Какого цвета война? Киевский керамист и живописец – о зрительном переживании горя

Несколько миллионов украинцев покинули за эти недели свои дома. У каждого из них своя живая, кричащая история. Война не дает человеку подготовиться, опомниться. Вещи в охапку, документы, деньги на первое время – и беги! Человек перед лицом беды. Что и кто помогает ему спасти себя и близких? Как удается добежать до островка, до укрытия, до мирной полосы? Об этом – в подкаст-сериале Радио Свобода "Гуманитарный коридор". Его авторы Иван Толстой и Игорь Померанцев считают это своим журналистским долгом – помочь горю обрести голос.

Сегодня наши собеседники – художник-живописец и керамист Олександр Петрович Миловзоров и его жена, искусствовед Светлана Чорнобородова.

Светлана и Олександр: "Мы взяли сумку, внучку, дочку и поехали"

Игорь Померанцев: Олександр Петрович, вы родились в 1938 году в Киеве. Вы помните что-то о войне, об оккупации, об эвакуации?

Олександр Миловзоров: Отец ушел воевать, а мы с мамой и братом – на поезд и уехали в Россию, на Урал. Мама зарабатывала чем могла, учила каких-то детей и приносила домой лушпайки картофельные. И это была наша еда. В 1944 году, когда освободили Киев, мы вернулись. Потом маму направили во Львов работать в какой-то строительной конторе. Мы там прожили года четыре.

Игорь Померанцев: А нынешнюю войну? Вы смотрели ей в лицо, в глаза?

Светлана Чорнобородова: Мы ее видим и переживаем.

Олександр Миловзоров: Мы живем в Киеве в том районе, откуда как раз шла война. Буча от нас недалеко, поэтому мы ее воспринимали, во-первых, по слуху, когда взрывалось что-то близко, и визуально, потому что на улицах уже стояли эти металлические ежи, бетонные плиты. Транспорт – троллейбусы, автобусы, трамваи – с первых дней не ходил, только маршрутки объезжали эти ежи.

Иван Толстой: Олександр Петрович, какое у вас было предощущение войны? Кто-то вспоминает некоторую свою беспечность и уверенность в том, что не может в 21-м веке произойти такая дикость, что Россия нападет на Украину. Кто-то говорит, что, в общем, все знали – и тревожные чемоданчики собирались, и в школах, и на работе говорили. Как было в вашем случае?

Олександр Миловзоров: В моем случае было такое, что не может этого быть, это нереально.

Светлана Чорнобородова: Надо мной все смеялись, но я говорила: мы идем к войне семимильными шагами. Идет такое напряжение, и я как женщина, наверное, это какое-то звериное чутье, я говорила: "Саша, очень тревожно, будет война, будет страшное столкновение". А он говорил: "Да перестань ты! Поменьше слушай, поменьше смотри этот телевизор".

Иван Толстой: А приходилось вам какие-то практические шаги совершать, вы обсуждали с кем-то более опытным, что делать в случае военных действий, куда уходить, уезжать, собирать вещи, накапливать лекарства, деньги про запас иметь?

Светлана Чорнобородова: Нет, мы здесь были как наивные дети, все было на уровне разговоров. Даже когда у нас уже задрожали в доме стекла и когда на улицах мы стали не ходить, а передвигаться, я все равно говорила, что мы не уедем, у нас свой дом, который построили еще Сашины родители, свои родные стены, там такие огромные корни у нас, что мы не можем от этих корней оторваться, мы погибнем, мы не молоды, будем ждать. Нам друзья отсюда начали по скайпу говорить: "Что вы себе думаете?! Мы вас ждем, немедленно выезжайте!" Но мы все равно не решались. Нам говорили, что мы не сядем в поезд, вокзалы переполнены, мы – старые люди, не протиснемся. А в один прекрасный момент Саша встал и говорит: "Мы едем". Взяли с собой документы, вещи не брали, нам сказали, что вещи только занимают место, людям некуда сесть, а мы со своими чемоданами. Мы взяли сумку через плечо, кулечек, внучку, дочку, они с собой прихватили какие-то тряпочки.

Игорь Померанцев: Как вы оторвали от сердца произведения искусства?

Светлана Чорнобородова: Мы не оторвали их от сердца, наше сердце там, с произведениями искусства. Мы ехали отвезти детей – дочку, внучку – и немедленно вернуться, потому что эти произведения искусства – это наши дети, которые остались там.

Иван Толстой: Олександр Петрович, а можно вас попросить сделать несколько шагов назад, в вашу молодость, в юность? Я знаю, что вы учились в Ленинграде, в Мухинском училище. Почему был сделан выбор именно такой, когда вы туда поступили, на какой факультет, какой опыт это вам дало?

Олександр Миловзоров: До поступления в Ленинград я закончил среднее художественное училище в Киеве и сразу же поехал служить в армию в город Дрезден. В Дрездене я был солдатом, но работал как художник при Доме офицеров 1-й танковой армии. Я пробыл там почти три года.

Иван Толстой: По музеям пускали?

Олександр Миловзоров: Конечно! Я имел возможность ходить в дрезденские музеи. Каждый четверг у меня был выходной день, и я получал разрешение, увольнительную, садился на трамвай, трамваи возили советских солдат бесплатно, и в Дрезденскую галерею. Именно в эти годы – 1958–59 – вернулась часть коллекции Дрезденской галереи. Мало того, я имел возможность даже копировать, у меня был маленький этюдничек, я пришел к директору галереи, он мне дал разрешение по четвергам приходить и копировать рембрандтовскую Саскию в шляпке, такая мелкая работа. Эта копия у меня осталась дома, в Киеве.

Иван Толстой: Это не военная служба, это лафа!

Олександр Миловзоров: Ну, выпало мне… Яхве меня любит и беспокоится обо мне.

Иван Толстой: Но потом Яхве вас отрекомендовал в Мухинское училище в Ленинград.

Олександр Миловзоров: Я среднее училище закончил как художник-прикладник. Я – художник по текстилю, должен был работать на Дарницком шелковом комбинате или каком-то текстильном предприятии как художник. Это был год, когда Хрущев разрешил солдатам-срочникам, у которых заканчивается срок службы, раньше демобилизоваться и уехать на экзамены. Я хотел поступить в прикладное высшее учебное заведение. В Мухинском училище художников-прикладников было отделение текстильное, керамическое, стекольное. Почему меня тянуло в Ленинград, не знаю. Поступил на кафедру керамики и стекла, то есть я – художник-стекольщик, витражист и должен был бы работать на предприятиях стекольной промышленности, проектировать сервизы.

Иван Толстой: Константина Митрофанова помните?

Олександр Миловзоров: Это мой учитель.

Игорь Померанцев: У вас теплые воспоминания об учебе в Ленинграде?

Олександр Миловзоров: Конечно, прекрасные воспоминания! Город замечательный и моя дочка старшая там родилась, мы ее таскали в Эрмитаж, а она все время орала: "Не хочу в Эрмитаж!" Но мы ходили и оставляли ее на смотрителей, она там с ними играла.

Игорь Померанцев: Она выросла художником?

Олександр Миловзоров: Да. И тоже закончила Мухинское училище.

Иван Толстой: Константин Митрофанов был ближайшим другом моего отца. Я помню его пять раз в год за нашим праздничным домашним столом. Он рассказывал о войне, как он немца убил ножом. И замолкал. Короткий был эпизод "как дядя Костя убил фашиста". Вот это с детства меня преследовало, и я потом своим детям рассказывал. Представляете ли вы теперь себе, что должно было случиться с людьми вот в этом самом Ленинграде и в других русских городах, чтобы они пошли войной на украинцев?

Олександр Миловзоров: У меня до сих пор много друзей-художников в Ленинграде, мы с ними общаемся, переписываемся. Конечно, не представляю! И они не представляют! Один мой друг и еще одна художница, они в Фейсбуке написали: "Я – художник. Мне стыдно, что происходит в Украине".

Работа Олександра Миловзорова

Игорь Померанцев: Олександр Петрович, вы работаете в разных жанрах живописи: в прикладном жанре, в графике. Какой бы жанр вы выбрали сейчас, чтобы найти образ нынешней войны?

Олександр Миловзоров: Керамика – наиболее прочный материал для войны. Все, что мы находим на раскопках, – керамика. Она наиболее долговечная. Я не выбираю жанры или материал, просто обстоятельства диктуют мне. Я делал свои вещи на керамических заводах, это не то, что у меня маленькая печечка, я вылепил и обжег. Те вещи, которые я делал, они большие, объемные, особенно для метро. К сожалению, заводы почему-то разгромлены. То ли новыми русскими, то ли новыми украинцами, то ли время такое пришло. Кстати, в Чехии – тоже. Мне директор Чешского центра жаловался, что какой-то стекольный завод не работает, какой-то керамический завод не работает, продали немцам, поэтому не могу я керамику делать. Вот я и перешел на живопись и графику.

Иван Толстой: Ваши работы украшают станции киевского метро?

Олександр Миловзоров: Первая станция была "Тараса Шевченко". Я сделал такое комплексное оформление: на торцевой стене большое панно с портретом Шевченко. И люстры. Я был специалистом по осветительной арматуре, я делал для маленького домика Музея Шевченко люстры в стилистике ампир. А вторая станция – "Республиканский стадион". Это мозаика и рельефы – футболисты и хоккеисты.

Игорь Померанцев: Олександр Петрович, когда вы оформляли эти две станции метро, вы могли себе представить, что они станут бомбоубежищами?

Олександр Миловзоров: Конечно, нет! Метро должно возить людей.

Иван Толстой: Представляете ли вы себе, что люди, скрывающиеся от бомбежки, смотрят вперед себя, видят ваши работы, и они ассоциируются у них с той мирной жизнью, когда можно было все это украшать и радоваться бытию? И для кого-то последние часы или дни связаны с вашей творческой деятельностью? Есть у вас переживания по этому поводу?

Светлана Чорнобородова и Олександр Миловзоров

Олександр Миловзоров: Я знаю, что мои близкие друзья ходят в эти станции как в бомбоубежище и смотрят на них. Не думаю, что они сильно внимательно смотрят на них как на произведение искусства, как если бы человек попал в музей.

Иван Толстой: Какие впечатления у вас от людей остались в эти тревожные киевские дни и дни отъезда из Киева в Европу? Кто запомнился вам из людей необычным поведением своим, в хорошем или в дурном смысле?

Светлана Чорнобородова: Это поразительно! В эти дни вдруг получилось так, что все стали братьями и сестрами. Когда ты выходишь и пробираешься в магазин, там длинная очередь, неизвестно, будут ли какие-то продукты, сколько нам стоять, вдруг загромыхает… И все друг другу как братья и сестры! Вы идите туда, а вот там лучше, а вот вы подождите, хотите я вам возьму, а вы идите спрячьтесь. Люди так вцепились друг в друга …

Иван Толстой: Вам верится, что это надолго с людьми произошло?

Олександр Миловзоров: Я не знаю, но в Киеве обстановка была такая, что всем хотелось обниматься и поддерживать друг друга.

Иван Толстой: Когда вы уехали из Киева и как?

Светлана Чорнобородова: Уехали мы внезапно – встали и поехали на вокзал. Потому что наши друзья, в частности, из Праги, просто кричали, что мы вас ждем, немедленно выезжайте. А на вокзале… Знаете, какие были разговоры, что там люди друг друга топчут, все толкаются. Но Господь так все управил, что мы приехали вечером, все было тихо, нас там накормили, мы зашли спокойно в поезд… Это мистика! Потому что нам наши друзья говорили, что этого не может быть, они садились в жуткой обстановке. Но мы садились 7 марта, а люди стали уезжать в феврале. Мы приехали в Ужгород, там друзья-художники, мы у них переночевали и пришли на пешеходную границу. Тут же к нам подлетели волонтеры, видят, что мы пожилые люди, помогли преодолеть этот переход, мы перешли границу в Словакии, нас там подхватили, накормили, обняли. В общем, у нас переход был такой, как будто мы в рай переселяемся, столько было внимания.

Иван Толстой: Олександр Петрович, а художественные впечатления уже военных дней и дней бегства воплотились во что-то, отразились как-то? Вы брали в руки карандаш или кисть?

Олександр Миловзоров: Да. Тут нашлись хорошие люди, помогли мне с мастерской, помогли с материалами, дали мне холсты, краски, я немножко сам подкупил и работаю. Месяца полтора я уже работаю – крашу, живопись. Что это за живопись? Это немножко воспоминания мирной жизни. Плакатов я не делаю на военную, агрессивную тематику. Я больше двадцати холстов написал.

Игорь Померанцев: Почему вы не хотите написать украинскую "Гернику"?

Олександр Миловзоров: "Гернику" я не потяну, да и холста надо много, а холсты тут дорогие.

Игорь Померанцев: Вы сказали, что много работали со стеклом, делали витражи. Мне кажется, что это самый уязвимый во время войны, самый хрупкий материал.

Олександр Миловзоров: Средневековые соборы с витражами стоят до сих пор, слава богу, несмотря на то что их крошили. Нет, я впрямую делать тематику военную не хочу, я не плакатист, я делаю оптимистические вещи с надеждой на то, что все это скоро кончится.

Иван Толстой: Как вам, как художнику, представляется это будущее? У вас есть хотя бы короткий план?

Олександр Миловзоров. Обложка каталога

Олександр Миловзоров: Я думаю, что даже хватит у меня сил поучаствовать в восстановлении и какое-нибудь панно керамическое или витраж я сделаю.

Игорь Померанцев: Вам нравится в Праге? Вы смотрите на Прагу глазами художника?

Олександр Миловзоров: Конечно! Я не первый раз в Праге, мы с женой были несколько раз, я ездил на пленер живописный в город Йичин, в Праге у меня в Чешском культурном центре была выставка, Светлана написала статью для каталога, здесь я показывал много своих серий разных: и абстрактные, и фигуративные. Прагу мы любим. Случилось так, что мы приехали именно в Прагу, хотя можно было поехать и в Хорватию, и в Польшу нас приглашали.

Игорь Померанцев: Национальное определение художника, мне кажется, бывает условным. Ну, да, мы говорим, что Пикассо – испанский или французский, а в какой мере вы – украинский художник?

Олександр Миловзоров: Я не думаю, что в искусстве это нужно делить. Например, в Латвии был прекрасный художник Петерис Мартинсон, член Международной академии керамики. Несколько дней назад где-то в Даугавпилсе открыли его музей и в интернете объявили: музей местного художника. Это оскорбление, я говорю. А почему они так говорят? А они не хотят его ни с кем делить, хотят, чтобы это был их. Ну, что это такое? Я прекрасно сознаю, что я делаю украинское искусство, я много в украинской архитектуре сделал. Но, трезво смотря на то, что я делаю, я знаю, что я художник международного уровня. Это не очень скромно, но куда я денусь, если я такой?

Игорь Померанцев: Светлана, вы искусствовед и автор предисловий к каталогам. Вы считаете, что Олександр Петрович – украинский художник?

Светлана Чорнобородова: Я считаю Олександра Петровича европейским художником. И ему очень повезло. Он, как монументалист и художник, который работал в материале, был свободен. Какие-то комиссии, худсоветы, что они могут рассказать про люстры, про витражи, про панно? Он был свободен, всегда делал, что хотел, никто его не пытался какой-то темой заангажировать, куда-то втиснуть. И вот ему повезло, когда он перешел к станковому искусству, стал уже работать не в материале, он в основном абстракционист. Правда, последних пять лет не поднимая головы он работал, у него есть серия "Моя Шевченкиниана". Он работал над ней как ученый-исследователь, было столько литературы перечитано, столько материалов поднято, и он так углубился в эту тему, что, наверное, здесь в этот момент он был украинским художником, потому что он забеременел этой темой, вынашивал это все. Вокруг темы Шевченко выстраивались еще другие темы, которые ее поддерживали. Он в той теме, в которую погружается. Даже художник, который представляет, допустим, Скандинавию.

Иван Толстой: Олександр Петрович, у вас очень сильное чувство цвета, как я вижу по вашим каталогам. Какого цвета война?

Олександр Миловзоров: Грязного!

Иван Толстой: Большое вам спасибо и удачи! Выстоять, вернуться и оформить следующую станцию метро!

Игорь Померанцев: Прежде, чем завершить этот выпуск "Гуманитарного коридора" – рубрика "Писатели о беженцах". Отрывок из книги воспоминаний русской писательницы Тэффи. Они покинула Россию летом 1919 года.

"Полуголые дети играют стекляшками от бутылок и бараньими костями. Все черномазые, со взбитой черной шерстью на голове. Перед каждой палаткой привязан к жердочке пучком или гирляндой чеснок. Это все – беженцы-армяне. Сидят в Новороссийске уже давно. Куда их двинут – не знают.

В городе свирепствует сыпной тиф и среди этих беженцев много больных. И дети мрут от лихорадки. Эти пучки чеснока привязаны, чтобы отогнать заразу. Запаха чеснока очень не любят привидения, вампиры, оборотни и разные болезни. И тех, и других, и третьих я отлично понимаю.

Странная жизнь этих беженцев. Откуда-то их выгнали, куда-то погонят.

А живут ничего себе – ни уныния, ни даже нетерпения незаметно.

Перебраниваются, смеются, бродят вдоль всего лагеря друг к другу в гости, шлепают ребят. Кое-кто даже торгует сушеной рыбой и прессованной бараньей колбасой. Мальчишки свистят в глиняную свистульку и две девочки, обнявшись, пляшут. Никто не ропщет, не волнуется, не пристает с расспросами. Принимают эту жизнь как нормальный человеческий быт".

Слушайте и подписывайтесь на нас в Apple Podcasts, Google Podcasts, Spotify, Яндекс.Музыка, YouTube и в других подкаст-приложениях. Оставляйте комментарии и делитесь с друзьями. "Гуманитарный коридор" – моментальные истории жизни.