На днях, читая только что вышедшую книгу канадско-американского ученого-когнитивиста Стивена Пинкера, я на мгновение споткнулся об одну фразу. Автор на простом примере объясняет идею условной вероятности. Допустим, есть семья с двумя детьми, при этом мы знаем, что один ребенок – девочка. Какова вероятность, что второй ребенок – тоже девочка? И тут, как бы ни с того ни с сего, автор оговаривается: дескать да, он понимает, что мальчик и девочка – не единственные возможные варианты, что существует еще интерсекс, но автор упрощает для понятности.
Почему я здесь споткнулся? Возможно, многим и так понятно, но давайте немного переформулируем условия. Допустим, у нас есть апельсины и яблоки в произвольном количестве, которые мы раскладываем на тарелки по два на одну, в совершенно произвольных сочетаниях. В данной конкретной тарелке у нас есть один апельсин: какова вероятность, что второй фрукт – тоже апельсин? Надо ли нам при этом упоминать, что мы знаем о существовании груш, но для простоты их игнорируем? Нет, конечно не надо – точно так же, как в задаче о велосипедисте между пунктами А и Б нам незачем упоминать пункты В и Г вне его маршрута. Девочки и мальчики в предыдущей задаче – просто иллюстративные примеры, их можно заменить символами, суммарная вероятность которых составляет единицу.
И однако, человеку, который прожил последние лет десять не на Марсе, понятно, почему Пинкер сделал оговорку, просто затем, чтобы отмахнуться от обвинений в так называемой "бинарности", потому что сегодня не только в гуманитарных академических кругах, но и далеко за их пределами идея существования всего лишь двух биологических полов вызывает отрицательную реакцию, порой настолько резкую, что она может стать препятствием для дальнейшей карьеры диссидента.
Для тех, кто не знает, кто такой Стивен Пинкер, поясню. Это профессор Гарвардского университета, человек с мировым именем и классическими либеральными взглядами, то есть такими, которые принимают за основу мировоззрения личную свободу и нравственные ценности, а не свободу денежных потоков или навязывание обществу справедливого устройства. При этом он один из самых артикулированных борцов с нынешней волной социального давления и общественной цензурой, известной под разными названиями: критическая теория, социальная справедливость или wokism (приблизительный перевод "пробуждённость"). Книга, о которой идет речь, называется "Рациональность", и, по мысли автора, она должна послужить оружием в борьбе с натиском воинствующего невежества с обоих флангов.
Смотри также Возвращение к исходному. Алексей Цветков – о вечном шахеИменно поэтому упомянутая оговорка вызывает минутную оторопь. Пинкер, конечно же, приводит здесь реальный биологический пример, а не воображаемую дюжину промежуточных гендеров (интерсексы, хотя и редко, действительно рождаются, но на вероятности практически не отражаются), и он сделал её явно машинально, чтобы отмахнуться от возможных идеологических слепней. Вот эта машинальность и пугает. Мы съедаем пресловутую сорокинскую "норму", уже не задумываясь. Цензура выпускает когти даже в пространстве, которое мы считали огороженным. Она у нас внутри. Согласно опросу CATO Institute, 62 процента американцев сегодня боятся свободно высказать своё мнение.
У меня есть друзья с убеждениями, которые принято называть левыми, и они годами пытались меня убедить в том, что порицания и "деплатформизации" (отказы уже приглашенному гостю в площадке для выступления) – всего лишь частные случаи, и, что главное, они исходят от частных лиц и организаций, а не от государства, у которого, в США по крайней мере, нет для этого соответствующих законов и правовых орудий. Простой жизненный опыт уже мог вынудить некоторых из этих друзей задуматься, но я тем не менее хотел бы сказать пару слов об этой разнице.
В Советском Союзе, где я прожил заметную часть своей жизни, был официальный государственный орган цензуры, Главлит, с работой которого знакомы все, кто в ту пору работал в СМИ или издательствах. Там твёрдо знали, что можно и чего нельзя, и это был потолок, в который все упирались. Ниже этого потолка каждый исхитрялся как умел, с помощью так называемого Эзопова языка можно было продвинуть в печать такое, что цензорам было просто не по уму, а некоторые сознательно шли на риск, обращаясь к самиздату.
Сегодня в России цензуры официально нет, но мало кому из работников СМИ придет в голову писать обо всём, что придет в голову. Цензура осуществляется прямым давлением государства, нарушивший правила рискует получить "волчий билет" в виде ярлыка "иноагента" или даже загреметь в исправительное учреждение по какой-нибудь резиновой статье.
Оказалось, однако, что в государствах, не располагающих такими рычагами, общественное мнение может сработать не хуже, а оно – по крайней мере слева, где расположено сегодня большинство авторитетных СМИ и интеллектуальных институтов, – в значительной мере подпало под влияние критической теории. В лучшем случае люди, допустившие неполиткорректную оговорку или поступок, увольняются сами или их увольняют, в худшем им приходится ставить крест на дальнейшей карьере. При этом с общественным мнением невозможно спорить, инстанции для обжалования нет, а извинение считается признанием вины и поводом для повторного поношения. Что касается "Эзопова языка", то вот мне сообщили о новой игре: выискивании так называемых "фиг в кармане" в журнале New Yorker, ныне одной из цитаделей wokism’а – там старички иногда позволяют себе такие шалости, но тщательно их маскируют.
Конституция санкционирует свободу сотни плохих мнений, чтобы одно хорошее получило возможность увидеть свет
Некоторые могут сказать, что обсуждаемая ситуация характерна для далеких стран, которые Владимир Владимирович Путин осудил на Валдайском форуме в Сочи. На самом деле всё не так хорошо, идеология просачивается и на валдайские просторы, хотя и в сильно искаженном виде, но лучше от этого не становясь. Российскую версию кому-то пришло в голову назвать "новой этикой", хотя с этикой у неё не больше сходства, чем с ядерной физикой. Поясню процесс искажения: если в двух словах, то в оригинале критическая теория наделяет высшим авторитетом только такие меньшинства, которые поражены сразу в нескольких пунктах, причем обязательно – в расовом, это называется "интерсекциональность". Все прочие, в первую очередь белые мужчины, являются привилегированными по определению и обязаны постоянно сознавать свою врожденную вину. Российская версия, отчасти в силу специфики валдайских условий, сбросила ярмо антирасизма и фактически ограничилась радикальным феминизмом, не ведая, что белые женщины в оригинале считаются привилегированными. Кроме того, "новая этика" включает в себя так называемый эйджизм, дискриминацию по возрасту: травля дряхлых "бумеров" – одно из любимых занятий просветленных "зумеров", из тех что попроще.
Параллели с советской историей многим могут показаться натянутыми. Но вот на днях публицистка Бари Вайс, в свое время покинувшая штат газеты The New York Times из-за упомянутого давления, опубликовала в журнале Commentary статью, практически манифест, с обвинением интеллектуальной и корпоративной элиты в трусости. Она призывает соотечественников прекратить лицемерить и лгать. Сама она по возрасту наверное, этого текста не помнит или даже не читала, но людям моего поколения сразу приходит на ум статья Александра Солженицына "Жить не по лжи".
Кое-кто может возразить, что заткнуть рот расистам, гомофобам и гендерным шовинистам – не такое уже плохое дело, ради него можно пожертвовать частью свободы (чужой, конечно). Но американская конституция гарантирует эту свободу не частями, а целиком, и не просто хорошим людям, а всем гражданам. И она совершенно не предусматривает инстанции, разделяющей мнения на хорошие и плохие. Конституция скорее санкционирует свободу сотни плохих мнений, чтобы одно хорошее получило возможность увидеть свет.
Алексей Цветков – публицист и политический комментатор
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции