Кампус под перекрестным огнем. Блеск и нищета университетов США

Недавние протестные акции американских студентов в поддержку и в осуждение Израиля, часто в пределах одного кампуса, в очередной раз показали степень поляризации общества. Как бы мы ни относились к этим протестам, требования к университетам занять политически однозначную позицию нарушают исторически присущие им академические свободы, считает гость "Обратного адреса" Любовь Куртынова.

Кампус под перекрестным огнем

Бывший министр финансов США, бывший президент Гарвардского университета Ларри Саммерс написал недавно в своем блоге, что его "тошнит" оттого, что руководство университета молчит по поводу террористической атаки ХАМАС на Израиль. В случае агрессии России против Украины оно не молчало и решило в знак солидарности с Украиной поднять над кампусом украинский флаг. "Вместо этого, – пишет Саммерс, – позиция Гарварда характеризуется морально бессовестным заявлением, по-видимому, исходящим от двух десятков студенческих групп, обвиняющих во всем насилии Израиль". "Внесу ясность, – продолжает он. – Нет ничего неправильного в критике политики Израиля в прошлом, настоящем или будущем. Я резко критиковал премьер-министра Нетаньяху. Но отсутствие ясности в отношении терроризма – это совсем другое".

Произраильские и пропалестинские манифестации студентов Колумбийского университета. Репортаж нью-йоркского городского телеканала WPIX. 12 октября 2023.

Поговорить о том, что происходит сегодня в американском кампусе – в Америке это собирательное название студенческого сообщества, – я пригласил своего друга, философа и историка Любовь Куртынову. У нас с ней общий родительский опыт, а у нее еще и опыт преподавания в одном из крупных университетов Северо-Востока США.

– Люба, наш общий друг перепостил эту запись в своем блоге и сопроводил таким комментарием: "Я давно говорю, что университет как особый "институт" – это гниющий пережиток прошлого, и чем выше его традиционный статус, тем сильнее смрад". Он развивает свою мысль:

Данный эпизод – не более чем второстепенная иллюстрация. Реальный их вред гораздо масштабнее. Он отчетливо виден из того, что современные университеты являются едва ли не главными рассадниками суеверия и антинаучного мракобесия буквально во всех политически значимых вопросах, от истории и экономики до "климата", "гендера", от пропаганды расизма до самых безумных ковидных инициатив.

А вот пост другого нашего общего знакомого:

На протяжении всего прошлого века лучшие англоязычные университеты мира, британские и американские, обучали детей и внуков элиты третьего мира, всех этих будущих царьков, султанов, эмиров и первых министров, в надежде, что в процессе обучения они приобщатся к ценностям западного мира, поймут их преимущества и будут стараться внедрять эти ценности у себя и, по возможности, с этим миром дружить против его врагов. Хорошо ли, плохо ли, чаще плохо, чем хорошо, но все-таки это как-то работало. Черный юмор нынешней ситуации заключается в том, что те же самые университеты обучают сейчас этих будущих царьков тому, как нужно западный мир ненавидеть и как наиболее эффективно следует его разрушать. Зачем это все?

Занять более определенную позицию требуют от своей администрации студенты Стэнфорда. Студенты Колумбийского университета провели две взаимоисключающие акции: в поддержку Израиля и в поддержку палестинцев. Страсти кипят в кампусах по всей стране. А в NYT появилась статья о том, что крупнейшие доноры американских университетов предупреждают их руководство: это не тот случай, когда следует сохранять нейтралитет. И угрожают урезать свои пожертвования.

Что присходит с американскими университетами и колледжами? Действительно ли они "гниющий пережиток прошлого"? И что с этим делать?

Любовь Куртынова

– Постановка вопроса очень верная, с моей точки зрения. Если посмотреть на университет как учреждение в принципе, то исторически мы увидим, что противоречие между университетскими свободами и университетской косностью было заложено чуть ли не в само основание этого института. Начнем с самого простого. Университеты и студенты как таковые, университеты вообще и студенты в частности всегда служили источником раздражения для своих соседей, буржуа и бюргеров. Я эти слова употребляю в самом лучшем смысле слова, в значении "горожане", потому что буржуа и бюргер – это житель города. Университеты располагались в городах. Студенты со своей вольницей, со своим, не побоюсь этого слова, либертинством всегда были источником скандалов, шума, драк, антиправительственных или антигородских выступлений. Университеты пользовались в Западной Европе независимостью, следовательно, даже привлечь их к ответственности никто не имел права, поскольку университет сам разбирался с членами университета, включая студентов, собственными силами. Это было, конечно, чрезвычайно неприятно для всех, кто был вынужден терпеть все эти выходки, в том числе и пьяные выходки, в том числе и демонстрации, в том числе и демонстрации против существующего правопорядка. То есть левизна (я вообще не очень понимаю этот термин, левизна и правизна для меня немножко загадочные термины), но если говорить о левизне как о склонности к либертинству, к расширению всех возможных ограничений, то да, в европейских университетах как в институции это было заложено с самого начала.

– И студенческие братства существовали?

– Да, конечно.

– И инициация первокурсников с элементами буллинга?

Лоренцо де Вольтолина. Занятия в Болонском университете. Середина XIV века

– Тогда это не называли буллингом, но для того, чтобы вступить в какое-то сообщество студенческое, соискатель должен был пройти какие-то испытания, далеко не всегда эти испытания были приятными, далеко не всегда эти испытания заканчивались для всех благополучно, кстати, тоже. Так что говорить о том, что американские современные университеты – это какое-то уникальное явление левачества, сопротивления или противоречия нормам здравого смысла – это не имеет под собой никакой основы. Если не ударяться в древности и не говорить о том, что было в Средние века, а говорить о том, что было совсем недавно, еще на памяти ныне живущего поколения, 1968 год был годом, когда американские университеты пережили взрыв насилия в буквальном смысле этого слова. Насилие было действительно повсеместным, и студенты его применяли, и по отношению к студентам оно применялось.

Университет, в котором я имела удовольствие и честь преподавать 12–15 лет, недавно оказался в новостях именно по поводу того, что президент отказался заявить о своей позиции в поддержку Израиля, по поводу того, что студенты провели демонстрацию в поддержку Палестины. Но на кампусе этого весьма достопочтенного университета стоит камень, на котором высечены слова: "На этом месте в 1968 году стояла баррикада". Так что говорить о том, что с университетами что-то такое случилось и они полевели внезапно и необъяснимо, смысла, наверное, нет.

Протесты студентов Кентского университета (Огайо) против вторжения США в Камбоджу. По приказу губернатора штата Джеймса Роудса в кампус введены две роты Национальной гвардии. 4 мая 1970 года они открыли огонь по демонстрантам. 4 студента были убиты, 9 ранены. Репортаж CBS News.

Более того, если уж совсем логично продолжать эту цепочку, то те, кто сейчас преподает в американских университетах, учились в этих университетах в конце 60-х годов. Это нормально. Даже если профессора, которые учились в 1968 году, ушли на пенсию, на самом деле не все далеко, они воспитали себе смену, они воспитали школу. Это относится не только к профессорам либеральных искусств, а и к профессорам, которые преподают математику, физику и химию. Я абсолютно уверена, что эти молодые люди в 1968 году тоже принимали участие в студенческих бунтах. И в принципе ничего нет удивительного в том, что нынешняя профессура вышла из этой же самой шинели 1968 года.

– Из этой шинели вышел и сенатор Берни Сандерс, кандидат в президенты на выборах 2016 года. Он был одним из вожаков студенческого протеста и получил огромную популярность среди молодежи благодаря этому бэкграунду.

Арест Берни Сандерса на акции протеста против расовой сегрегации в школах. Чикаго, 1963.

– Не только благодаря этому бэкграунду. Надо сказать, что Берни Сандерс не очень сильно потерял с тех пор, как постарел, запал у него сохранился, и он очень сильно нравился молодежной аудитории именно своей готовностью поддержать, подхватить...

– Своей пассионарностью.

– Пассионарностью, да. Он остался, как это было принято у нас говорить, в душе молодым. Я сама, когда училась в аспирантуре в 90-е годы в США, одним из моих преподавателей был Иммануил Валлерстайн, один из руководителей студенческих волнений в Колумбийском университете. Он тогда, правда, был профессором, не был студентом, но он поддержал студенческие волнения, он был молодым профессором тогда. Так что преемственность прямая. Тут нечего удивляться, тут, скорее, надо было удивляться, если бы было что-то по-другому.

Если же говорить о том, что университеты превратились в стагнирующее болото, то и это не так удивительно, как могло бы показаться. Потому что университеты опять же с момента своего создания несли в себе зерно именно корпоративного, цехового стремления сохранить статус-кво внутри самого университета.

– Но ты же только что говорила о либертинстве студенчества.

– Мы говорим о разных вещах. Вне университет проявлялся как либертинский, свободолюбивый, готовый к любым выходкам, сильно мешающий своим соседям. Внутри университет, как правило, был очень жестко организован. К тем, кто искал продвижения в академической среде, стали предъявлять очень жесткие требования. Студенты для того, чтобы получить диплом или степень бакалавра, тем более магистра, должны были пройти жесткие экзамены сообразно принятым в какое-то время и утвержденным еще давным-давно требованиям. Если мы посмотрим в художественной литературе, то первое, что приходит в голову, – это "Мнимый больной" Мольера, где автор издевается над медицинским факультетом Парижского университета. Медицинский факультет Парижского университета не признает кровообращения, лечит большинство болезней клистирами, касторкой и кровопусканием.

"Мнимый больной". Перевод Николая Минского. Спектакль Малого театра. Режиссер Сергей Женовач. Арган – Василий Бочкарев. 2009.

Соответственно, это держалось очень долго, медицинские факультеты долго сопротивлялись идеям о бактериях, вирусах. Вирусы были не так уже актуальны, а вот идея о переливании крови...

– Над Пастером академия издевалась. А потом все медики разделились на два лагеря, которые признают антисептику и не признают.

– Пастер жил в XIX веке. Эта косность, если хотите, консерватизм академической науки присутствовали всегда. В какой-то степени этому способствовало само Просвещение, которое отвергало божественное вмешательство в жизнь на Земле, отвергало богословие как науку, которое вообще считало, что все происходит каким-то естественным путем и подлежит изучению. Но тем самым Просвещение возвело науку на пьедестал вместо религии. Появилось такое несколько внутренне противоречивое явление, как вера в науку. Мы эту веру в науку наблюдали совсем недавно, когда люди, которые не понимали ничего ни в медицине, ни в эпидемиологии, ни в вирусологии, говорили, что они верят в прививки. Потому что прививки изобретены медиками, а медики знают что делают. Я сейчас не говорю, хороши прививки или плохи. Речь о том, что люди в них верили.

Такая внутренняя консервативность академии была всегда ей свойственна. Академическая наука всегда оборонялась до последнего патрона против нововведений внутри академической науки. Сейчас у нас принято несколько догм, например, принята теория Эйнштейна как нечто, в чем сомневаться не позволяется. Есть несколько так называемых модных тем, на которые даются деньги для исследований. Разумеется, даются деньги сейчас на исследования в вирусологии и ковида – это понятно почему. Даются деньги уже давно на исследование теории струн в физике. Конкурирующие теории плохо получают деньги, потому что кто-то в свое время написал убедительный проект, который кому-то понравился, сочинил хорошее название, "теория струн" звучит очень хорошо. Я не физик, поэтому я не могу сказать, как процессы происходят в этом смысле в физике, но я прекрасно знаю, что в политической науке в свое время господствовала теория рационального выбора. Под исследования теории рационального выбора выделялись гранты, люди ездили куда-то в командировки, проводили исследования. Хотя было очевидно, что от этой теории легко не оставить камня на камне, она не имеет под собой никакой базы. Но тем не менее раз деньги выделялись, значит, их надо было осваивать. И это только поддерживает консервативность, потому что если издавна медицинский факультет защищался против бактерий и кровообращения, то сейчас те, кто сидит на грантах, защищаются от тех, кто на эти гранты претендует. Все очень-очень просто.

– Моя дочь училась в очень хорошем колледже, Брин Мор, с богатой историей, традициями, даже со своим привидением. И на первом же курсе у них там приключилась такая история. Две студентки-южанки вывесили на двери своей комнаты флаг Конфедерации. В глазах либеральной общественности это символ рабовладельческого прошлого. Когда их настойчиво попросили убрать флаг, они повесили его у себя в комнате, но активистки этой кампании заявили, что его все равно видно в окно. В кампусе началось брожение, наконец устроили акцию протеста, в которой кроме студентов приняли участие преподаватели и административный персонал.

Все это не новость. Хорошо известно, что в кампусы, например, не допускают спикеров консервативной ориентации (а на нашей выпускной церемонии почетным оратором была, между прочим, Анджела Дэвис), что кампусы стали ареной столкновений студентов и "антифа". Мы помним, какому остракизму подвергся профессор Принстонского и Нью-Йоркского университетов Стивен Коэн, советолог, написавший когда-то биографию Бухарина, а в последние годы жизни превратившийся в путиниста. Да и тот же Ларри Саммерс в свое время навлек на себя гнев академии, когда заявил, что успехи юношей в математике – по сравнению с девушками – объясняются "биологическими различиями полов".

– Прежде всего действительно нужно признать, что такая тенденция есть, она, к сожалению, очень сильная, она присутствует и в левых университетах условных, и в правых условных. В левые стараются не пускать спикеров, которые придерживаются условно правых позиций. Например, в правые не пускают тех, кто выступает в поддержку абортов, по каким-то еще левым повесткам выступают. В левые не пускают консервативных спикеров. Это довольно сложный феномен, который объяснить можно частично тем, что сейчас – я сейчас сделаю прыжок, но он логичный – в американских колледжах стоимость обучения достигла феерических сумм. В хороших университетах, в Ivy League (Лига Плюща; первоначально – спортивная ассоциация восьми самых старых и престижных университетов США, в настоящее время – собирательное название этих университетов. – В. А.), студент оканчивает университет, как правило, оставаясь в долгу как минимум на полмиллиона долларов – это еще хорошо, если ему удается ограничиться полумиллионом. Следовательно, в университетах постепенно появилась психология "клиент всегда прав". Студенты, которые знают, что за них платят бешеные деньги или берут огромные займы для того, чтобы они могли учиться, требуют, чтобы для них были созданы все условия, в которых они чувствовали бы себя комфортно. По-английски это называется даже не comfortable, а safe, то есть безопасно. Причем безопасность имеется в виду не столько физическая, – физическую обеспечить сложнее, люди пьют, выпадают из окон, происходят разные неприятности – а психическая безопасность. Я не чувствую себя на лекции этого профессора в безопасности, потому что профессор говорит какие-то слова, которые мне неприятно слышать. Это необязательно касается спикеров. Мы уже знаем, что профессора попадали в очень неприятное положение, даже лишались контрактов или даже tenure (пожизненный контракт. – В. А.) за то, что позволяли себе высказывания, противоречащие политике университета, тому, что хотят слышать студенты, или говорят что-то неполиткорректное. Один из вопиющих случаев, когда нобелевского лауреата, открывшего double helix, двойную спиральную природу ДНК, лишили лаборатории, которая носила его имя, лишили почетного профессорства, ему уже было 90 лет, он получил своего Нобеля давным-давно, вообще чуть ли не вычеркнули из списков преподавателей университета за какое-то расистское высказывание.

– Это был Джеймс Уотсон, нобелевский лауреат 1962 года. Фраза, сказанная в интервью британской Times, была такая: "Я удручен перспективами Африки, потому что вся наша социальная политика основана на том факте, что их интеллект такой же, как наш, – а данные всех тестов показывают, что это не так".

Памятник Джеймсу Уотсону и его соавтору Фрэнсису Крику. Скульптор Аллан Слай. Сад героев и злодеев. Уорвикшир, Англия

– Он это сказал давно, потом это ему припомнили. Где-то уже совсем в недавнее время, будучи совсем пожилым человеком, он это то ли повторил, то ли каким-то образом пересказал, тут уже все включилось по полной. Если можно лишить лаборатории и всех регалий Нобелевского лауреата, открывшего то, что каждый школьник сейчас изучает как необходимые базовые знания, то что говорить о простом профессоре. Но Америка не была бы Америкой, если бы не появились адвокатские фирмы, которые специализируются на делах о лишении tenure по каким-либо политическим причинам.

– Что характерно, уволить могут по взаимоисключающим причинам. Когда в стране бушевали протесты под названием Black Lives Matter, несколько преподавателей были уволены из своих колледжей за неосторожные высказывания или за то, что они отказались признать уважительной причиной отсутствия на занятиях участие в протестных акциях. Но были и обратные примеры – увольнение за публичную поддержку протестов.

– Я не удивлюсь, если это произошло в одном и том же университете. Вернемся к тому, почему это все происходит. Потому что студенты, которые платят бешеные деньги, их родители требуют полного комфорта и ощущения полной психической безопасности на кампусе. Студент желает слышать только то, что ему приятно, студент желает видеть только то, что радует его глаз, студент хочет принимать участие только в тех мероприятиях, которые ему нравятся. Соответственно, призыв "если вам не нравится такой-то спикер, не ходите просто туда" не работает, потому что сам факт появления этого спикера на кампусе вызывает раздражение, у кого-то, возможно, даже нервную реакцию, кому-то это становится настолько неприятно, что он вынужден принимать, допустим, успокоительные таблетки. На эту тему даже есть книга, которая называется The Coddling of the American Mind, именно посвященная кампусам, на русский это можно перевести примерно как "Убаюкивание американского разума". Примеры, которые там приводятся, просто феерические.

– Приведем цитату из статьи авторов книги, Грега Лукьянова и Джонатана Хайдта, опубликованной в сентябре 2015 года в журнале Atlantic (русский перевод см. здесь).

Часть происходящего в последнее время на кампусах выглядит откровенным абсурдом. В апреле студенты Брандейского университета азиатского происхождения устроили на ступенях университета инсталляцию с целью ознакомления учащихся с примерами микроагрессии, с которой сталкиваются азиаты. В качестве примера таких микроагрессий использовались фразы вроде "Разве ты не разбираешься в математике?" и "Мне всё равно, какой расы человек". Но инсталляция вызвала неудовольствие другой группы азиатских студентов, посчитавших микроагрессией уже ее саму. Ассоциация азиатских студентов демонтировала свою инсталляцию, а ее президент послал всем учащимся университета электронное письмо, в котором извинился перед всеми, "для кого рассказ о микроагрессиях стал триггером и кого оскорбил".

– В каких-то либеральных университетах не пускают так называемых правых выступающих. Но если все-таки добиваются того, чтобы противоречивый так называемый спикер приехал, то какие-то организации студентов обязательно занимаются тем, чтобы создать для, возможно, обеспокоенных или раздраженных, занервничавших студентов абсолютно безопасное место. Безопасное место представляет собой комнату, в которой стоят диваны, лежат подушки. Я не преувеличиваю, я это говорю абсолютно серьезно. Лежат одеяла теплые пушистые, какие-то плюшевые игрушки, которые можно обнять, играет тихая медитативная музыка, показывают мультики приятные. Там студенты могут отсидеться, если они вдруг почувствовали, что их ментальный процесс, душевное равновесие находится в опасности. Это требование покупателя, требование заказчика – покупатель всегда прав. Университеты сейчас зависят от финансирования, не могут себе позволить терять заказчиков, не могут себе позволить терять покупателей. Поэтому любой каприз за ваши деньги.

Безопасная библиотека. В мусорной корзине – "Приключения Гекльберри Финна"

– Как это отражается на куррикулуме, учебных программах?

– Плохо отражается. Я преподавала всеобщую историю, я преподавала историю Ближнего Востока, я преподавала историю России, я вела семинары по разным отдельным конкретным историческим предметам и вопросам. Ко мне подходили студенты и спрашивали буквально следующее: скажите, а как ваш предмет поможет мне стать венчурным инвестором? Я тогда говорила им, что в принципе для того, чтобы стать венчурным инвестором, неплохо быть хорошо образованным человеком, чтобы по крайней мере понимать, во что инвестировать, а во что инвестировать не надо. Знание истории помогает человеку расширить общий кругозор, развить критическое мышление, например. Поэтому все больше и больше в curriculum появляется действительно прицельных, заточенных предметов, которые нравятся студентам, которые звучат как нечто, что они могут использовать в своей будущей жизни практически.

– Я постоянно слышу, что профессора, преподаватели изобретают какие-то свои курсы и чуть ли не свои небывалые науки.

– Профессор, который хочет остаться популярным, который хочет, чтобы его студенты ломились к нему на курсы, а это важно, потому что на самом деле оценки студентов тоже влияют на получение каких-то плюшек от администрации...

– Есть специальные сайты, где студенты выставляют оценки преподавателям.

– Профессора придумывают какие-то, это так и называется, sexy courses. Sexy – не в смысле что там есть что-то, упаси Боже, эротическое, а в том, что это очень привлекательно и для студентов занятно.

– В свое время я взял интервью у Уильяма Дерезовица, выпускника Колумбийского и преподавателя Йельского университета, автора нашумевшей книги "Прилежная овца" с подзаголовком "Недообразование американской элиты и путь к осмысленной жизни". Вот цитата:

Владимир Абаринов: Как отец девушки, которая в этом учебном году поступила в колледж, я хорошо понимаю проблемы, о которых пишет Уильям Дерезовиц. Уже в старших классах начинается гонка за достижениями – призами, дипломами, грамотами, то есть удостоверениями твоего успеха. При поступлении предпочтение отдается выпускникам частных школ, поступить в которые тоже непросто. Именно в правилах отбора абитуриентов доктор Дерезовиц видит основной дефект системы.

Уильям Дерезовиц: Самая главная проблема – это процедура приема, требующая от детей, чтобы они достигли чего-то еще до поступления в колледж. Собственно, именно это означает название книги, "Прилежная овца". Так однажды выразилась одна моя студентка. Существует множество вещей, которые студенты обязаны делать, и делать идеально. Это касается и учебных программ, и разного рода внеклассной активности. Они добиваются исключительных результатов и выглядят безупречными студентами. Сюда входит и отличное понимание того, как заработать академические зачетные кредиты, затратив минимум сил. Однако при этом они перестают управлять самими собой, начинают относиться к образованию цинично, для них оно превращается в соревнование вроде видеоигры.

Владимир Абаринов: Видимо, кратко суть вашей книги можно выразить так: студенты очень хорошо знают, чтó они должны делать, но не знают зачем.

Уильям Дерезовиц: Да, эта фраза очень хорошо передает суть дела.

– Клиент, который платит деньги, получает то, за что он заплатил. Студенты подходят к своему образованию весьма прагматически – это, если говорить строго об образовании, они хотят хорошие оценки. Ко мне подходили студенты и спрашивали: что мне нужно сделать для того, чтобы улучшить свою оценку? Никто ни разу не спросил: что мне сделать для того, чтобы лучше понять то, о чем вы тут нам рассказываете? Оценка – это все. Содержание курса, как правило, ничто. Но в принципе, если вспомнить собственные университетские годы, что я помню из того, что мне преподавали в университете? Не так много на самом деле. Но если сравнить американские университеты сейчас с американскими университетами, скажем, 50-х годов, то, конечно, разница огромная. Потому что тогда была жесткая система курикуллума liberal arts, свободных искусств (в применении к американским реалиям liberal arts означает гуманитарное образование. – В. А.). Они включали в себя классику – греческих классиков, римских классиков, дети должны были, по-моему, даже изучать латынь. Сейчас это все ушло абсолютно. Классические факультеты еле-еле дышат на ладан, а кое-где они даже закрываются, потому что это совсем никому не интересно и не нужно. Древняя история стала вдруг чрезвычайно неочевидным предметом, потому что, во-первых, непонятно, зачем она нужна, во-вторых, уж больно много там всякой гадости, которую студентам слушать неприятно. Мода на региональные исследования тоже шарахается буквально из угла в угол. Когда-то была большая мода на Советский Союз, но это было давно, после того как Советский Союз распался, эти специализированные школы стали закрываться.

– Урезали финансирование.

– Стали урезать финансирование не только потому, что посчитали, что не нужны больше специалисты, знающие русский и русскую историю, а потому, что пропал запрос. Потом появилась мода на Китай, все шарахнулись в сторону Китая. Не знаю, какая сейчас региональная мода, есть ли она. В общем и целом для науки, конечно, не идет на пользу то, что она руководится требованиями потребителя, скажем так.

– А что ты скажешь об этой, как я ее называю, culture of archievments, "культуре достижений"?

Перегрузка. Карикатура неизвестного художника

– Это начинается со школы, потому что для того, чтобы поступить в колледж, уже надо быть собирателем всевозможных достижений, нужно быть спортсменом немножко, нужно быть участником политического клуба дебатов, хорошо бы играть на каком-нибудь инструменте, обязательно хорошо бы участвовать в каких-то благотворительных мероприятиях. Сейчас очень модная экологическая тема, поэтому, если ты был членом какого-то экологического клуба или экологическим чем-то занимался, это тоже замечательно. В университетах продолжается та же самая история. То есть для того, чтобы попасть в очень хороший университет, мало быть отличным студентом, надо быть еще и, как они называют, хорошо со всех сторон образованным, то есть иметь разносторонний опыт. На самом деле этот разносторонний опыт сводится к тому, что школьник последние четыре года школы носится как угорелый со спорта на музыку, с музыки на экологический кружок, с экологического кружка на дебаты и так далее. Это белка в колесе. На кампусе, между прочим, это напряжение немножко снижается, потому что там по крайней мере все это в одном месте. И там уже начинается более-менее специализация. Студенты, которые хотят впоследствии пойти в политику, работают на подхвате в местных выборных кампаниях или, если президентская вдруг случится, тем более. Они работают в политических клубах. Студенты, которые хотят заниматься чем-то экологическим или в неправительственных организациях работать, это тоже очень модно, они занимаются, соответственно, деятельностью другого профиля. Но на самом деле из этого всего и вырастает то, что сейчас представляется как некое такое общее левое, условно, настроение подавляющего большинства американских университетов. Потому что практически вся деятельность, которой студенты могут более-менее заниматься, чтобы набрать себе очки для будущей работы, она вся, так уж получается, сводится к общественной работе в левом понимании этого слова: к защите природы, к помощи беженцам, к выступлениям в поддержку меньшинств, ко всему такому прочему.

– Университеты играют слишком важную роль в американском обществе, чтобы можно было закрыть глаза на эти деформации.

– Если говорить с этой точки зрения, то, конечно, надо предъявлять претензии не нынешним университетам, а университетам конца 60-х годов. Потому что именно тогдашние выпускники Лиги Плюща сейчас сидят у власти и занимаются политикой. Они держат в руках все бразды, и это они не могут выбрать спикера. Это как раз те, кто бунтовал в 1968 году, сейчас не могут разобраться, что происходит со страной.

– Все это, разумеется, не идет ни в какое сравнение с ситуацией в России, где университеты давно забыли о своей автономии, где уничтожена независимая студенческая пресса, где студентов и преподавателей изгоняют за малейшее проявление нелояльности государству. Люба, возвращаемся к началу разговора. Вот это требование к администрациям американских университетов обязательно высказаться о происходящем в Израиле – ты его считаешь правильным? Многие университеты настаивают на своем нейтралитете, на своей аполитичности.

Акция протеста студентов Екатеринбурга против реформы высшего образования и ее жестокий разгон. 14 апреля 1998. Подробности см. здесь. Госдума поддержала тогда требования студентов и осудила применение силы к протестующим. Власти пошли на попятную: монетизация образования была отложена.

– Я бы сказала, что университеты настаивают на своем праве высказываться или нет, тут они абсолютно правы. Пускай меня закидают тряпками, но если университет посчитал необходимым официально высказаться по поводу вторжения России в Украину – это его право. Если университет посчитал необходимым не высказываться по поводу ближневосточного конфликта – это тоже его право. Университеты в данном случае используют свое право на независимое мнение. Свобода слова – это не только право высказываться, но и право хранить молчание. Да, это кому-то может не нравиться. Но до тех пор, пока студенты носят просто лозунги и ходят по улицам, они имеют на это право. Точно так же как имеют право ходить по улицам и носить лозунги их противники. До тех пор, пока они друг друга не бьют и не портят чужую собственность. В конце концов, университет был создан теоретически для того, чтобы научиться словесным разборкам, как бы это ни было противоречиво. Действительно, университет – явление противоречивое, внутренне консервативное, внешне либеральное, никогда никому не удобное и очень часто самотормозящееся.