Кончилось кино. Екатерина Марголис – о расширении Рейха

Венецианский кинофестиваль привычно завершает лето. Звездно-гламурная его часть предсказуема, интереснее фильмы параллельных программ, которые едва ли увидишь потом на большом экране.

Отличить кино от реальности в военное время иногда невозможно. Да и не нужно. Тем более что одновременно полным ходом идет информационная война.

Если на Венецианское арт-биеннале россияне въезжали на маскировочном осле, то на кинофестиваль въехали на канадском. Точнее, на российском танке с плохо прикрытой Z.

"Канадская" режиссерка Анастасия Трофимова сняла типично российский пропагандистский фильм Russians at War о "человечности российских солдат", "двух сторонах конфликта", "правде сквозь туман войны" и прочих хорошо известных пропагандистских нарративах из области "все неоднозначно".

"Истории российских солдат помогут глубже понять эту войну" – гласит аннотация.

Трофимова утверждает, что ее собеседники – обыкновенные ребята, многие из них не хотели воевать, но пришлось, и она за семь месяцев съемок не заметила никаких следов военных преступлений российской армии в Украине… Что ж, для бывшей киноработницы Russia Today все закономерно.

"Меня поразило, насколько они выдерживают всё то, что с ними происходит. Вокруг физические лишения, отчаяние, смерть. Но несмотря на это, люди стараются держаться и оставаться людьми... Война ужасна, мне очень жаль, что она происходит. Я до сих пор мониторю абсолютно разные каналы – и с украинской, и с российской стороны. И меня поражает, насколько всё похоже. Часто это те же самые лица, тот же самый юмор, та же самая несгибаемость, те же самые страдания, те же самые похороны…"

Те же самые…

На вопрос о том, смотрела ли она "20 дней в Мариуполе", "канадская" деятельница кино ответила, что ей было некогда.

Украинские кинематографисты приезжали на фестиваль из-под российских обстрелов, были среди них и те, кто получил ранения по вине вот таких "обыкновенных ребят".

Премьеру фильма Ольги Журбин "Пісні землі, що повільно горить" предваряла акция на красной дорожке: съемочная группа вышла с вышивками, на которых указаны расстояния до мест заключения, где россияне держат пленных украинцев.

Документальный фильм, кажется, собран не монтажером, а самой историей, разворачивающейся здесь и сейчас. Для многих украинских зрителей это было нечто вроде опыта ретравматизации.

"Хочется, чтобы этот фильм увидели все люди и поняли, какую боль испытывают украинцы. Нет, даже не так. Правильно – так не может быть, такого не должно быть!!!! Массовое безнаказанное уничтожение людей на глазах всего мира!!!! Поражает безразличие к происходящему. Если мы будем равнодушны, с закрытыми глазами и душами, то очень скоро такое может произойти с каждым из нас. Украинский народ очень сильный, его не сломить, потому что есть душа, вера и сплоченность! И после просмотра фильма, в душе бесконечная боль и ненависть", – написала моя живущая теперь в Венеции украинская подруга.

Когда она выезжала из Киева, на ее глазах "обыкновенные ребята" расстреливали соседние машины. В фильме Ольги Журбин она узнавала свою историю вплоть до поворотов дорог.

На фестивале прошла премьера фильма молодой украинской режиссерки Жанны Озирной "Медовый месяц". Молодожены Тарас (Роман Луцкий) и Оля (Ирина Нирша) переезжают в новую квартиру. Тарас – психотерапевт, Оля – художница. 2022 год. Новоселье где-то в Киевской области… Нераспакованные коробки. Разговоры обо всем подряд – от искусства до угрозы войны. "Может, они нас просто кошмарят, чтоб мы все сошли с ума, а это все блеф?" – почти с надеждой говорит кто-то из гостей. Смущающий всех своей предусмотрительной серьезностью Остап дарит молодоженам тревожный рюкзачок с фонариком, зарядкой и медикаментами.

Тарас и Оля просыпаются от взрывов за окном. У Оли должна быть выставка в Вене, ей звонит кураторка, зовет срочно выезжать, но при этом отказывается донатить на ВСУ, как просит ее Оля – мол, только на гуманитарные нужды, "мы против эскалации…". – "А разве наше право жить – это не гуманитарные нужды?" – так вопрос Оля сможет сформулировать позже, наедине сама с собой. Тарас посылает на три буквы позвонившего ему из Ростова Z-отца: "Сейчас мы приедем и наведем у вас порядок – развели у себя грязь, а нам за вами убирать… Все будет хорошо, но ты отъедь куда-нибудь пока что. Лучше в Европу. Чем западнее, тем лучше". Пока Оля размышляет, как забрать из мастерской работы и выехать, становится поздно. Улицы заняты российскими танками, двор простреливается, жителей выгоняют на улицу – а Тарас и Оля решают притаиться и сделать вид, будто их в квартире нет. Следующие пять дней они проводят, ползая между коробок своей нераспакованной и не состоявшейся жизни в новой квартире, узнавая все больше о себе, друг о друге и природе человека. Они оторваны от связи, воды и мира. Они даже не знают, существует ли ещё Украина. Но решают не сдаваться на милость врага и, подобрав кота расстрелянного россиянами соседа, выходят в ночь. Дальше титры и неизвестность.

Это, конечно, тоже не кино, а почти документальная притча, история тысяч и тысяч украинцев, переживших подобное.

Именно в этом контексте на Венецианском кинофестивале и был показан фильм Russians at War. Показан в те дни, когда Украина буквально тонет в крови своих детей, когда Харьков хоронит 18-летнюю художницу Веронику Кожушко, когда жертвы обстрела училища в Полтаве исчисляются десятками, когда из Львова передают душераздирающие кадры прощания Ярослава Базилевича со всей своей семьей: российская ракета убила его жену Евгению и троих дочерей: Ярину (21), Дарью (18) и Эмилию (7).

"Простой российский солдат" просто нажал кнопку. Если это не геноцид, то что это?

Не только в пропагандистских лентах, но и в либеральной российской прессе говорят об этом другими словами: "его мобилизовали", "их заставили", "послали воевать", "ему нужно было кормить семью"…

Уже не раз было сказано о том, что словесный инвентарь апологии убийц чрезвычайно богат пассивными и безличными конструкциями. Именно в этом пассивном залоге – залог успеха российской "мягкой" пропаганды, гуманизации оккупантов.

Герои Трофимовой тщательно отобраны, и весь фильм выстроен так, чтобы вызвать к ним сочувствие. Параллельно в микродозах впрыскивается дезинформация про "всё неоднозначно", "непонятно, почему идет эта война" (хочется встать и прокричать: она идет не сама, и очень понятно почему – вот эти самые оккупанты в кадре вторглись в Украину), и типичная жвачка о "гражданской войне" и "братских народах". Всё это сделано не в лоб, а тщательно сервировано через "истории простых людей".

Венецианский зал встретил Russians at War овациями: Pace, pace!

Мой приятель видел, как после просмотра Трофимова с охапкой цветов пыталась запрыгнуть на отплывающий катер и чудом не упала в воду. Соблазнительно было бы считать это метафорой отходящего от российского дурмана корабля современности, но на набережной "канадскую" режиссерку ждали итальянские поклонники, которые благодарили ее за великолепный миротворческий фильм.

Итальянская культура человечна и бесконфликтна, итальянцы при всей внешней эмоциональности избегают конфронтаций, так что именно итальянская аудитория с ее традиционной русофилией – идеальная питательная среда для такого рода пропагандистского продукта.

Собственно, на духе европейской толерантности и человечности и на мифе о "загадочной и великой русской душе" все эти десятилетия произрастал и продолжает успешно паразитировать русский мир. Он паразитирует на всем: на искусстве, на благотворительности, на достижениях науки, на новейших технологиях, на соцсетях, гуманистических традициях и человечности. Такова природа этой новой формы российского фашизма, который подобен раковой опухоли. Она не создает свою ткань. Она мимикрирует под здоровые клетки. И их же в результате убивает. (Именно этот механизм наглядно продемонстрирован историей развития российской благотворительности.)

Скандал всё же разразился: появился ряд критических и недоуменных рецензий, посол Украины направил письмо протеста руководству кинофестиваля, а кроме того, выяснилось, что фильм частично снят на деньги канадских налогоплательщиков, министр финансов обещает разобраться, некоторые члены канадского парламента выступили с резкими заявлениями.

И только продюсеры надменно продолжали утверждать, что фильм антивоенный. Однако после массового протеста украинской диаспоры в Торонто та же самая компания запела совсем другие песни.

Фильм не будет показан по телевидению, государственная канадская компания не будет заниматься его распространением, не будет показов и на фестивале в Торонто.

Фестиваль выпустил двусмысленное заявление: мол, мы за свободу самовыражения и против цензуры, а причина отмены показов Russians at War только лишь в опасениях за общественную безопасность. Впрочем, полиция Торонто заявила, что решение принято без консультаций с ней и не по ее рекомендации: ничего про угрозы безопасности сказано не было.

Демократия – это когда голос и правда имеют значение.

Демократия не гарантирует справедливости. А лишь возможность ее достижения.

Любопытно, что и часть российской либеральной публики в эмиграции тоже встретила ленту сочувственно. Это, впрочем, логично укладывается в общую картину.

И сейчас, когда массовый показ отменен и ведется расследование, именно россияне наверняка примутся голосить о цензуре.

То, что российская пропаганда успешно паразитирует на демократии и ее институтах, давно понятно. Не только паразитирует, но и в некоторых случаях ее коррумпирует.

Но то, как рядовые образованные россияне, не выучив азов демократии и не усвоив ее базовых ценностей и никак не применяя их к себе и своему обществу, научились лишь внешне имитировать западный образ жизни (всё началось еще в 90-е с "евроремонта") и оперировать теми же словами и понятиями, полностью выхолащивая их реальное содержание, – заслуживает отдельного исследования. По недавнему кейсу задержания Павла Дурова во Франции стало очевидно, насколько слабы представления о демократических институтах и правосудии даже у властителей оппозиционных российских дум на Западе.

Факт незаконного пересечения границы и нахождения россиянки на территории независимого государства, да еще и в форме оккупационной армии ("чтоб свои случайно не пристрелили", – добродушно советует ей один из российских военных), не порождает вопросов у либеральных россиян. Зато нарратив о "наших мальчиках" по-прежнему вызывает пусть чуть замаскированное, но очевидное сочувствие.

Но на исходе третьего года вторжения пора наконец сформулировать, что значит быть "против войны".

Боюсь, что большинство противников войны, о которых нам рассказывают оппозиционные политики в изгнании, обращаясь на самом деле к своему воображаемому прекрасному электорату будущего, который ни в коем случае нельзя обидеть даже намеком на ответственность за активное или пассивное соучастие в геноцидальной войне против украинцев, являются не противниками войны как таковой, а того, что осложняет им жизнь, причиняет дискомфорт или приносит ограничения и финансовые потери. А то, что переживает в это время украинский народ, их нисколько не заботит. Многочисленные деятели культуры в эмиграции, формально выступающие "против войны", так и не захотели однозначно поддержать Украину, а вопрос донатов и помощи украинской армии по-прежнему не обрел консенсуса. Здесь тоже "всё неоднозначно".

Война – это какой-то враг, досадная помеха, беда или даже катастрофа – но прежде всего внешняя. Она каким-то образом "началась", "случилась", "пришла" без реального участия сотен тысяч или даже миллионов людей. Оппозиционно настроенные россияне настолько сконцентрированы на противопоставлении себя режиму, а "хороших" противников войны – "плохим" сторонникам, что утратили способность к большому видению вне внутрироссийского контекста. Big picture, в которой Россия представляет собой угрозу всему человечеству, для них не существует.

Для них мир россияцентричен.

Именно это печально напоминает путинскую идеологию.

В представлении номинально антивоенных руссоцентриков мир должен почему-то с риском для себя подождать очередного эксперимента под названием оттепель/перестройка/или же Прекрасная Россия Будущего, которая на деле каждый раз оказывается лишь временной отсрочкой очередных агрессий.

Потому и украинцев в этой картине героического противостояния "войне Путина" (который, по выражению Яшина, "задолбал своей войной") просто нет.

Недавно в Римини прошла выставка о "другой России" – об истории хосписного движения и паллиативной помощи.

Казалось бы, благородное дело. Но оно используется ради обеления образа России в глазах итальянцев. Не случайно и выбранное для ее проведения время, и то, что она проходила под эгидой не раз запятнавшего себя политически в Италии католического движения Comunione e Liberazione. Думаю, при многолетней пропаганде, материальных вливаниях в Италию и крайне скользкой позиции Ватикана в отношении российской агрессии не приходится удивляться, что именно эта организация стала паровозом очередного русофильского мероприятия.

Директор московского детского хосписа "Дом с маяком" и известная благотворительница Лида Мониава опубликовала восторженный пост о своей поездке:

"Мне как-то пришло письмо, что в Италии хотели бы сделать выставку про хосписное движение в России и "Дом с маяком" в частности. Я сначала не поверила, неужели кто-то в Европе во время войны готов делать выставки про Россию? Оказалось, и правда так. У католиков есть движение "Общение и освобождение", это движение (как я поняла) о том, что христианство – это не догмы и традиции, а ежедневная жизнь человека, то как человек работает, как общается с семьей, с друзьями, прохожими и соседями. Родоначальник этого движения, католический священник Луиджи Джуссани. Он любил Россию. (...) И вот мы оказались на огромном мероприятии в Италии, на 300 тысяч человек, где все участники любят Россию и интересуются Россией, несмотря ни на что. И это было что-то невероятное. А потом мы гуляли по Венеции и сами не верили своему счастью".

"Несмотря ни на что…"

Пост был опубликован на третий год ведущейся Россией геноцидальной войны против Украины и в день массового обстрела и гибели людей в Харькове. По новейшим российским правилам "несмотря ни на что", похоже, следует писать раздельно. В своей способности "не смотреть ни на что" в век интернета россияне обогнали даже жителей Бухенвальда, якобы смотревших в другую сторону.

Характерна и дружная реакция оппозиции, культурной антивоенной элиты и деятелей благотворительности на операцию ВСУ в Курской области. Они принялись соревноваться в том, кто первый возьмет с полки самый большой пряник "всемирной отзывчивости". Слышатся призывы переводить средства через Сбербанк – путинский карманный финансовый инструмент ведения войны… но кто ж обращает внимание на такие мелочи, как санкции.

"Помощь мирным жителям Курской области" – новое заклинание для того же воображаемого электората будущего.

В кадр этого видения никак не попадает тот факт, что мужья и сыновья этих самых "мирных жителей" воюют на чужой земле, что эти самые "мирные" два года старательно не замечали летящих с их территории смертоносных ракет, а многие из них открыто поддерживали и приветствовали начало геноцида соседнего народа. Но стоило войне прийти на их территорию, а дронам полетать над их домами, как всемирная отзывчивость расцвела пышным цветом вместе с амнезией.

Способность не только смотреть в другую сторону, но и не смотреть ни на что вообще, игнорируя массовые преступления россиян на украинской земле и делая жертв из агрессоров, опять-таки роднит противоположные полюса российского общества. Страдательный залог – как залог безответственности и неподсудности.

Не припомню, чтобы немецкие антифашисты в разгар Холокоста ставили в свои приоритеты помощь "мирному немецкому народу", без пассивного или активного участия которого никакой войны и никакого Холокоста и не было бы, или занимались демонстрацией своей объективности: помогаем и немцам, и евреям, вопросов не задаем.

Не припомню и чтоб американцы, раздавая помощь в послевоенной Германии, соблюдали трогательный моральный нейтралитет (столь удобный нынешним россиянам) и говорили: "бедняжки, вы такие же жертвы войны, как евреи и завоеванные вами народы". Было ровно обратное: многостраничные анкеты о степени коллаборационизма, плакаты с фотографиями концлагерей "это сделали вы" и многое другое. Мы не будем сейчас обсуждать эффективность такой тактики. Даже Ясперс признавался, что на некоторых это оказало обратный эффект – когда покаяние было как бы навязано извне. Однако без него рецидивы гарантированы.

"Можем повторить".

Именно на этом неразличении причины и следствия, черного и белого, на размазанной семантической "антивоенной" многозначности и произрастает столь любимая российской пропагандой "всё-неоднозначность", дающая по-прежнему обильные всходы не только в умах россиян, но, что гораздо печальней, в умах европейцев, граждан стран НАТО.

Персонификация войны как некоторой абстрактной высшей страшной силы очень легко ложится на короткую память и клиповое сознание, на отсутствие причинно-следственных логических связей. Эта антивоенная мифология, в которой нет места личному выбору, свободе воли и ответственности, но есть огромное пространство для сентиментализации зла, – идеально работает на самообеление и устраивает как пропутинского, так и антипутинского обывателя. А заодно и европейского.

Парадоксальным и очевидным образом демонизация войны как стихийного бедствия (и соответствующие речевые и грамматические конструкции, обслуживающие этот миф) работает не на мир, а ровно на продолжение войны и ее легитимизацию.

А whataboutism и деперсонификация участников и соучастников войны – несложный пропагандистский трюк – работают на обеление военных преступников и соучастие обывателей, на снятие личной ответственности за участие или равнодушие, на псевдопацифизм, уравнивающий агрессора и жертву или даже переворачивающий эти роли, – а значит, на продолжение войны.

Впрочем, и это не так ново.

Немецкий нацизм героизировал волю и силу и обрел своего летописца в лице Лени Рифеншталь. Российский же, наоборот, эксплуатирует культ жертвы. Да и фигуры такого масштаба в пропагандистском кинематографе нет: Анастасия Трофимова явно на нее не тянет. Впрочем, эту качественную лакуну успешно компенсирует количественная – век соцсетей не так нуждается в масштабных фигурах. "Всё неоднозначно" – продукт рассыпчатый.

Как и сталинская, нацистская пропаганда тоже не без оснований считала кино важнейшим из всех искусств.

И история Венецианского кинофестиваля неразрывно связана с ней. Фестивали начала 1930-х годов пользовались огромной популярностью, но с началом войны начался период, который итальянцы воспринимают как крайне неудобный и особо не обсуждают. В 1940 году державы Оси согласились переименовать мероприятие, выбрав однозначное название – "Итало-германская кинематографическая демонстрация". Фестиваль быстро превратился в витрину итальянской и нацистской пропаганды – типичным примером стал фильм "Возвращение домой", агрессивная антипольская работа Густава Учицкого.

Неудивительно, что именно Йозеф Геббельс проявил большой интерес к возможностям, предоставляемым фестивалем. Он был его горячим поклонником и завсегдатаем. Сохранилась фотография, на которой он, веселый и одетый в элегантный белый костюм, отдыхает на террасе отеля "Эксельсиор" на фоне моря, в окружении светской элиты тех лет. У него были большие планы на Венецию.

В дневнике Геббельса за сентябрь 1943 года есть запись: "Я спросил фюрера, […] как далеко он намерен расширить рейх. Его идея состоит в том, чтобы продвинуться до венецианской границы. […] Венеция будет готова принять это, поскольку только рейх сможет обеспечить её туристическим потоком, которому Венеция придает наибольшее значение. […] Я лишь надеюсь, что фюрер не позволит ничему, особенно своей дружбе с Дуче, отвлечь его от этого решения".

Слава Богу, в этом смысле сегодня времена все же менее неоднозначные: Путину дальше Монголии путь заказан, да и культурный его горизонт едва ли дотянется до Венеции.

Чего нельзя сказать, впрочем, о российских туристах и пропаганде.

Что ж, за неимением лучшего будем считать это пока поводом для оптимизма ограниченной дальности.

Екатерина Марголис – художница и писательница

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции