"Она женщина, с ней можно всё". Истории правозащитницы Светланы Анохиной

Консервативные жители Северного Кавказа клеймят правозащитницу Светлану Анохину как "феминистку и исламофобку" и возмущаются тем, что она "учит жить народ Дагестана", упрекают ее в том, что она "лезет куда не просят". Анохина помогает жертвам домашнего насилия на Северном Кавказе.

К ней втайне от родственников обращаются чеченские и дагестанские женщины, которые хотели бы начать самостоятельную жизнь. Созданная Анохиной правозащитная группа "Марем" сопровождает беглянку от дома до шелтера – так, чтобы родственники не сразу заметили ее исчезновение, а заметив, не смогли отследить по сотовым данным и камерам видеонаблюдения. С 2021 года Анохина не живет в России, в апреле 2023 года на нее завели уголовное дело из-за антивоенных постов в соцсетях.

"Их цель разрушить семейные цености , отвратить от религии, превратить этих безмозглых куриц в себе подобных"… "Почему суете нос в чужие семьи в реальности что как вы незнаете же" – это комментарии к фильму "Побег" об Анохиной, снятому документальным проектом "Признаки жизни".

В интервью Радио Свобода Светлана Анохина рассказывает о себе и о своем деле:

– Я 1962 года рождения, – совсем еще глубокий "совок", Гагарин в космос полетел. Я в Махачкале жила, это мой родной город. Конечно, у меня были дагестанские подружки и соседки. Помню, как мою подружку мама отлупила, потому что она посмела сшить себе сарафан с бретельками. Кого-то выдали замуж силком, кого-то родственницы все время щипают за ногу под платьем, чтобы проверить, есть колготки или нет. Это было очень смешно, нелепо, обычный фон жизни. Тогда все-таки это был Советский Союз, в плане защиты женщин было полегче, девушек после 7 класса из школы не забирали, как сейчас.

– Ты там прожила сколько?

– До 26. У меня там родился первый ребенок, дочка. Ее отец был мудак редкий. Я его страшно боялась, он был русский, но из тех русских, которые хотят быть круче дагов. Отсидевший по малолетке, а я девочка типа из хорошей семьи, мама кандидат наук. У нас роман начался, когда мне было 17. Типа я взрослая, типа папа не указ. Возможно, если бы папа так не давил, то я бы так за него и не держалась, отстаивая свою взрослость.

– Он тебя бил?

– Да, даже беременную. За какую-нибудь фигню, например, я под летнее платье не надела толстую нижнюю юбку, поэтому оно просвечивает на солнце. Или немножко подрезала челку без его ведома, или подкрасила губы, или ему показалось, что я с кем-то поздоровалась на улице, или надела джинсы тайком, а он меня увидел в них. У меня было ощущение, что он может все что угодно со мной сделать, что мне никто не поможет, не защитит. Но это отдельная история, как вообще женщина чувствует себя, когда живет с таким человеком, насколько у нее верх и низ меняются местами, все искажается, реальность совсем не такая, вы с ним запаяны. Может, у тебя была в детстве такая игрушка – шарик, его трясешь, в нем снег, а там где-то избушка, маленький домик такой, вроде бы окна горят желтым светом. У меня было ощущение, что я именно в таком шарике нахожусь, просто никто не видит, что за этими окнами происходит. Ты как-то обучаешься жить в этом, понимаешь, что тебе может прилететь за все что угодно. Например, ты возвращаешься из университета, а тебе говорят: ты шла дольше, чем обычно, лишние 15 минут, где была? И ты теряешься, начинаешь думать, где ты могла быть. То есть тебя уже не возмущает сам вопрос, а ты думаешь, где ты посеяла эти 15 минут. И не понимаешь, как себя вести, ты подстраиваешься под реальность, которая тебе предлагается, так, чтобы меньше доставалось. Изображаешь любовь, когда хочется просто убить человека, обнимаешь, когда хочется его удушить. Потому что, если не обнимешь, – вдруг он сейчас еще больше разозлится. Потом я об этом благополучно забыла и не вспоминала очень долго, пока не услышала то же самое в рассказах этих девочек, которых мы вывозим. Его посадили – я сразу радостно задышала.

– Ты не ездила к нему на свидания?

– Ездила, самое смешное, что ездила! Потому что я его дико боялась. Мне казалось, что он даже оттуда до меня дотянется. Я училась в универе дагестанском на филолога, самая беспонтовая профессия. Единственное, что я любила, – это книжки, поэтому работала в библиотеке. Потом познакомилась с чуваком из Львова и поехала за него замуж выходить, стала женой украинца. Потом мы с ним развелись, потом вышла замуж еще раз, родила вторую дочку. Потом опять развелись, я вернулась домой. Думала, ненадолго. У меня не было денег, я жила в квартире бабушки - и там у меня толпилось огромное количество народу, в том числе и девушки, у которых были проблемы дома. Нашла чудесную работу гардеробщицей в ночном клубе. Я себя там чувствовала принцессой инкогнито. Ко мне подходили важные такие пацаны, у них накрашенные девицы, я стояла и думала: ну-ну, а я "Улисса" читала. Меня оттуда уволили из-за драки с охранником. Командир охранного отряда шлепнул меня по жопе. Я охерела, конечно. Ему 19, мне 40, есть разница? Долбанула ногой по его стулу. На следующий день сообщила об этом начальству, пусть они с ним поговорят. Они с ним не поговорили, тогда подошла к нему я и сказала, что я об этом думаю. Он терпел все, пока я не сказала: а если бы с твоей сестрой так? Тут его подбросило, он стал орать, что где я, где его сестра, чтобы я не смела своими грязными губами произносить такие слова, как "сестра", и побежал на меня драться. Я пару раз успела его ударить, но, конечно, получила. Мое прекрасное дагестанское начальство понимало, что меня проще уволить, чем входить в конфронтацию с этой командой.

В Махачкале к тому времени все сильно изменилось: кто-то ударился в религию, в этой странной системе верований, где адаты с шариатом перепутаны, еще и пацанские понятия. Он, с одной стороны, верующий мусульманин, с другой стороны, он мент, работающий на государство, там он еще немножечко "лесной", а здесь он "постукивает", барыжит и продает водку, – дикий сплав. Молодежь больше тянулась к салафитам. Тут кушаем, тут молимся, а тут рыбу заворачиваем. А я устроилась на работу в газету "Новое дело". Самая крупная независимая газета Дагестана. Я туда явилась и сказала, что они должны меня немедленно взять на работу, потому что мне нечего жрать, я заложила кольцо обручальное и, если меня не возьмут, уйду к конкурентам. Никаких конкурентов на тот момент у "Нового дела" не было, но мне казалось, что это правильно – так себя поставить. Я там проработала недолго, потому что через полгода ко мне подошла редактор моего отдела, сказала, что несколько человек уходят делать другую газету, не хочу ли я с ними. Никто меня не останавливал, поэтому я ушла вместе со всеми делать "Черновик". Это было очень круто. "Черновик" читали, я там умудрилась протащить рубрику, чисто женскую, называлась "Игра в классики". Потом мой друг и коллега создал портал "Даптар" – женское пространство Северного Кавказа. Туда стали писать люди. Мы предлагали психологическую и юридическую помощь. Потом меня приглашали на пару каких-то конференций, где я уже познакомилась с правозащитниками, в том числе именно теми, которые занимаются женской темой по Северному Кавказу. Так что у меня уже были какие-то связи на тот момент, когда на мою голову обрушилась первая девица с ее первой эвакуацией.

– Как она тебя нашла?

– Они на меня вышли через сеть "ВКонтакте". Она убегала из дома со своим молодым человеком, собралась выйти за него замуж, ее возвращали домой, собирались выдать замуж за родственника. Она сбежала от мамы в университете без документов, без ничего, с маленькой сумочкой ко мне. Отлучилась то ли в туалет, то ли еще куда-то, и драпанула, взяла такси и приехала ко мне, вот она – у меня на пороге. Адрес она мой знала, просто свалилась мне на голову. Ее надо было вывозить, понятное дело, что ее бы очень быстро нашли. Я уже знала, с кем надо связаться, созвонилась с этими людьми, они сказали – привози. Я говорю: как, я? У меня денег столько нет. Они сказали: хорошо, бери такси, мы заплатим. Я взяла такси, мы с ней поехали.

– Куда поехали?

– Куда надо. В один из шелтеров на Северном Кавказе. Мы с ней едем, паспорта у нее нет, нас могут тормознуть. Я дрожу, она дрожит. Документов нет, ничего нет, денег нет, много страха. Мы с ней поехали какой-то дорогой, где меньше было постов. Доехали. Я ее сняла на фоне белой стены, как она говорит, что ушла по собственному желанию, чтобы не волновались, никуда не пропала, никем не похищена. Мне казалось, что это нужно для того, чтобы ее родители не сошли с ума, какие бы они ни были. Я с ней всю ночь проговорила и поняла, что ей совсем не надо было убегать. У нее там остался университет, у нее там остались перспективы какой-то жизни. В принципе, если бы родители от нее отстали, перестали ее выталкивать замуж, она бы и не побежала. Я передала это видео адвокату, который взялся ею заниматься, восстанавливать документы, вообще представлять ее интересы, а сама вернулась на следующее утро домой и стала искать медиатора, то есть человека, который мог поговорить с ее семьей. И нашла. Как мне сказали, человек вышел на ее родных, нашел там дедушку, который, оказывается, ничего об этом не знал, дедушка всем сказал: да, девочка под моей охраной. Она через некоторое время вернулась. Тогда мне вдруг стало понятно, что совсем необязательно людей куда-то далеко тащить, что было бы, где их разместить, спрятать, чтобы иметь возможность с родственниками поговорить или какие-то институции, которые это могут взять на себя, было бы все замечательно. И это была первая такая самостоятельная эвакуация. Потом на мою голову свалилась девушка с двумя детьми в шлепках. У нее был паспорт, а еще у нее была сломана ключица. Ее сначала муж бил, потом брат, что она свалилась на его голову с двумя детьми, которых надо кормить.

– Тоже к тебе домой пришла?

– С ней мы встречались уже в кафе, но я ее тоже приволокла домой, что делать нельзя было, конечно. Ты квартиру свою не палишь, иначе там могут кого-то найти. Мне некуда было ее девать, надо было опять созвониться, договориться, опять везти ее уже в другой шелтер.

МАРЕМ

– Я никогда не рассматривала это как какое-то дело своей жизни, просто я знала, кому можно передать, как доставить, уже понимала, какие есть опасности, могла логистику выстроить. Посыпались они очень активно в году 2018-м или 2019-м. Мы к тому моменту познакомились с Марьям Алиевой, она была очень популярным блогером, у нее был блог "Дневники горянки", писала в том числе и на женские темы. Я о ней стала делать материал. И минуте на пятой мы перешли к обсуждению социальной несправедливости, в частности, о положении женщин заговорили. Тогда мне пришла в голову мысль, что хорошо бы сделать группу, потому что так мы вдвоем, а чем больше людей в этом участвует, тем лучше. Это был 2019 год, как раз на нас свалилось дело, написала девочка 15-летняя, которую насиловал брат. Девочка об этом сказала своей учительнице, прямо при маме, мама сказала, что это тебе испытание от Аллаха, надо потерпеть, сейчас мы его женим, тебе будет легче. И увела ее домой. Мы тогда с Марьям испугались, что дома может случиться всем что угодно. Она нашла где-то контакты полковника одного из буйнакских ОВД, он ночью поехал проверять, все ли там в порядке. Мы это дело довели до омбудсмена нашего по детям, девочку забрали в реабилитационный центр. С ней была на связи Марьям, и мы сделали команду. Нас там было 12 человек, были чеченки, ингушки, осетинки, но больше всего дагестанок. Обращений стало больше, и к Марьям, и ко мне отдельно, а еще к нашим девочкам отдельно и в саму группу. Объявили, что вот мы есть. И где-то через полгода нам предложили деньги на кризисную квартиру.

– Вы сделали шелтер?

– Шелтер – это когда человек долго там может находиться, когда у него в распоряжении юрист, психолог. Шелтер – это предварительная штука перед социализацией. А у нас была кризисная квартира, где женщины могли провести от пары часов до нескольких недель, пока не найдем, куда дальше. К сожалению, наш проект проработал всего полгода.

– А что случилось?

– А случилась Халимат Тарамова. Она бежала со своей подругой, со своей девушкой Аней.

– Лесбийская пара, чеченка и русская?

– Они познакомились, по-моему, в Москве. Аня влюбилась, Халимат вроде бы тоже. Она была замужем, муж ее бил и еще "торчал". Хотела уйти, ей уйти не давали. Жили они в Москве, потом ее отправили в Чечню, где она опять подняла вопрос: дайте развестись. Ее опять били, уже родные. Аня за ней туда приехала, ничего не зная ни про Чечню, ни про то, что опасно, что не опасно, они встретились и бежали. Я быстренько позвонила девочке, которая у нас оставалась в кризисной квартире, объяснила, где их встретить. Я им говорила: симку сломать, выкинуть, телефон тоже выкинуть по дороге из Чечни. Оказалось, что телефон она все-таки привезла в нашу квартиру и выбросила его прямо из окошка, с балкона, где его тут же нашел какой-то мальчик, а у нее был айфон, то есть он даже выключенный продолжал маяковать. Мальчика очень быстро нашли. Мы же ничего этого не знали.

– У родственников были возможности проверить айфон без симки даже?

– Отец Халимат был каким-то министром чего-то, он был не последний человек, мягко говоря. Как мне потом рассказывали, он занимался активами Лорда, какие-то из активов были записаны на Халимат, чтобы скрыть. Это была охота не столько за Халимат, за дочкой, сколько за деньгами. Мы ни о чем об этом не подозревали, пока девчонки мне не позвонили и не сказали: "К нам в дверь стучат. Там стоит мент, требует, чтобы открыли". Я подхватилась, поехала. Там сидит чувак, следак из Ленинского райотдела Махачкалы, и с ним участковый, уходить они никуда не собирались, а около дома стоят машины с чеченскими номерами. Они нам показывают фотографии, говорят: их разыскивают. Я понимаю, что они никуда не уйдут. Говорю: хорошо, мы запускаем следака, вы сами с ней поговорите. А им показываю видео, Халимат к тому времени уже записала, что уходит по собственному желанию. Его это не устраивает, ему надо увидеть. Мы договорились, что он заходит, записывает, берет у нее объяснения и уходит. Весь разговор его с Халимат на кухне в присутствии адвоката записан. И он собирается сваливать.

Я его торможу и говорю: "Вот, мы тебе дали, что ты хотел, теперь я прошу – нам нужна защита". Могут вломиться, девочку просто забрать, там чеченцы под окнами шатаются, подозрительные машины, явно не наши лица. Окей, он уходит, мы такие расслабленные, девчонки поставили в духовку пирог со шпинатом, вокруг кошки ходят. Тут звонит этот чувак: "Я подошел насчет охраны". Мы открываем дверь, и тут вижу, как сверху, снизу, из-за двери, из района лифта начинают появляться люди. Это очень страшно было, прямо они потекли. Мы стали дверь удерживать, закрывать. Подбежали девчонки, Аня и Халимат убежали сразу в заднюю комнату, спрятались. Мы кричали как зайцы, я до сих пор это видео смотреть не могу, просто мне плохо от этого крика заполошного. В какой-то момент даже нам казалось, что сейчас сумеем эту дверь закрыть, она вроде уже поддавалась. Нас стали выдергивать, Майю, по-моему, первую вытащили на лестничную клетку, потом всех остальных. Была женщина Ираида Смирнова с дочкой несовершеннолетней, мы помогали ей забрать детей, которых муж увез в Махачкалу, и возбудить против него дело по истязательствам и сексуализированным действиям в отношении несовершеннолетней дочки. Нас всех вытащили на лестницу. Меня потащили за руки, за ноги, я им орала: "Имейте в виду, у меня был инфаркт. Если что, я у вас просто подохну". Но они меня все равно умудрились два раза уронить на ступеньки, козлы. Повытаскивали вот так во двор. Девчонок запихнули в машину, я отказывалась садиться гордо, что-то наговаривала нашим адвокатам и журналистам, чтобы у них была информация. В это время на меня прыгнул какой-то чувак, судя по всему, чеченец. Нас всех туда запихнули. Мы поехали в райотдел. Там нас продержали ночь. Тут приходит к нам в ОВД Аня живая, чтобы взять ключ от квартиры, где оставались ее вещи. Я зарыдала. Мы старались о них не думать, о Халимат и Ане, не говорить даже, потому что мы предполагали самые худшие варианты. Аня сказала, что Халимат держали в этом же райотделе, потом сказали, что выведут через заднюю дверь, и вытолкнули прямо в руки родственникам. А Ане сказали: давай, вали отсюда, пока ты цела. Нас наутро повезли в суд о том, что мы искусали полрайотдела, "противодействовали". Где-то к вечеру мы были уже дома, у меня сидела КПП, Команда против пыток, которые занимались нашими делами. Сказали, что нам бы лучше уехать, потому что на нас собираются заводить дело по насильственному удержанию Халимат. Но надо отдать ей должное, на нее надавили, и очень сильно, но она ничего не сказала такого, что могло нас подставить. Но тем не менее, мы вчетвером уехали из России – Катя Нерозникова, на чье имя снималась квартиры, и мы трое, находившиеся в ней в момент налета, теперь мы занимаемся эвакуациями удаленно.

– Марем – это женское имя?

– Да, это женское имя. В 2015 году меня, как человека, живущего на Кавказе, попросили оценить историю барышни, она мне рассказала про свои злоключения, я выслушала и вынесла свой умный вердикт, что, по-моему, она привирает. Потому что она говорила, с одной стороны, что муж убьет, а с другой стороны, что оставила там золото и надо бы его забрать. Она в это время находилась в Беларуси, ее эвакуировали вместе с детьми. Через какое-то время я узнала, что ее уговорили вернуться, она пропала, ее не нашли ни живой, ни мертвой. Звали ее Марем Алиева. После ее исчезновения узнала, что муж издевался над ней страшно, что он ее похитил в то время, когда ей было лет 16-17, что у него на тот момент уже были две жены, еще дети от них, что он остригал ей волосы регулярно как наказание или выбривал полголовы, что он отрезал ей фалангу большого пальца в наказание. И когда думали о том, как назвать команду, я решила, что брать надо ее имя, чтобы напоминать себе, идиотке, что то, что мне кажется недостойным, не слишком серьезным, может, просто мой замыленный глаз. Чтобы не забывать о том, что как это все происходит и насколько велика опасность, я решила назвать команду "Марем". И любые обращения, даже которые нам кажутся дебильными, не стоящими внимания, надо воспринимать всегда очень серьезно.

– У тебя есть чувство вины за ту девушку?

– Поначалу было очень сильное. Хотя, казалось бы, мне 26 раз сказали: да всем плевать было на то, что ты там написала. Ее уже увезли, это чисто для проформы тебе дали. Я понимала, мне казалось, что это страшная была моя ошибка. А если бы от моего слова зависело все?

ЭВАКУАЦИЯ

– Мы списываемся по секретному чату, ведем долгие беседы, я уточняю, что нужно знать: есть ли документы, как свободно она передвигается, в какой момент может выйти, кто во сколько уходит на работу, насколько опасны родственники. Если родственники в полиции, понятное дело, розыск будет быстрее, надо быстро тогда везти. Нужно понимать: нужно быстро везти на самолете или долго, но тайно везти машинами.

– Про технические детали бегства можно рассказывать?

– Смотря что. Телефоны мы передаем очень забавно. Понятное дело, что телефоны отслеживаются. Бежать со своим телефоном нельзя. У нас везде есть свои люди, которые на местах покупают телефоны, левые симки, относят, кладут в условленном месте, но они не связываются с девочкой, они на связи со мной, а я с девочками. Они их не видят, девочки не видят их.

– Куда, например, можно положить телефон?

– В водопроводную трубу, в подвал, если это многоквартирный дом, где-нибудь за дощечкой около забора. "Закладчики" рассовывают примерно так же. Техники у всех одинаковые – главное, не сводить человека, который рискует и идет этот телефон передавать, с тем, кому этот телефон предназначается.

– Сколько у них есть времени, пока не начнут искать?

– Иногда это пара часов, иногда до вечера, а иногда 10-15 минут до того, как они обнаружат, что тебя нет, ты давно перед глазами не маячила, и не пойдут в комнату, не проверят. Бывало, что девочки наши спали в одной комнате с бабушкой или с теткой и удирали ночью. Если в доме постоянно тебя дергают, постоянно ты на глазах, у тебя не очень много времени, пока не хватятся тебя. Одна женщина убегала тайком, когда муж заснул. Он днем прилег отдыхать, она выскользнула и убежала, ее хватились через полчаса. До этого он вначале сломал ей нос, избил ее так, что у нее повреждена печень. В больнице хотели вызвать полицию, но прибежали родственники, видимо, дали какие-то деньги и сказали ей, чтобы она подтвердила их версию, что якобы она лежала, а на нее прыгнул ребенок, от этого разрыв. Наложили 18 швов. Она прислала фотку, где куча этих швов. Они уверены, что она никуда не денется, потому что она ничего не знает, она тупая, ее же дома держали, они так и говорят. Где же это видано, чтобы позволить собственности убегать из дома.

– И что нужно делать дальше?

– Они все отъезжают от дома на такси, потом такси меняют, берут другое и нем уже туда, куда нужно. В Грозном молодых девушек без сопровождения мужчины или пожилой женщины могут тормознуть, сказать, чтобы они позвонили домой, чтобы родственники подтвердили, что они не бегут, а едут с разрешения всей семьи. Такое же может быть на трассе.

– А что ты делаешь в это время?

– Охереваю каждый раз. Сидишь, смотришь, как едет машина, по экрану телефона, потом геолокация перестает обновляться, ты в ахере. Или вдруг у тебя на телефоне машинка заворачивает, ты опять в ахере. Потому что был случай, когда бежала девочка, она попросила у водителя телефон, позвонила домой, сказала, что ушла. Водитель понял, что происходит, развернулся.

– Водитель по собственному желанию решил предотвратить бегство?

– Он был чеченский мужчина, а это чужая собственность. Была история, когда чеченская барышня помогла подруге бежать. И очень быстро выяснили, что помогала именно она. Вся родня на нее сильнейшим образом наехала, она вынуждена была бежать уже сама, потому что ей свои родные сказали: "Нас вынудят тебя убить". Я волнуюсь, что не вовремя подъедут, что что-то там произойдет, что застрянут. Потом ладно, забрали, чего-то медленно едет эта машина, что-то она остановилась. Что случилось? Может, менты тормознули. Надо успеть к самолету. Приехать не слишком рано, чтобы на глаза не попадаться, и не слишком поздно, чтобы не пробили по билетам. Успеет ли, не сдрейфит ли, не встретит ли кого-то знакомого. Все время, пока человек не долетит до условно Москвы, Питера или какого-то другого города, пока его там не встретят люди, с которыми я договорилась, ничем не можешь заниматься, единственное, смотреть вполглаза сериалы, одним глазом туда, вторым глазом на телефон, что там происходит. Другое дело, когда ты сам в машине, машина мчит, там такая ночь, горы, ты понимаешь, что время, время, время.

– Где вы берете деньги?

– Донаты, все, что нам переводят, скидывают на нашу карту добрые люди. Есть люди, которые подписаны на нас, регулярно перечисляют, есть те, кто спорадически как-то передает. В Тбилиси встретилась с женщиной, которая давно следит, оказывается, за нашей работой, за моим аккаунтом в Фейсбуке, она принесла 30 тысяч рублей. Она побоялась переводить, потому что должна была возвращаться в Россию, она просто принесла наличкой, мы потом их как-то через друзей закинули на карту, потому что всегда ты сидишь и думаешь, что тебе не хватит денег. Например, в начале года у нас была срочная эвакуация женщины с детьми, у нас после нее на карте осталось 800 с чем-то рублей. И, что самое обидное, женщина решила вернуться к родственникам.

– Часто у вас такое бывает?

– Случается. Одна барышня к нам обращалась, по-моему, четыре раза, мы ей помогали удрать. Потом она связывалась с родственниками, и они говорили: мы сейчас позаботимся, вернись. Я просто очень хорошо помню, как я ее забирала. Мы ехали туда ночью к ее дому с другом, она была подготовленная, передала вещи мне все через окошко, а что-то было вынесено в подъезд. Мы с ней побежали к машине. Она несла ребенка, а я ее шмотки и бутылочку с молоком. Очень хорошо представляла, что сейчас из подъезда выскочит ее возмущенный яростный муж, а он мент, что он выстрелит мне в голову, я буду падать, и эта бутылочка покатится, как по Потемкинской лестнице коляска, она покатится, будет разбрызгивать молоко. Она вернулась. Потому что с ней связался брат и сказал: зачем так, мы сейчас ему все объясним. Никто же из них не хочет бежать и отрываться от жизни знакомой и привычной. Все хотят, чтобы их перестали бить, чтобы им перестали угрожать тем, что убьют или отнимут детей, чтобы просто им дали дышать. Вернулась, потом опять сбежала. Теперь уже папа пообещал: я раньше тебе не обещал, я думал, не так все серьезно, а вот теперь вернись, все будет нормально. Нормально не было. Последний раз она мне писала уже из Москвы, куда она уехала к маме, муж туда приехал, и снова они стали жить вместе, опять он ее стал бить. Я для себя решила с самого начала, когда просто это задумывалось еще, что мы будем брать, сколько бы раз ни обращалась. Ей сказала, что я тебя, конечно, возьму, но смотри, осталось последнее место, куда я тебя могу направить, просто больше некуда. Если ты сейчас вернешься, больше я тебя никуда направить не смогу, имей в виду. Она пропала с горизонта, я не знаю, что с ней. Она мне присылала видео после того, как она вернулась первый раз: синяя спина, черная такая. Снимала перед зеркалом через плечо, совершенно синяя спинка.

– Почему они возвращаются?

– Потому что их так держат, потом они вырываются и не знают, что с этой свободой делать. Мало у кого есть план на дальнейшую жизнь. Они по большей части просто бегут от ужаса, от невозможности выдохнуть. Но есть и другие девочки, которые вполне себе социализировались, нашли работу, нашли квартиру, умудряются ее в Москве оплачивать.

– Их не находят?

– В зависимости от того, как ищут и кто ищет. Были случаи, когда находили по камерам. Похищали прямо на улице, либо менты останавливали и передавали родственникам. Одна девочка шла на работу, вышла из метро, видимо, ее уже отследили по камерам распознавания лиц, знали, где ждать. Ее задержали, передали родственникам. Вторую родственники схватили на выходе из дома, она как раз на работу шла. Третью, когда она шла с работы, схватили, уволокли, без паспорта, без ничего. Она сопротивлялась, ее увезли. Менты дело не возбуждают.

– И что тогда делать?

– Один вариант – вывозить за пределы РФ, потому что там они, сколько бы ни скрывались, не находятся в безопасности, государство их защищать не будет, оно их сдаст. У нас есть информация инсайдерская от ментов, что у них негласное распоряжение не принимать девушек, не принимать заявление о похищении, если это родственное похищение, в Москве. Если девушка подает заявление, что ее преследуют, избивают, пытаются вернуть, не принимать заявление. Вместо того, чтобы уезжать в маленький город и надеяться, что там нет камер, что там не будут искать, они все бегут в большие города, им кажется, что там легче затеряться, а на самом деле нет.

– Что еще может помешать эвакуации?

– Что угодно. Был случай, когда девушка просила помочь с билетом, мы ей переслали деньги, она пропала на месяц, испугалась. Потом появилась, переслала деньги назад. Сказала, что у нее была опасная ситуация, потом опасность миновала. Бежала она потом, когда опасность снова появилась. Был случай, когда уже был куплен билет и вдруг девушке пришло сообщение с непонятного номер: твой отец утром все узнает. И действительно, утром пришел отец, забрал у нее все деньги, все документы под предлогом, что нужно для оформления каких-то бумаг. Кто отправил сообщение – мы понятия не имеем. Может провокатор, а может доброжелатель. Она сидела еще долго прежде, чем представилась возможность сбежать. Были случаи, когда уже договорено было все, девушка терялась. Непонятно, они не выходят на связь, удаляют аккаунты, непонятно, что с ними. У меня две такие были потеряшки. Искать можно только через полицию, либо кого-то посылать. Если она в положении тяжелом, я ей ничем не помогу, тут нужно сидеть и ждать, когда снова выйдет на связь. Бывали какие-то случаи, когда откладывали, переносили. Например начался пост, домой бабушка приехала, народу стало много.

– Война повлияла на статистику запросов?

– Вообще война никак не повлияла. Мы ожидали наплыва, что насилия должно стать больше, по нашим прикидкам. Наверное, его и стало больше, но обращений стало меньше. Потому что типа "мы нужны дома, в семье горе". Семья держит оборону, я часть семьи, а своим отказом от личной свободы я укрепляю семью. Мы ждали большого наплыва, но он пока не произошел. Возможно, просто еще не все вернулись, это просто вопрос времени, как с афганской войной.