недопуск адвоката. Очень быстро им стало очевидно, что со мной это не работает. А ведь от меня всего-то и хотели, чтобы я выступил по телевидению, дал показания на других кандидатов, осудил их, зачитал подготовленный текст. Поскольку я этого не делал, на меня начали оказывать более жесткое воздействие. Насколько я понимаю, лично у Лукашенко ко мне не было больших претензий. Я никого не обзывал, не вешал ярлыков и эпитетов, а в своей предвыборной кампании предлагал только стратегию эволюционной модернизации, показывал, как могла бы и должна развиваться Беларусь.

В любом случае, через несколько дней в СИЗО появились люди в масках и начали своё "маски-шоу". Голые построения, посадки на шпагат, обыски по 5–8 раз в день с обязательством бегать с вещами по коридорам и по лестнице и так далее. Я по-прежнему отказывался разговаривать с сотрудниками КГБ, и в какой-то момент меня вытащили из камеры. Сотрудников изолятора в этот момент нигде не было, а были только люди в масках, что нарушает все законы и правила распорядка. Привели в спортзал, заломали руки, головой в пол, и с криками "Будешь сотрудничать?" показали, что для них нет никаких проблем сделать меня инвалидом.

На тот момент ко мне уже несколько недель не пускали адвокатов, трое моих защитников были исключены из коллегии адвокатов. А значит, ничто не мешает людям в масках творить со мной всё что угодно. Как только я сказал, что готов сотрудничать, меня вернули в камеру и буквально через несколько минут вызвали на допрос. Естественно, те, кто меня допрашивал, прикидывались, что ничего не знают о том, что происходит, хотя были отлично обо всем осведомлены.

Дальше мне пришлось убеждать их в том, что никакие западные спецслужбы не имеют отношения к моей президентской кампании. Я достаточно быстро доказал, что не являюсь агентом чьих-либо спецслужб, в том числе на детекторе лжи. После чего мне объяснили, что единственный вариант для меня выйти на свободу – это стать секретным информатором КГБ, и мне, соответственно, будет оказываться помощь и поддержка. Я подписал согласие о сотрудничестве и после выхода на свободу, примерно через неделю, провёл пресс-конференцию, где рассказал обо всём, что происходило в СИЗО, и заявил, что сотрудничать с КГБ не собираюсь. После этого я узнал, что принято решение меня сажать и мне мстить. Поэтому я уехал из страны через Россию в Украину, оттуда в Чехию, где получил политическое убежище, статус беженца.

– Однако, несмотря на всю эту сложную историю отношений с властью, в 2015 году вы вернулись в Беларусь...

– Я боялся возвращаться, но считал, что лучшего момента не будет – в 2015-м фактически все политзаключённые вышли на свободу, началась политика нормализации отношений Минска с Западом. И я понимал, что из меня не будут в такой ситуации делать единственного в стране политзаключенного. Однако мое уголовное дело по обвинению в организации массовых беспорядков в 2010 году было только приостановлено, оно не закрыто до сих пор. Я прохожу по делу обвиняемым, ещё в 2015 году меня вызывали на допрос. Думаю, власти не закрывают дело с целью оказать на меня давление. Естественно, что после событий 2020–21 года в Беларуси сейчас я снова вынужден находиться за границей.

Еще один побег от режима

– После 2020 года испробованная вами схема стала чуть ли не единственным выходом для многих белорусов, которые, находясь за решёткой, вынужденно соглашаются на сотрудничество с КГБ, а выйдя на свободу – уезжают из страны и заявляют, что спецслужбы их вербовали. После выезда из Беларуси вы узнали, что вас объявили в международный розыск.

– Да, и начал очень интенсивно интересоваться, как работает Интерпол, что со мной может сделать Беларусь, как выглядит экстрадиционный процесс. Мои данные поместили в базу Интерпола, но я достаточно быстро добился того, чтобы меня из этой базы исключили. А потом начал встречаться с чиновниками МВД самых разных стран и интересоваться, как работает эта система. И со временем стал хорошим специалистом в этом направлении и начал помогать людям, которых преследуют на родине. Владея несколькими иностранными языками, я начал разбираться и в законодательствах разных стран, был принят в Чешскую коллегию адвокатов. Основал своё адвокатское бюро, которое специализируется на защите от международного преследования.

Жертвы "наездов" и обстоятельств

– По какому принципу вы выбираете дела и клиентов? Вас больше привлекают те случаи, где вы отчётливо видите политическую подоплёку?

– Как нормальный адвокат, по большей части я беру дела, за которые клиенты способны заплатить. Но при этом не беру в работу дела, связанные с убийствами и наркотиками (кроме явно сфабрикованных).

Большинство наших клиентов к нам обращаются уже после того, как уехали за границу. Чаще всего это россияне. Вообще, по моим наблюдениям, в России две основные причины возбуждения уголовных дел: либо хотят забрать у человека собственность, либо этот человек нужен для того, чтобы дать показания против кого-то важного и влиятельного. Один из самых типичных кейсов – это предприниматели, преследуемые по статье 159.4 ("Мошенничество в особо крупных размерах"). Я вообще считаю, что в России и других постсоветских странах очень сильно злоупотребляют этой статьей. Скажем, предприниматель взял кредит, 10 месяцев его выплачивал, а потом случился какой-то кризис и он перестал платить, потому что его деятельность прекратилась – например, как это было в период массовых локдаунов во время пандемии COVID-19. И если в странах Европы такому предпринимателю государство дает возможность отсрочить выплату кредита либо поддерживает его бизнес с помощью дотаций, то в России в большинстве случаев это воспринимается как мошенничество и подается так, будто предприниматель заранее знал, что не будет кредит возвращать. В любой демократической стране такие дела развалились бы на уровне суда.

– Вы не боитесь, что человек может вам заявлять о политических мотивах своего преследования, но на деле всё обстоит гораздо более прозаично?

– Мы глубоко изучаем каждый кейс. Если, например, предприниматель был близок к главе региона, но после смены власти новый губернатор его преследует и на него заводят уголовное дело... Является ли такое преследование политическим? Безусловно, определённая политическая составляющая тут есть, и можно доказать, что преследование политически мотивировано. Однако я не стану заниматься юридическим сопровождением получения статуса беженца, если в отношении человека нет реального преследования.

Чаще всего в России происходит так: у кого-то, наделенного властью, возникает желание "наехать" на какого-то неугодного человека с целью забрать его бизнес, собственность или иные материальные ресурсы – либо получить от него показания против кого-то важного и влиятельного, например, на конкурента или политического оппонента. И один из самых распространенных способов "наехать" – это возбудить против неугодного уголовное дело по экономической статье. Фактически уже в этом есть определенная политическая составляющая.

Кто верит Путину и Лукашенко

– Почему Интерпол не слишком оперативно реагирует на политическую ситуацию в таких странах, как Беларусь или Россия? Почему, например, белорусские оппозиционеры, сбежав от диктатуры в демократическое западное государство, иногда оказываются перед перспективой экстрадиции?

– Надо понимать, что в Интерпол входят структуры, которые обязаны бороться с преступностью. Это система, которая объединяет полицейских, представителей МВД разных стран. И если логика правозащитников такова: лучше пусть даже виновный не понесёт наказания, чем невиновный будет незаслуженно осуждён, – то логика силовиков всех стран противоположная: не жалко, если невиновный немного посидит, главное, чтобы виновный был наказан.

Нужно отметить, что Интерпол противодействует явным перегибам. Например, некоторые страны, в том числе Россия, нередко подавали в Интерпол на людей, обвиняемых в преступлениях с нанесенным ущербом в 300 долларов. Интерпол был вынужден ввести правило, что если ущерб составляет менее 10 тысяч долларов, то использовать механизм этой организации для розыска таких преступников – это злоупотребление системой.

– Можете привести удачные примеры спасения человека от экстрадиции в Россию?

– Довольно показательным можно назвать дело бизнесмена из Нижнего Новгорода Михаила Майорова, который долгое время находился в экстрадиционном изоляторе в Словении, а сегодня спокойно живет и работает в Варшаве. Польский суд отказал в его экстрадиции в Россию. Надо сказать, что отказ в выдаче совсем не обязательно вызван тем, что дело носит политический характер. Часто основанием для отказа является то, что в отношении людей, которые проходили по делу вместе с данным человеком, применялись пытки. Именно это и присутствовало в деле Майорова.

Всего за последний год мы выиграли более ста дел – в "Комиссии контроля файлов" Интерпола, в экстрадиционных процессах и процессах по получению статуса беженца. И если в работе с Интерполом иногда случаются неудачи, то нет ни одного клиента, который обратился к нам будучи на свободе и потом вынужден был уехать в Россию. Все такие дела мы выиграли. Дело одного из российских оппозиционеров выиграли в Киеве – человек спокойно там живёт и работает, ездит по Европе. Время – один из главных ресурсов. Если клиент обращается к нам заранее и мы успеваем выбрать правильную страну для защиты, то такие дела выигрываем всегда.

"Песня – это наше оружие"

– Какие страны являются самыми опасными для потенциальной экстрадиции? Кто чрезмерно лояльно относится к требованиям таких режимов, как белорусский или российский?

– Экстрадиция – это нетипичный процесс, в котором дело не разбирается по существу, не всегда исследуется доказательная база. Никто не будет расследовать, совершал человек вменяемое ему преступление или нет. Проверка будет касаться того, считается ли это действие преступлением в той стране, из которой должна произойти выдача, будет ли ждать человека в его стране справедливое разбирательство и не будут ли против него применяться пытки или бесчеловечное обращение.

Многие страны либо "верят", что в России с этим всё хорошо, либо не верят. Скажем, в Британии довольно легко удается доказать, что в России нет справедливого суда и в отношении человека могут применяться пытки. Но я не представляю, чтобы судьи в Греции или на Кипре сказали, что российская правовая система не является независимой.

– Огласите весь список – какие страны "верят" в российскую систему правосудия?

– Испания, Италия, фактически большинство стран европейского Юга. Не верят – страны Скандинавии. Хотя тут есть исключение – Финляндия. Они очень близко работают с Петербургом и экстрадируют почти всех. Ещё в советские времена они почти всех перебежчиков выдавали назад в Советский Союз, и человек мог вздохнуть свободно только тогда, когда ему удавалось пересечь не финскую, а шведскую границу. Немцы действуют по-разному: достаточно часто выдают, но могут и не выдавать – в зависимости от доказательной базы.

– Получается, что в вопросе экстрадиции дважды два – в одной стране 5, а в другой – 3?

– В каком-то смысле да. Например, российская прокуратура присылает в две страны совершенно одинаковый текст, где заявляет, что данное преследование никак не связано с политикой. И одна страна не верит в это, а другая "верит". Мол, пусть человек, если не считает себя виновным, едет в Россию и там в "справедливом суде" доказывает, что ничего не совершал.

– Изменилась ли радикально ситуация с выдачей белорусских и российских граждан после последних событий – зверств белорусских силовиков и сообщений о пытках в российских тюрьмах?

– Да, ситуация меняется. До августа 2020-го даже Польша и Литва довольно спокойно экстрадировали в Беларусь граждан этой страны, особенно не задумываясь, можно ли туда выдавать человека. После этих событий многие страны приняли решения о полном запрете выдачи при малейшем подозрении на политическую мотивацию. Например, Германия сейчас в отношении белорусов даже не передает документы в суд, не начинает экстрадиционный процесс – просто на основании того, что большинство немецких региональных верховных судов приняли относительно Беларуси решение, что выдавать туда людей нельзя из-за ситуации в белорусских тюрьмах.

Что касается России, то и тут ситуация меняется. Выигрывать экстрадиционные процессы становится все легче, но автоматического переключения в "режим недоверия" пока не произошло.