Cогласно расследованию The Insider и Bellingcat, в покушении на убийство писателя Дмитрия Быкова участвовали те же сотрудники ФСБ из печально известного НИИ-2, которые прошлым летом предположительно отравили Алексея Навального. Похоже, это становится рутиной: мы словно оказались во Флоренции времен Екатерины Медичи, когда яды и покушения были привычным орудием политики. И снова, как в августе 2020 года, после отравления Навального, самым удивительным является отсутствие политической и правовой реакции на обвинения: ни адвокатов, ни пресс-конференций, ни депутатских запросов, ни следственных действий – просто еще одно отравление, business as usual, не задерживаемся, проходим мимо.
Сама жертва отравления отнеслась к покушению на свою жизнь философски и флегматично: в свойственной ему шутливой манере Дмитрий Быков заметил, что "это такой аналог государственной премии. И мне, не скрою, приятно, что моя скромная деятельность оценивается такими масштабными затратами. Там одних билетов сколько. Я бы лучше деньгами взял". И Быкова, в общем, можно понять: показательно безуспешные попытки расследования убийств Бориса Немцова, Юрия Щекочихина, Анны Политковской, других политиков и журналистов, молчание спецслужб и насмешливые отговорки Кремля сделают любые призывы к официальному расследованию гласом вопиющего в пустыне. Или, скорее, на болоте, где лишь булькнут пузыри ядовитого газа да откликнется одинокая выпь.
За годы репрессий мы привыкли к безмолвию власти и бесправию граждан – на языке политологии это называется смертью политических институтов. Годы нераскрытых политических убийств и покушений приучили нас к молчанию и терпению: "Остался в живых, и слава богу!" Мы признали за государством право отравлять неугодных; здесь даже не столь важно, делается ли это по приказу с самого верха или это инициатива на местах – государство превратилось в слитную машину террора, которая едина в своих действиях и реакциях: верхи покрывают низы, низы ссылаются на верхи.
Самоочевидность террора – одно из главных достижений последних лет
Что характерно, власть даже не предпринимает особых усилий по маскировке: "Ездили смотреть на шпиль солсберецкого собора", – едва сдерживаясь от смеха, врут "Петров" и "Боширов", "Хотели бы отравить – довели бы до конца", – с улыбкой замечает Путин. Как говорил Дмитрий Александрович Пригов о своем неизменном герое Милицанере, "да он и не скрывается". Самоочевидность террора – одно из главных достижений последних лет, создание негласного общественного консенсуса, зоны умолчания вокруг преступных актов, которые не только не расследуются, но даже не обсуждаются, а принимаются в качестве доказательства абсолютной власти. Государство стало окончательно суверенно в логике Карла Шмитта, создав пространство исключения из законов и норм – а наше существование превратилось в "голую жизнь" по Джорджо Агамбену, которая ничего не стоит, как в концлагере: человека можно безнаказанно отравить, бездоказательно осудить, подкинуть наркотики, объявить экстремистом, сломать биографию.
Искать логические основания террора бесполезно, так же как бессмысленно и неэтично задаваться вопросом: почему Быков? Чем он был опасен для власти? Ответ на это прост: отравили, потому что могут. Потому что он крупная публичная фигура и интеллектуал, раздражающий своей насмешливой критической позицией. Точно так же бессмысленно спрашивать: почему Мейерхольд? Почему Мандельштам? Почему Хармс? И в то же время отравление Быкова задает новую важную планку, "бенчмарк": отныне объектом репрессии становится не только "активизм" (один из главных грехов в глазах власти), не политическая деятельность и даже не журналистские расследования, а просто независимое и непочтительное мышление. Как замечает лондонский политический аналитик Владимир Пастухов, "речь идет о "фазовом переходе" репрессивной политики от подавления "активизма", то есть деятельного проявления несогласия с режимом, к подавлению "инакомыслия", то есть пассивного критического и даже просто нейтрального отношения к режиму. Этот переход – не стилистический, а сущностный, он затронет буквально все стороны общественной жизни в России". И в этом смысле попытка отравления Быкова, пусть даже и неудачная, была важным сигналом обществу: он должен был быть показательно наказан не за отдельное крамольное высказывание, а "по совокупности", за гражданскую и интеллектуальную позицию.
Это свидетельствует и еще об одной важной черте режима: как и вся русская культура, он литературоцентричен, болезненно сфокусирован на слове и тексте, верит в их силу ещё больше, чем в политику и уличный протест. Русская власть всегда тщилась видеть себя куратором культурного процесса: Николай I считал себя личным цензором Пушкина, Сталин – Булгакова, Жданов мнил себя музыковедом – это повышает самооценку правителей, которым хочется на равных рассуждать о прекрасном. Когда-нибудь откроются современные архивы Старой и Лубянской площадей, и мы будем удивлены, узнав, сколько людей там начинали свой день с чтения постов и пабликов в соцсетях, отслеживали литературные новинки и театральные премьеры, какие по ним принимались решения, как это становилось предметом государственной политики, словно нет у государственных мужей в дорогих костюмах с охраной и системами спецсвязи дела важнее, чем обсуждение поста в фейсбуке или стихотворения в газете: комическая антиутопия, если бы только при этом она не была порой такой токсичной и смертоносной. Покушение на Быкова войдет в историю русской словесности как очередная бездарная рецензия литкритиков в погонах. И как другие подобные высказывания, оно останется анонимным и безответным.
Сергей Медведев – историк, ведущий цикла программ Радио Свобода "Археология"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции