– Не падайте ду-у-ухом, паруч-ч-чик Голицын!.. Корнет Оболенский, налейте вина!..
Для тех, кто застал перестройку в детстве, эта песня в исполнении Александра Малинина означала нечто большее, чем просто белогвардейский романс. Так примерно мы представляли себе идеальную Россию прошлого, и одновременно это становилось все более популярным представлением о России будущего. Парадокс?.. Как прошлое может стать будущим?.. – теперь мы знаем как, а в те годы и вовсе таких вопросов ни у кого не возникло.
Идеализация досоветского прошлого началась в перестройку почти во всех советских республиках. И, конечно, это был по большей части миф. Но где-то этот миф (например, в Прибалтике, куда советская власть добралась в 1940-х) имел хоть какую-то связь с реальностью; условно, там чьи-то бабушки ещё помнили, как было "до советской власти". Наш идеал в те годы строился ровно по той же схеме, что и у остальных: на возврате к исторической развилке, где мы свернули "не туда" – к России, которая "до 1917 года". Однако нас от этой развилки отделяли не 40 лет, а все 70 (три-четыре поколения); никакой реальной связи с этим прошлым, к тому же тщательно выкорчеванным, мы не могли почувствовать, это была сугубая абстракция. Однако и возрождавшаяся церковь, и Солженицын, и демократы – всё опиралась на этот миф. Фильм Станислава Говорухина "Россия, которую мы потеряли" (1992) стал мощным закрепляющим аккордом.
Размышляя об этом сегодня, накануне годовщины неудавшегося путча 1991 года, а стало быть, нежданно обретенной всеми нами свободе, можно сказать, что этот миф был полезен только в одном отношении: в легализации самого понятия "капитализм" – при смене экономической формации в 1990-е – что тоже, заметим, немало. Но во всех остальных отношениях этот миф не принес ничего хорошего.
Микс между условной "николаевской" и "сталинской" Россией – это как раз и аукается нам тот самый "идеал", заложенный в 1990-е
Именно оттого, что миф не имел никакой связи с реальностью, он быстро выродился в пряничный лубок, состоящий сплошь из поручиков и корнетов, прекрасных дам и чеховских героев в исполнении советских актеров. Конфетки-бараночки, хруст французской булки и т.д. Миф этот носил "дворянско-купеческий характер" – хотя 99 процентов из нас по своему происхождению были, естественно, "из рабочих и крестьян" – и породил в умах вредную иллюзию: что при капитализме мы все "заживём по-дворянски". Тем самым миф нанёс мощный удар по культуре труда, привычке к труду (тому единственному жизненному, что, может быть, и связывало нас с прошлым) и тем, что как раз и было необходимо в 1990-е годы. Вместо того чтобы засучить рукава и приготовиться вкалывать – по-настоящему, – мы верили, вполне по-марксистски, что законы капитализма "сами всё сделают", а нам напрягаться особенно не придется. И "дворянская поп-культура" невольно потакала этой утопии. Но самое важное: "Россия до 1917 года" – всё та же империя, с присущими ей привычками и практиками, и внутри, и снаружи. И микс между условной "николаевской" и "сталинской" Россией, который мы наблюдаем сейчас, сегодня – это как раз и аукается нам тот самый "идеал", заложенный в 1990-е. Идеал, который был вовсе не демократическим, а имперским.
Опору демократов на "Россию, которую мы потеряли" в качестве базового мифа нужно признать сегодня ошибкой. Демократическую Россию после 1991 года, по сути, приходилось создавать буквально из ничего, из воздуха, опираясь разве что на редкие примеры свободомыслия в прошлом (эту идею не раз высказывала главный редактор издательства "НЛО" Ирина Прохорова). Имперская история в целом не могла (и не может) служить подспорьем в этом. Конечно, все мы сильны задним умом, а история не знает сослагательного наклонения. Однако из этого можно сделать, как ни странно, один обнадеживающий вывод: сегодня, в отличие от 1991 года, опыт демократии – пусть и плохонький, слабый – за 30 прошедших лет всё-таки появился у миллионов россиян. И пусть сегодня он зачастую выглядит как борьба с ветряными мельницами и касается каких-то совсем уж элементарных свобод, но это всё-таки реальный, а не абстрактный опыт. Опыт новой России.
Андрей Архангельский – журналист и культуролог
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции