Георгий Урушадзе: "Для этой власти настают последние времена"

За год войны выпуск книг в России сократился на 23%. Основные причины – цензура и международные санкции, серьезно повлиявшие книгопечатание. Главным бестселлером в 2022 году, если верить Российской книжной палате, стало переиздание книги митрополита Тихона (Шевкунова) "Несвятые святые и другие рассказы" – 50 тысяч экземпляров. Подлинные бестселлеры – дилогия "Лето в пионерском галстуке" и "О чем молчит Ласточка" Елены Малисовой и Катерины Сильвановой – изымаются из продажи после принятия закона о "пропаганде ЛГБТ", а авторов объявили иноагентами.

Созданы все условия для возрождения "тамиздата". В 2022-23 годах возникло несколько русских издательств за рубежом, в их числе – Freedom Letters. Его основатель Георгий Урушадзе был генеральным директором премии "Большая книга", но после начала войны покинул эту и другие должности и уехал из России. Freedom Letters выпустило уже более двух десятков книг на русском, английском и украинском языках. Электронные издания можно приобрести на сайте издательства и на международных площадках (Amazon, iBooks и др.)

Георгий Урушадзе рассказал Радио Свобода о достижениях и планах Freedom Letters.

– Какую книгу вы читаете сейчас?

– Я читаю книгу, которую мы выпустим этим вечером. Это книга Светланы Петрийчук "Туареги. Семь текстов для театра". Пьеса "Финист Ясный Сокол" тоже в этом сборнике.

– Пьеса, из-за которой Светлана Петрийчук находится в СИЗО...

– Да. Раньше только театральный мир знал, что она гений, теперь, надеюсь, узнают все. Я никогда не был режиссером, но готов взять и поставить несколько ее пьес, настолько они хорошо написаны. В первую очередь пьесу "ЗАО" – это "заочница" в переводе с тюремного языка, девушка, с которой сидящий знакомится по переписке, и она начинает его "греть", присылать ему посылки, приезжать к нему на свидания. Волшебная, фантастическая история.

– Издавать книги – огромное удовольствие. Верстки, обложки и вот это ощущение, что ты первый читаешь гениальный текст... Вы испытываете издательскую эйфорию?

– Да. Когда я открыл текст под названием "Любовь" (написал его Ваня Чекалов, потом я узнал, что ему 22 года, он фантастического таланта человек), я испытал огромное удовольствие. Все издательские сложности отошли на второй план, потому что это ни с чем не сравнимое счастье – найти в потоке рукопись, которую никто не читал, и ее издать. Или издать то, что другие не могут, как было у нас с романом "Спрингфилд". Да, издатель – это счастливый человек, несмотря на огромное количество сложностей, которые ему нужно решать.

– "Спрингфилд" – книга, с которой началось ваше издательство. Квир-роман. Расскажите, пожалуйста, о нем.

– Мы выпустили сразу 10 книг, каждая книга нумеруется на корешке. Под номером 1 выпущен "Спрингфилд", один из лучших русских романов XXI века. Роман захватывает, погружает, выплевывает, опять погружает, делает с читателем что хочет. Все идет к великолепному финалу. Сергей вообще мастер финалов, он драматург и говорит, что пьесы пишутся ради финалов. Финал романа "Спрингфилд" просто волшебный, разбирает на кусочки, доводит до мурашек, приводит к катарсису.

– Много было русских издательств за рубежом: "Ардис", YMCA-press, "Посев", "Третья волна". Есть ли у вас какой-то ориентир?

– У нас нет ориентиров в прошлом, потому что ситуация, в которой мы находимся сейчас, не имеет аналогов. Мы создаем для себя ориентиры сами, ткем из реальности. Мы отличаемся от издательств, существовавших в прошлом. Во-первых, мы не боремся с советской властью, притом что советская власть существует, жива и всем пытается опять показать кузькину мать. Я считаю, что книжками бороться с государством, с режимом – такое себе удовольствие, очень легко стать революционером, а не сторонником хорошей литературы. Мы протягиваем руку помощи всем, кто нуждается в такой руке, помогаем замечательным авторам, которые остались без трибуны, без возможности выразить свое мнение и донести тексты до читателя. В том числе говорю про украинских авторов. У нас большая серия "Слова Украины", там мы публикуем тексты на русском и украинском языках. Я считаю, что издательство – это СМИ, это способ проинформировать людей, способ помочь людям, мы свои месседжи упаковываем в книги. Работаем очень быстро, можем издать книгу за неделю. За первые три недели сделали 19 книг.

– Сколько человек работает?

– У нас нет ни одного штатного сотрудника. Это волонтерский проект, все волонтерят, в том числе и я. Примерно 25 волонтеров на разных позициях, есть несколько художников, несколько редакторов, несколько корректоров. Часто задают вопрос: кто ваш инвестор, спонсор? Никого пока нет. Но я для себя решил – выпустить сто книг в этом году. А вообще глобальная цель – сделать лучшее в мире независимое издательство. Думаю, что это вполне достижимо.

– Когда я был в России незадолго до начала войны, я зашел в известный независимый книжный магазин и оказался там единственным посетителем. Книги были великолепные, но я ничего не купил, потому что понимал, что вряд ли их прочитаю. До этого я привез сумку книг из России и две трети даже не открыл. Мне кажется, что подобное происходит со многими бывшими заядлыми читателями. Книга исчезает из нашей жизни, ее заменяют Твиттер, Тик-Ток, Нетфликс или Фейсбук, у кого что. А ваши читательские привычки изменились за последние годы?

– Вы правы и в то же время неправы. Да, читают с каждым годом все меньше – это абсолютная правда. Сегмент янг-эдалт смотрится намного интереснее, он растет. Но в целом книгоиздание и книготорговля стагнируют, снижаются тиражи. Конечно, мне неинтересно было бы на падающем рынке что-то делать в плане бизнеса. Весь прошлый год я считал бюджет и понимал, что невозможно сделать экономически эффективное издательство: на доллар выручки сейчас 30 долларов убытка, примерно такой расклад, если не продавать ничего в России, где львиная доля читателей, а продавать в маленьких магазинах в разных странах. Я, мне кажется, решил основные экономические проблемы, поэтому чувствую себя уверенно и делаю собственное издательство не ради прибыли, не ради того, чтобы стать миллионером, продавая книжки. Изменились ли мои читательские привычки? Мне сложно проанализировать, потому что сейчас я читаю по нескольку книг в день из потока рукописей, либо то, что у нас выходит, либо то, что мне присылают друзья-писатели. Вчера так прочитал Илличевского и сказал, что буду его издавать. Поэтому сейчас у меня нет привычек, у меня есть работа. До того как стать издателем, я читал не очень много, намного меньше, чем в юности. Потому что конкуренция книге сейчас не другая книга, а соцсети, репортажи, онлайн-издания, YouTube, реклама, бегущая строка, что угодно. Поэтому я и не делаю издательство в классическом смысле этого слова, я делаю СМИ. По сути, это в будущем может стать медийной компанией. Мы можем брать лонгриды из медиа, как-то дополнять, составлять из них сборники или выпускать в виде книг – это уже другой формат, он на другую аудиторию, он живет намного дольше. Сейчас будем делать серию под названием "Февраль". Это серия, которая фиксирует происходящее в России, там будут книги про Z-военкоров, про то, как работает пропаганда, про деградацию СМИ и так далее. Это важная история, к ней будут обращаться спустя десятилетия, потому что там фиксация реальности, а не то, что потом аналитики напишут, когда режим падет. Поэтому задача наша не чисто литературная, не просто выпускать хорошие книжки для хорошего читателя, а задача глубже и шире. На это тоже есть спрос, он другой. У нас вышел сборник "Не последние слова" – это речи российских политзаключенных, мы их взяли в открытых источниках. Мы возились довольно долго, и такой объем информации доступен только в книге. Если кто-то захочет без книги его освоить, у него уйдет месяц – поиск, сверка цитат, где-то это YouTube, где-то чей-то Фейсбук, где-то в Телеграм-канале опубликовано, где-то неполная версия. Ни один простой читатель не потратит месяц на поиск всей информации. Но совокупно она производит оглушительное впечатление. Я сам редактировал, я бегал по потолку, ругаясь матом, после каждой речи: они же все знали, они же нас предупреждали, как они сказали, так все и произошло, где были наши уши, почему мы этого не слышали?

– Вы до прошлого года возглавляли национальную литературную премию – это государственное предприятие...

– Надо все-таки сразу, не бросаясь словами, расставить точки над i. Там не было государства. В числе соучредителей было, например, Министерство культуры...

– Это не государство разве?

– … В котором не было ни разу нашего вопроса, они даже наши релизы отказывались ставить, никакого оттуда звонка, никакого давления, ничего. Да, государство пыталось несколько раз на меня надавить, и ничего у них не получалось. Мне намекали, что это так должно быть, а это так. Один крупный госчиновник пытался сказать: я найду денег на вашу премию еще больше, все у вас будет хорошо, но только я должен определять, кто будет лауреатом. Он был в жесткой форме быстро послан. Государство не давало деньги на премиальный фонд, не давало деньги на мою зарплату, не давало деньги на зарплату экспертов. Мы выигрывали, а иногда не выигрывали грант на организацию церемонии, получали через аукцион, в котором могло участвовать по 19 компаний, мы подавали, но государство тоже при этом не говорило: нет, вы нам устройте патриотическую церемонию, мы вам утверждаем такой-то сценарий... В общем, мы были самостоятельными. В числе учредителей была компания "Газпром-Медиа". Что она делала? Она раз в год нам давала время для социальной рекламы на нескольких радиостанциях и одном телеканале, взамен ничего не прося. Поэтому премия ни в коем случае не являлась государственной, не зависела от государства и не существовала на деньги государства.

– Оппозиционной ее тоже невозможно назвать, согласитесь?

– Мир не черно-белый. Пока не началась война, я был на своем посту, выполняя обязанности (которые сам себе вписал, потому что я в этой премии с самого начала), что я обязан обеспечивать независимость экспертов, обязан обеспечивать конфиденциальность результатов, невмешательство организаций или какого-то органа в результат. И это я делал. Началась война, я понял, что я делать это не смогу. Я понял, что все, что я строил 17 лет, мгновенно погибло. И фиг с ним, потому что это не самая важная проблема, которая случилась в мире. Говорить о том, что премия служила государству, невозможно. Мы не служили режиму, никакой режим не требовал от меня того-то и того-то. Более того, у нас были лауреаты и речи на церемонии по-настоящему оппозиционные. Я не хочу, чтобы мои слова были восприняты как оправдание, потому что я ни в чем не виноват. Но называть бывшую мою премию государственной я тоже не могу никому позволить, она не государственная.

– У вас были сложные отношения с Захаром Прилепиным. Он жаловался, что вы лично не давали его книгам хода, и на то, что в жюри слишком много евреев. Сейчас вы ушли, его книга про Шолохова в этом году оказалась одним из финалистов...

– Он в жюри сейчас вошел, и его клевреты вошли в жюри. У меня не было никаких отношений с Захаром Прилепиным, я с ним разговаривал один раз. В Фейсбуке я поделился этой пикантной историей, когда он ко мне подошел и спросил, сколько денег нужно, чтобы он выиграл премию. Я сказал: "Если вы дадите взятку всем членам жюри, то это будет очень маленькая взятка, потому что членов жюри больше ста". С его позиции, не знаю, это была шутка или не шутка, но с моей позиции это, конечно, была шутка. Причем разговор был в Нью-Йорке во время книжной ярмарки. Я с ним больше никак и никогда не взаимодействовал. Я написал такое размышление о том, что было две России до войны, в одной литераторы свободно творили, у этой же России покупали нефть, давали им визы, обеспечивали международные студенческие или научные обмены и прочее, а в другой России был консерватизм, принимались ужасные законы и так далее. Из этого Прилепин и какие-то его шавки сделали вывод, что я кого-то не пускал из второй России в свою первую. Вот чего не было, того не было. Премию я действительно и создавал, и держал как абсолютно свободную, открытую ко всем. Просто так получается, что среди самых кондовых "патриотов" (они никакие не патриоты, то, что они творят сейчас, ведет к разрушению страны – это не патриотизм), особо талантливых и не было. Тот же самый Прилепин, написав две небезынтересные книги, как пошел на войну, так ничего и не писал потом. У меня не было ни возможностей, ни желания кого-то запрещать. Если человек выдвигался, его читали как минимум два эксперта, делились мнениями. Если их мнения были прямо противоположными, читал третий эксперт. Там участвовали и люди, которые лично мне были неприятны, с ними у меня были сложные отношения, но я ничего не делал, чтобы их откуда-то убрать. Просто я не мог позволить себе нарушать репутацию премии, потому что у премии есть только репутация, одного выгонишь, запретишь, все – репутации нет. На Захара, честно говоря, было плевать. В принципе я держал свою внутреннюю позицию, что мне все равно, кто там лауреат, я занимаюсь организационными вопросами, я развиваю премию как независимый институт и защищаю своих экспертов. Только один раз из 17 лет мой результат голосования частично совпал с тем, как в итоге проголосовали все. Я тоже был членом жюри, там 107 человек. Мое голосование всегда шло вразрез. Если бы я был таким коварным человеком, который хотел бы подгонять результат под свою картину мира, наверное, я бы что-нибудь придумал. Зачем мне это было надо?

– Когда пришло известие о покушении на жизнь Прилепина, что вы почувствовали?

– Тревогу, потому что я в принципе против таких методов. Полез в интернет, стал подробности узнавать, что на самом деле там случилось. Когда Дугину убили, я написал в Фейсбуке, что людей убивать нельзя. Я не политик, я не участник войны, я считаю, что имею право на такую гуманитарную позицию. Каким бы я людоедом ни считал Прилепина, я не считаю возможным его взрывать. Потому что сначала можно взорвать одного людоеда, а потом можно взорвать ради "святой идеи" вообще ни в чем не повинных людей. Не надо по этой дорожке идти, она никогда не заканчивается хорошо.

Машина, в которой находился Захар Прилепин

– Вы сказали, что среди Z-авторов вообще нет талантливых. Без исключений? Кто-то считает, что Караулов талантливый, а многие думают, что и Дугин талантливый.

– Названные два персонажа абсолютно бездарные, на мой вкус. Есть несколько поэтов, у которых искра какая-то проскакивает, но она проскакивала раньше, а сейчас они просто эксплуатируют эту тему: "ах, я несчастная девочка с Донбасса". Это Z-публике очень хорошо заходит. Но в принципе, если посмотреть этот сборник, который сейчас через "Госуслуги" дистрибьютируется всем желающим, там просто графомания, за, может быть, исключением одного процента. Для меня люди, которые сейчас участвуют в Z-историях, скорее карьеристы. Они же еще пишут, что "Большая книга" их никогда не пускала, или я лично не пускал, или еще кто-то. Я уже полтора года как вне процесса. "Большая книга" переформатировалась. Z-"патриотам" сейчас зеленый свет везде, пиши, публикуйся, делай что хочешь. Но что-то никакого нет всплеска талантливых авторов, которых якобы кто-то не пускал. Что вообще значит "не пускал"? В интернет кого можно не пустить? Бери, публикуйся. Куча издательств консервативных было, "Вече" какое-нибудь. Директор "Вече" тоже обвинял меня в том, что я не пускаю его издательство в "Большую книгу". Ты выдвини что-то не вторичное, выдвини что-то талантливое. Я на самом деле даже не знал политическую позицию экспертов, кто там за кого, мы все-таки за литературу. И остаюсь на этой позиции. Я считаю, что людоеды хорошо писать не могут, но, если какой-то людоед когда-нибудь что-нибудь напишет хорошее, я издавать не буду, но прочитаю.

– Многие из этих Z-авторов недавно выступали на книжной ярмарке на Красной площади, а рядом с ними вполне либеральные издательства представляли свою продукцию. По этому поводу было много споров. Ксения Ларина написала, что нельзя участвовать в таких мероприятиях, но на нее накинулись в Фейсбуке: вы, эмигранты, ничего не понимаете в нашей жизни. На чьей вы стороне в этом споре?

– Вы хотите, чтобы мне тоже сейчас написали, что я эмигрант, который не имеет права вмешиваться? На самом деле вопрос глубокий и печальный. Для меня однозначно: на собрания нечестивых ходить не нужно. Для меня неприемлемо иметь во френдах в том же Фейсбуке каких-нибудь Z-людей, я всех вычистил. С удивлением обнаружил, что у либералов, демократов в друзьях эта вся шобла находится, но это их дело, они, может быть, следят или не хотят ссориться с лично знакомыми людьми. Но проблема в том, что, если так их не вычищать, мы им как бы дадим шанс на нормальное будущее после того, как все закончится. Опять они будут руки жать: старик, как дела? В моей картине мира это неприемлемая история. Если бы я сейчас жил в России, я бы на эти собрания не ходил. Но я сейчас не в России. Люди, которые внутри, немножко приняли ту реальность, приготовились в ней жить довольно долго. Ходят на все эти собрания, чтобы друзей повидать. Я не могу судить оставшихся, им тяжело. Я считаю, что процентов 15 из оставшихся – зетовцы, все остальные – нормальные люди, которым тоже тяжело, но у них нет возможности выехать по разным причинам: у кого-то родители больные, у кого-то допуск был к секретным сведениям, у кого-то элементарно нет денег. У всех разные обстоятельства, я не могу приказывать и осуждать.

– Вы сказали "когда все закончится". Откуда уверенность, что это вообще закончится на нашем веку и закончится хорошо?

– В России всегда власть падала от ошибок сверху. Я не думаю, что у нынешней власти есть большой ресурс, в том числе моральный. Даже не говорю об экономике, которая худо-бедно может еще существовать какое-то время, я говорю об усталости материала, о том, что они сами уже не понимают – это видно по тем же зетовским постам, – в чем их цель. Они придумывают себе то денацификацию, то защиту рубежей, то желание обеспечить будущее страны. У меня по всем признакам – ссоры элит, наезды Пригожина на Шойгу и так далее – ощущение, что для этой власти настают последние времена. Длиться это может как несколько месяцев, так и несколько лет, но Советский Союз распался прямо на моих глазах, то есть я был в приемной Горбачева, когда транслировалось его заявление об отставке, потом мимо меня пронесли красный флаг, спущенный с первого корпуса Кремля. Но за месяц, за два, за три, за четыре никто еще не мог сказать, что Советский Союз не переживет 1991 года. У меня есть ощущение, что мы довольно скоро увидим конец режима. Не факт, что следующий режим будет лучше. Я больше года назад сказал, что Пригожин или человек такого типа может в какой-то момент стать президентом страны. Все покрутили пальцем у виска, а сейчас это чуть ли не общее место. Мы можем увидеть чехарду разных лидеров, можем увидеть подобие гражданской войны или во всяком случае какого-то гражданского напряжения, войну разных ЧВК между собой, все может быть. Я не верю, что завтра в России будет демократия, гласность и полное счастье, но уверен в том, что этому режиму осталось не так много.

Анатолий Собчак и Владимир Путин

– Вы знакомы с Путиным?

– Я был журналистом в Питере и недолгое время помощником Собчака и, конечно, видел его.

– Какие впечатления?

– Представьте, 1995 год, я как корреспондент газеты "Коммерсант" пришел к Собчаку брать интервью. С Собчаком я был знаком с 1990-го года. В этом интервью он впервые скажет, что будет опять баллотироваться в мэры. Мы поговорили, времени не хватило, я просто внаглую сказал: я буду здесь сидеть сколько нужно, но мне нужен еще час вашего времени. Я сидел в его приемной, у него в Смольном были две приемные: малюсенький предбанничек, где сидел его помощник, дальше такая зала, где сидели другие помощники и собирался весь народ, который хочет увидеть Собчака. Я там сижу, спокойно наблюдаю за происходящим. Пришли в какой-то момент чуть ли не все замы Собачка, стоят, травят анекдоты, час разговаривают, два разговаривают, делами не занимаются. Все их подчиненные думают, что они в высоком кабинете решают важные проблемы, а они стоят и анекдоты травят. Единственный человек, который заходил, заглядывал, решал какой-то вопрос, зайдя к Собачку на минуту, это был Путин. Тогда мне очень понравился такой деловой подход: зашел, решил, ушел, не стоял, ни с кем не трепался, не тратил время. Это было на контрасте интересно. Надо понимать, что после Ельцина любой человек молодой, адекватный, работоспособный производил нормальное впечатление. В этом смысле я не могу сказать, что еще в 1995 году он казался каким-то страшным человеком, нет. Одно из первых моих впечатлений – деловой нормальный подход. Я вообще считаю, что демократы, которые борются с Путиным, его недооценивают. Они считают, что какой-то случайный человек пришел. Случайный человек 20 лет? Да, сейчас уже адекватности в этих действиях мало, но все годы он как-то справлялся. Надо всегда противника оценивать не тремя погаными словами, а разбираться глубже.

– Не знаю, где вы сейчас живете, но чувствуете ли вы себя полноценным политэмигрантом или, как сейчас говорят, релокантом?

– Чтобы мне было легче жить, я решил, что уехал навсегда. Это не значит, что я не вернусь, если все изменится. Правильнее не сидеть на чемоданах и не ждать немедленных перемен. Жизнь прямо сейчас проходит мимо нас. Если мы будем ждать чего-нибудь в будущем, так и жизнь пройдет. Лично я себе сказал, что надо уметь принимать обстоятельства. Я совершенно не рад, я не собирался никогда политэмигрировать или вообще эмигрировать. Я много путешествовал, но всегда возвращался в Россию. Я никогда не делал себе второго гражданства или вида на жительство, и до сих пор у меня ничего этого нет. До сих пор мое существование исключительно по туристическим визам. Я принял, что я "политэмигрант", в марте. Так получилось, я оказался в Риме после начала войны, дошел до любимого Колизея, и как-то в эту минуту меня накрыло понимание того, что я политэмигрант поневоле.

Украина, июнь 2023 года

– Ваше издательство, как вы сказали, не борется с "советской властью", но все же вы выпускаете книги, которые не могут быть сейчас опубликованы в России. Преследуют ли вас, угрожают ли? Готовы ли вы к тому, что вас могут объявить иноагентом?

– Действительно, довольно много было хейта, когда я выступил против войны. Мне писали, что меня надо растворить в кислоте, какие-то такие вещи. Поскольку никогда меня не буллили в школе, для меня это был первый опыт, и он был, конечно, очень неприятен. Что касается государства, у них там медленно идут процессы. Объявят значит, объявят. Я с этим государством никак себя не связываю, никак от него не завишу. Плашек я никаких, конечно, ставить не буду.

– Скучаете по России?

– Очень. И по людям, и по любимым местам.

– А по книгам? Вы не смогли вывезти свою библиотеку?

– Я уехал с маленьким чемоданчиком. Один хороший журналист написал: я не могу уехать без своих книг, поэтому я остаюсь. Мне кажется, это немножко поза. Книги всегда со мной. Сегодня кто-то опубликовал фотографию сборника Бродского, изданного в Эстонии в 1990-м, наверное, году, у меня был такой сборник, я его обклеил прозрачной лентой и возил с собой во все поездки. Он у меня сгорел в 1993 году в Белом доме. Я как журналист туда пришел освещать все эти события, за что был потом уволен. Сгорела эта книга. Можно сказать, что она не со мной? Она со мной до сих пор. Кроме этого, я сейчас издаю много книг, и они тоже все мои и тоже всегда со мной. Поэтому я планирую не тосковать ни по книгам, ни по местам, делать что-то новое, идти вперед, делать издательство, приносить пользу.