ЕГЭ с раздеванием

• Ответ Минобороны России на требования о демобилизации.

• Как выпускной экзамен превратился в экзекуцию.

• В Госдуме предложили ввести дресс-код для артистов.

• Почему российские власти боятся экопротестов.

ЕГЭ с раздеванием

"ВЫ РАСКАЧИВАЕТЕ ЛОДКУ"

"Вы раскачиваете лодку и не можете называться гражданами России" – такие слова услышали от представителя Минобороны родственники мобилизованных. Их матери, жены и дети вышли на пикет к зданию ведомства требовать ротации на фронте. Солдаты, по их словам, служат без отпусков, многие – несмотря на несколько ранений. А дома их ждут дети, которые растут без отцов.

Пикет жён мобилизованных у Минобороны России

А вот что рассказала на своей странице в социальных сетях Паулина Сафронова. Она часто присоединяется к акциям в поддержку демобилизации.

Паулина Сафронова: 7 октября 2022 года мобилизовали моего супруга. На тот момент дочери было три месяца. Меньше чем через месяц ей будет два года. Я узнала о проведении акции, которая прошла позавчера, и пришла на нее в качестве корреспондента. СМИ мы решили не звать, потому что на предыдущей акции повязали девочку, которая нас снимала. У меня в контактах было порядка 30 СМИ, я все им раскидала.

Девочки требовали возвращения своих мужчин. Девочки очень смелые, какие-то нереально крутые, потому что это несанкционированный митинг, который карается законом. Мы перебороли этот страх, вышли. Все прекрасно видели: как подъехал автозак, так он и уехал. Все поняли, что жен трогать не будут. Сейчас идет очернение тех, кто вышел: "Они навальнистки, они..." Все нам платят, правда, чего-то денег нет.

Девочки вышли с требованием заменить одних на других, вернуть только их. Кто-то вышел с требованием – установить сроки для контрактников, вернуть контрактников, у которых закончился срок службы. Те, кто вышел, огромные молодцы! И осуждать их за какие-либо действия на акции, нельзя, и не ваше это дело. Потому что те, кто вышел, сделали больше, чем те, кто пишет в комментариях: диванные войска, диванные революционеры... Вот "диванные" – это мои самые любимые, это те, кто: "А чего это вы против СВО не выходите?" Сами выйдите против СВО, а я посмотрю! "Ваши мужья защищают родину, а вы тут их позорите". Вот идите и защищайте родину, и пускай ваша жена будет сидеть и не позорить!

Кто-то скажет, что акция была бесполезной. Нет, она показала, что с женами ничего не сделают. Кто-то начал говорить: "Ой, они встали на колени!" Весь мир увидел, что с женами, матерями участников СВО, которые встали на колени, Белоусов не вышел и не поговорил.

ЕГЭ С РАЗДЕВАНИЕМ

Единый государственный экзамен в России снова критикуют. В этом году организаторам досталось за правила безопасности. Школьников перед экзаменами заставляют буквально раздеваться для досмотра, охранники ищут шпаргалки даже в нижнем белье старшеклассниц. Скандал в Воронеже, где девочкам пришлось прямо на улице снимать лифчики, оказался самым громким, но не единственным.

Досмотр перед ЕГЭ

Вот какой комментарий дает по этому поводу Сергей Бабинец – этот текст выложен на сайте Команды против пыток.

Сергей Бабинец: 28 мая, в день сдачи ЕГЭ, охранники в одной из воронежских школ попросили нескольких девочек снять бюстгальтеры из-за звона металлодетектора. Мы не нашли случаев с раздеванием в школах в мировой судебной практике, их нет в практике ЕСПЧ и комитетов ООН. Досмотры с раздеванием обычно встречаются в отделах полиции, СИЗО, колониях и армии. Но даже там они должны проводиться надлежащим образом и быть обоснованными.

В колониях и СИЗО досмотры могут проводить, например, для предотвращения преступлений или беспорядков в тюрьме. В практике ЕСПЧ был случай, когда унижающим достоинство посчитали досмотр литовского заключенного, которого заставили раздеться при женщине-офицере. В России 19-летнего Михаила Лялякина заставили стоять перед сослуживцами в трусах после попытки побега из воинской части. ЕСПЧ посчитал такое обращение унижающим достоинство, поскольку российские власти не смогли объяснить, зачем нужно было раздевать солдата.

Угрозы раздеть женщину могут расцениваться как сексуализированные домогательства и дискриминация. Журналистка Инга Абрамова из Беларуси столкнулась с неуважительным отношением сотрудников изолятора временного содержания во время ареста. Ее досматривали сотрудники мужского пола (среди них не было женщин), трогали ее ягодицы, издевались над ней и угрожали раздеть догола.

Сергей Бабинец

Марьяна Торочешникова: На связи с нами – учитель Александр Кондрашов.

Александр Кондрашов: Есть два слоя экзамена. Это именно экзамен, проверка знаний, но мы видим, что это еще и одно из первых взаимодействий школьников с большим государством. ЕГЭ организован по правилам, которые присылаются из Москвы. Это очень дорогое мероприятие. При этом в нем используется фактически принудительный труд. Мои коллеги в некоторых регионах часто работают за сущие копейки, но не могут отказаться от работы на ЕГЭ.

Все всего очень боятся. Учителя очень боятся – как напишут их ученики. А если они работают организаторами в аудитории, то им совсем страшно – посадят в тюрьму, уволят с работы, если хоть что-то не так делаешь. Тут основной компонент – страх ошибки со стороны всех участников процесса: от губернатора, который боится, что в его регионе будет скандал на ЕГЭ, и вплоть до школьника, уборщицы. Кажется: оканчиваем школу – это ответственный момент, но почему это должно быть построено на страхе?

Марьяна Торочешникова: А у вас есть ответ на этот вопрос?

Александр Кондрашов: Это часть государственной политики, привнесенная в школу. Мы сейчас видим, как государство в других сферах школьной жизни все больше вещей пытается делать очень централизованно. Например, "Разговоры о важном", которые разрабатываются даже не педагогами, а, как говорят, политтехнологами и рассылаются по всем школам. Но это новая вещь. А ЕГЭ появился давно, как первый шаг по непосредственному контролю, условно говоря, из Кремля. Это первый шаг по гиперцентрализации, которую мы видим в очень разных сферах нашей жизни.

Марьяна Торочешникова: Психологи в России бьют в колокола и говорят о появлении у подростков "синдрома ЕГЭ". Год от года число тревожных расстройств на фоне сдачи ЕГЭ в школе растет, и за медицинской помощью после ЕГЭ часто обращаются целыми семьями. По мнению декана факультета психологии Новосибирского государственного педуниверситета Ольги Андронниковой, сегодня ЕГЭ из формального теста по проверке знаний превратился в событие, от которого буквально зависит жизнь человека.

Александр Кондрашов: Для многих семей ЕГЭ – это единственный социальный лифт, возможность поступить в вуз "на бюджет". А бюджетные места каждый год сокращаются.

Александр Кондрашов

В ЕГЭ есть и плюс: его можно пересдавать, по-моему, два или три раза в год. Но позволить себе это могут не все. Для мальчиков, оканчивающих школу в 18 лет, это часто единственный шанс не попасть в армию. А армия – это сейчас для многих родителей очень большой страх, потому что речь идет уже о риске для жизни ребенка. Поэтому для многих семей это единственный шанс: действительно, речь идет о том, как пойдет дальше жизнь их ребенка, в которого они вложили столько сил.

Система высшего образования у нас очень сильно не любит ЕГЭ. Хотя идея того, что из любой деревни можно поступить в вуз, – это очень здорово. Но меры социальной поддержки – это первое, что здесь нужно. И второе: достижение 18 лет и отсутствие отсрочки – это просто фатально для многих семей, и этого быть не должно.

Марьяна Торочешникова: Эта проблема решаема?

Александр Кондрашов: Да. Это приоритеты общества. Но мы видим, какие сейчас у государства приоритеты, на что идут деньги, сколько стоит одна ракета, используемая на территории Украины. На эти деньги можно подготовить огромное количество учеников. Просто нужны намного большие расходы на образование, причем непосредственно на содержание образования, а не на исполнение гимна, например. Мне рассказывали коллеги: в школу приезжает комиссия из шести-семи человек и проверяет только, как исполняется гимн и как поднимается флаг. И не один человек приезжает проверить, а целый коллектив, и они получают за это зарплату.

УНИФОРМА ДЛЯ БУЗОВОЙ

После скандала из-за наряда Ольги Бузовой на концерте в Уфе в Госдуме предложили ввести для артистов дресс-код. С соответствующей инициативой выступила член думского Комитета по защите конкуренции, коммунистка Ирина Филатова и уже написала запрос министру культуры. По словам Филатовой, "не все российские артисты осознают влияние собственного поведения на широкую публику", а "уважение к зрителям требует соблюдения морально-этических норм и правил поведения, особенно среди артистов, транслирующих свое творчество для молодежи и детей".

Дресс-код для артистов

На связи с нами – писательница, исследовательница костюма Линор Горалик.

Линор Горалик: Каждый человек, который вносит какой-нибудь законопроект в Госдуму, с огромной вероятностью преследует свои собственные цели. И то, о чем идет речь, – это не то, о чем написано в законопроекте. С другой стороны, у нас есть пример КНР, Кореи, где, если я правильно все понимаю, фактически есть дресс-коды для артистов. И то, что предлагают нам сейчас, – это не новая история. У нас был Павел I, который пытался надеть дресс-код на все, что движется, и это тоже не самая новая история, и закончилась она очевидным образом для всех.

Я могу понять логику, которая заставляет многих думать, что в этой идее есть что-то рациональное. Когда мы говорим о людях, которые как-то влияют на большое количество других людей, нам очень хочется начать контролировать то, что с ними происходит. Но у меня есть впечатление, что каждый раз, когда начинаешь закручивать эту гайку, она начинает, во-первых, давать обратную реакцию, а во-вторых, что-то раскручивается где-то в другом месте.

Марьяна Торочешникова: К чему приводят попытки контроля внешнего вида граждан?

Линор Горалик: Прежде всего, к немедленному возникновению протестных субкультур, к тому, что начинают очень высоко котироваться нарушения дресс-кода, что возникают субкультуры, которые создают собственные дресс-коды совершенно другого профиля, и к тому, что все, что соблюдает дресс-код, немедленно теряет во внимании, особенно молодежной аудитории. Если ты соблюдаешь эти правила, ты перестаешь быть интересным.

Марьяна Торочешникова: А чем можно объяснить подобное стремление властей всех одеть "правильно" – в то, что "скрепно", положено, а не как-то иначе, как они сами выбрали?

Линор Горалик: Важно разделять две вещи: искреннее стремление и политическую манипуляцию. Если за этим стоит искренняя убежденность человека, что если всех актеров и исполнителей одеть в униформу, то что-нибудь хорошее от этого произойдет, то я не тот профильный специалист, с которым надо говорить. Это специалист другого профиля.

Линор Горалик

Но желание контролировать все живое на пространстве современной России мы наблюдаем сейчас в самых разных областях. Когда речь идет о росте внимания к униформе, о предложениях ввести униформу там, где ее раньше не было, это всегда связано с тревогой. Это тревога властей по какому-нибудь большому поводу, и обычно по поводу каких-нибудь свобод, которые еще остались у граждан.

Марьяна Торочешникова: Российские власти уже пытаются контролировать дресс-код своих граждан: штрафуют за сочетание синих и желтых цветов в одежде ("дискредитация армии"), за "неправильный" цвет волос ("пропаганда ЛГБТ"). А обычного человека можно вынудить носить каждый день только то, что "положено"?

Линор Горалик: Никто из нас не одевается так, как он хочет, мы все учитываем требования социума, государства, наших близких. Исключения предельно редки. Для этого надо быть очень особенными, смелыми, независимыми. Но когда нам в лоб начинают говорить: "Мы будем вам писать законы, внедрять их и заставлять вас еще жестче относиться к тому, что на вас надето", – это, конечно, вызывает сопротивление, как любая попытка навязать несвободу.

С другой стороны, стоит помнить о существовании нормального распределения. Если вообразить, что мы живем в антиутопии, такой закон проходит – и у нас появляются дресс-коды, то будут люди, которые будут этому рады: кто-то – потому, что "порядочек", а кто-то будет искренне рад, потому что одеваться стало проще. Для кого-то одеваться – это очень тяжелая, почти невыполнимая задача. Кто-то будет рад потому, что ему станет легче читать костюмы других людей.

Кто-то будет, наоборот, в бешенстве и ярости, ему будет отвратительно, очень тяжело, он будет всячески выражать сопротивление и ради сопротивления будет готов платить штрафы или даже идти в тюрьму.

И будет середина, которая будет разными способами проявлять одновременно конформность и сопротивление. Я помню советскую школьную форму, я относила ее вполне достаточное время. И я очень хорошо помню, как работало это нормальное распределение. Кто-то соблюдал школьную форму в каждом предписании до последней точки. Кто-то упорно ее не носил из принципа, и это бывало очень тяжело еще до перестройки. А кто-то делал "смешать, но не взбалтывать" – немножко подчинялся, немножко отклонялся. То есть в меру своей готовности, своих возможностей. "Возможности" – это здесь очень важное слово, потому что немедленно возникает вопрос о привилегиях: кому можно, кому нельзя, кому что именно можно и нельзя.

Мы говорим сейчас об антиутопии, мы не говорим о том, что это произойдет. Я не очень верю, что эта антиутопия наступит. Во что я верю – это что произойдут, возможно, две вещи. Первая – это возникновение гайдлайнов у больших концертных площадок, в которых будет написано, какие костюмы приемлемы, а какие неприемлемы. Например, внезапно выяснится, что юбка, которая выше колен больше чем на 20 сантиметров, – это плохая идея, если ты хочешь выступать в "Олимпийском".

Вторая история – это самоцензура. Раз этот разговор начался, исполнители могут начать сами задумываться о том, что происходит, если ты выступаешь на большой площадке в платье, которое может показаться какой-нибудь Мизулиной вызывающим.

ШИЕС, КУШТАУ – КТО СЛЕДУЮЩИЙ?

5 июня во всем мире отмечают Всемирный день окружающей среды, а в России – День эколога. Накануне этого праздника ЕСПЧ присудил 26 тысяч евро компенсации шестерым участникам экологических протестов в России. Двое из них выступали против строительства храма в сквере у Драмтеатра в Екатеринбурге, другие – против строительства участка Юго-Восточной хорды в Москве. Штрафуют и задерживают экозащитников по всей России регулярно, а вот добиться восстановления их прав в российских судах получается далеко не всегда.

Почему власти боятся экопротестов

С нами участник Эколого-кризисной группы Виталий Серветник. Насколько заметны и востребованы сегодня усилия экоактивистов в России?

Виталий Серветник: Экологический протест – один из наиболее заметных. Экологическая повестка по-прежнему волнует жителей России. Мы это видим по протестам, а также по опросам. По данным Левада-центра, недавно около 70% опрошенных говорили, что те или иные проблемы окружающей среды для них являются важными и значимыми.

Марьяна Торочешникова: Как часто российские власти пытаются политизировать экопротесты и обвинить их организаторов в том, что они продвигают какие-то свои интересы?

Виталий Серветник: По-моему, чаще всего российские власти стараются деполитизировать экологические протесты. Экологическая повестка сама по себе может быть довольно политизированной, ведь вопросы окружающей среды касаются добычи природных ресурсов, обогащения за счет них на конкретной территории, ухудшения положения местных жителей. Если смотреть на интересантов антиэкологической деятельности, конечно же, тут вылезают и экономические, и политические "уши". Часто руководителями предприятий, строительных компаний являются мэры, губернаторы, прокуроры или их родственники.

Виталий Серветник

Низовые активисты, которые видят перед собой ту или иную экологическую проблему, чаще всего не смотрят в политической плоскости. 20 лет деполитизации общества привели к тому, что люди пытаются эту тему не трогать, видя здесь некую опасность. Они стараются говорить: "Мы просто хотим чистого воздуха и чтобы зеленые насаждения возле нас не вырубали".

И если экологическая повестка не перерастает в какой-то политический вопрос... А она довольно часто и перерастает, потому что власти уже разучились реагировать на запросы граждан. В демократическом государстве, тем более в воюющем, нет обратной связи с местными жителями. Но пока экологическая проблема не представляет политическую и не становится заметной из Москвы, с ней пытаются разобраться местные руководители: чаще всего – стараются заткнуть рты.

Если же проблема становится более заметной и начинает создавать уже какую-то политическую проблему, если происходит гражданское пробуждение, тогда власти могут попытаться пойти на уступки, или федеральные власти могут намекнуть, что нужно как-то решить вопрос, чтобы он не превратился в новый Шиес или Куштау. Так, в связи с Шиесом пришлось заменить двух губернаторов, а в Башкортостане – национализировать компанию. Но понятно, что если интересантом является какой-то путинский друг, которому дали на откуп ту или иную территорию, то здесь шансов очень мало.

Марьяна Торочешникова: Что изменилось после того, как российские власти фактически выжили из страны крупнейшие и наиболее авторитетные международные экологические организации?

Виталий Серветник: Крупные организации выполняли важную функцию национальной адвокации, отпора вредным законопроектам и поднятия глобальной повестки. Изменение климата, биоразнообразие – эти темы теперь довольно сильно просели. Но при этом становятся более заметными локальные проблемы, где люди защищают свои экологические права: это разные свалки, мусоросжигательные заводы, вырубка зеленых насаждений. То есть, во-первых, повестка стала более локальной, а во-вторых, несколько проседает профессионализм. С другой стороны, тут я вижу и некую возможность. Граждане становятся более активными, когда сталкиваются с системой, понимают, что с ней не так, и задаются более серьезными вопросами.

Марьяна Торочешникова: Воспитание гражданского общества через экологическую повестку!