"Куча правил, которые всё усложняют". О волонтёрстве без прикрас

Гуманитарный коридор – понятие не только юридическое, правовое или военное. Человека необходимо поддержать психологической и лекарственной заботой, теплом и словом. Есть не только медицина катастроф, но и язык катастроф. Несколько миллионов украинцев покинули свои дома. Мировое сообщество поднялось на защиту новейших изгнанников. Об этой картине мира, создающейся на наших глазах, подкаст-сериал "Гуманитарный коридор". По ширине этого коридора будут судить о морали и ответственности нашей эпохи. Ведущие – Иван Толстой и Игорь Померанцев.

Дора Дмитриева: "Вернулась в Америку с татуировкой трезубца"

Иван Толстой: Вы попали в качестве волонтера в Польшу. Когда это было и почему?

Дора Дмитриева: В первые две недели августа я поехала в Польшу, в город Пшемысль, там группа волонтеров, которая называется RFU – Russians for Ukraine. Это были друзья моего папы, которые там раньше работали волонтерами, мы связались с ними, там у них стоит дом в Медыке, там мы жили и помогали на станции. Это первая большая станция, на которую приезжают беженцы из Украины. Но я, если честно, была в шоке, потому что куча народу уже возвращалась обратно в Украину. Люди возвращались по разным причинам – у кого-то кончились деньги, нет жилья, даже были люди, которые ехали обратно, потому что забыли свои документы. Была женщина моего возраста с трехлетней девочкой, они ехали обратно в Харьков, когда было еще очень опасно. Женщина мне сказала, что не уверена, что дом еще стоит, они не могли связаться с соседями, но у них там документы. Потом они, может быть, смогут оттуда опять выбраться.

Было много таких историй. Другая женщина с детьми ехала обратно, потому что у нее там пожилая мать умирала в госпитале. У нее была паника, она хотела попасть в Украину, чтобы увидеть мать. У нее и у дочки были паспорта, но она забыла все бумаги мальчика. Она в панике стоит в этой длинной очереди на паспортный контроль, перед тем как сесть на поезд обратно в Украину, и ругается: как я могла все забыть, теперь мы застрянем, не успею увидеть мать!

Дора Дмитриева с одной из беженок

Когда ты работаешь волонтером, ты помогаешь добраться, подсказываешь лучший способ, ты работаешь адвокатом этим людям. Они устали, они в панике, ситуация постоянно меняется, даже если они проверяли информацию по интернету, то все уже могло поменяться. Они едут по слухам, куда можно доехать, а это все время меняется.

Иван Толстой: Дора, а люди в горе, в беде, в растерянности во всем мире одинаковые? Американцы вели бы себя так же в панике, как украинцы, или нет?

Дора Дмитриева: Мне кажется, что нет. Я даже на эту тему с другими волонтерами говорила, что, например, американцы часто проверяют заранее, как лучше добраться. Если вот сейчас разбомбят их дом, то я не знаю как, но они бы смотрели заранее или по телефону, пока ехали, проверяли. А многие люди, которые ехали из Украины, были пожилые женщины, они ехали встречаться со своими семьями, которые уже были в разных частях Европы. Я очень часто переписывалась или разговаривала с их телефона с родственниками, которые их ждали, надо было эту бабушку посадить на правильный поезд или показать лучший путь. Эти женщины не были готовы, хотя как можно к этому приготовиться, и непонятно, где бы они могли брать правильную информацию. Но вот оказалось, что они одни остались в Украине и теперь им надо было добраться. Эта паника и усталость сказываются на пожилом человеке. А я думала, что это может быть моя собственная бабушка, и это было очень тяжело. Они за меня хватались, так мило со мной общались, просто хотелось плакать.

Иван Толстой: Дора, а что власти польские? Как организовано это дело? Вам понравилось? Все было так, как вы бы это сделали, или что-то нужно было исправить?

Дора Дмитриева: Многое нужно было бы исправить. Я была в шоке. На станции висели объявления, где очень мелко было написано, куда идти, на какой перрон украинский поезд приходит, было непонятно. Поляки очень устали, это все им надоело, но они мешали волонтерам, которые приехали туда помогать. Были рабочие на станции, это их работа – есть война, нет войны, они там работают. А волонтеры помогали и делали их работу за них. Так что мне было совсем непонятно, почему им надо теперь все усложнять даже волонтерам.

Иван Толстой: Вы думаете, что это могли какие-то приказы осложнять или это то, что называется инициативой конкретных людей?

Дора Дмитриева: Да. Большая проблема была с Красным Крестом польским, они мешали в универмаге "Теско". Там был большой центр для беженцев, там они принимали две тысячи людей сначала, а теперь там было сто пятьдесят человек, и если повезет, то они тебя возьмут, и то только если ты за последние 24 часа пересек границу. И куча других правил, которые все усложняют. Даже на станции.

В одно утро мы все явились в пять утра, была первая смена, а поляки, которые работали за столом, где отмечались волонтеры перед каждой сменой, мне сказали, что мы не ставим штампик женщинам, правила поменялись, мы сейчас только ставим штампик мужчинам, потому что они помогают тяжелые чемоданы нести. А я была накануне на станции и ничего об этом не слышала. Я просто стала смеяться: "Вы что, у меня спина болит, я тоже помогаю эти мешки нести!" Просто не хотели мне ставить штампик. А я уже готовая, в жилете стою. И я пошла помогать как обычно, без штампика.

Но 20 минут спустя прибывает группа японских волонтеров, многие студенты приехали помогать, очень хорошие люди, я с ними очень подружилась, они были очень благодарны мне, что я могу им по-английски все объяснить. И я смотрю – у девочек стоит штампик. Я прихожу обратно и говорю: "Это – женщины, вы им дали штампик". А эта женщина не хочет со мной иметь дело, делает вид, что звонит кому-то выше нее.

Я потом нашла синий карандаш и сама себе нарисовала этот штампик. Я закончила художественную школу, и это мне было очень легко. И я начала другим женщинам в нашей группе волонтеров рисовать этот штампик. И я так хорошо стала это делать, что одна женщина забыла, пришла утром, а женщина за столом говорит: "Вы что? У вас уже штампик стоит!"

Дора Дмитриева с другими волонтерами в Пшемысле

Но все равно у меня шок. Некоторые люди из России в нашей волонтерской группе сами три дня ехали, чтобы попасть из России и помогать бесплатно. Нам не надо платить, мы сами устроились, мы просто хотим помогать. Почему все эти разные правила? Это просто бессмысленно!

Иван Толстой: Психологическая усталость?

Дора Дмитриева: Да.

Иван Толстой: Человеческий ресурс не бесконечен, люди устают даже в своем добре, даже в помощи, потому что это все очень утомительно, и это, конечно, очень сильно действует на нервную систему. А как это было у вас? Как вы спали? Был ли аппетит? Какие ваши эмоции были? Хотелось ли вам смеяться или, может быть, послушать музыку вечером?

Дора Дмитриева: Вечером перед сном, когда мы ложились спасть, очень часто просто хотелось плакать. Ты наконец-то один, адреналин успокоился. Я там провела только две недели, я хотела помочь сколько смогу, так что я в хорошую ночь спала, может быть, 4 часа. Аппетита не было. Это все, по-моему, связано с адреналином. Кофе я не пью, и там это тоже мне не нужно было. Просто встаешь там в жилете в пять утра, к тебе первый человек подходит, потом уже группа формируется других беженцев с вопросами. Я думаю, что ко мне даже больше людей приходило, потому что я женщина и им было удобнее со мной иметь дело. Я там с папой работала волонтером, и даже было интересно, что подходило больше людей, когда я с ним вместе стояла. И я это понимаю, им тоже от этого более спокойно.

Были люди, которые даже не могли платить кредитной карточкой, у них руки тряслись, надо было им помочь. Были дни, когда казалось, что все тяжело, плюс встречаешь разных людей, они рассказывают свои истории; просто были дни, когда я хотела, чтобы что-то было легко. Была женщина с двумя маленькими сыновьями, она хотела ехать в Чехию, в Прагу. И когда она подошла к единственной кассе, которая принимала людей, которые едут не в Польшу... Если едешь в Польшу, то там была будка, где можно было разобраться, как купить билет.

Но была всегда длинная очередь для этой одной главной кассы. Полякам, которые работают в этой кассе, надоело все, они быстро разговаривают, не объясняют, просто гонят: вы отойдите, я следующего возьму. Часто тебя просто кто-то хватал и говорил: пожалуйста, помогите разобраться с этим человеком! Я иногда с ними по-английски разговаривала в кассе, иногда на них кричала. Часто приходилось на поляков кричать, и они на меня кричали, и я понимала все, что они на польском кричат.

Дора Дмитриева с беженцами

У меня была другая энергия, чем у человека, который уже три дня путешествует, устал и непонятно, что он видел и пережил перед тем, как наконец-то выехал из Украины. У меня было много сил, и я была счастлива им помогать, но я была в шоке, как после всего этого усталые люди хотят друг другу помочь.

Я встречала многих с животными. Одна женщина ехала с тремя котами. Оказывается, третьего кота она просто взяла с улицы, когда она убегала из дома. И вот они ехали на поезде, я ей помогла их нести, но как она до этого добиралась – непонятно. Я там была в августе, было жарко и на третий день закрыли все кухни, которые бесплатно выдавали еду, не было воды. И эта длинная очередь, люди, которые едут обратно в Украину, им нужно дойти до дальней части станции, чтобы взять водичку. Я использовала инвалидное кресло, оно было одно на целую станцию, я его наполняла водой, возила на другую сторону и выдавала водичку.

Там тоже была автобусная станция, я пошла посчитать, кому нужна вода, что я сейчас привезу. Подошел очень тощий мужчина, он путешествовал со своей женой: "Давайте я вам помогу". Я говорю: "Вы что, у меня кресло". – "Нет, я вам сейчас помогу". Мужчина тощий, не очень сильно выглядит. Оказывается, он три недели просидел в Мариуполе в подвале, у него даже что-то с плечом, но он хотел мне помочь и должен был пойти со мной. Это один из многих примеров. Встречались люди на станции, если была молодая девочка, которая одна ехала или просто чужая мама ее с собой взяла, люди говорили: "Вы на поезде в Ганновер? Тогда вы с нами". Как будто это ее ребенок, а не чужой. Мне даже кажется, что в Америке такого бы не было, такие теплые люди, они готовы друг другу помочь.

Иван Толстой: Что было самое приятное во всей этой истории, от чего вам было на душе хорошо?

Дора Дмитриева: С начала войны я плакала, не могла спать, проверяла новости каждую минуту, не могла работать, ничего не могла делать, просто быть там и помогать. Есть такие тяжелые ситуации, люди плачут, надо успокаивать или решать проблему. Но все время, когда я там находилась, мне было, вообще-то, легко, если сравнивать с тем, что я дома сижу и работаю. Я очень не хотела уезжать. Я сейчас опять поеду в конце декабря.

Я хотела закончить историю про женщину, которая ехала обратно и забыла паспорт мальчика. Я там уже находилась несколько дней и поняла, что особенно женщинам-полькам совсем все надоело, они на меня кричали, я проводила очень много времени там на паспортном контроле.

Вообще было не очень понятно, можно ли волонтерам находиться внутри здания паспортного контроля, но я туда проникла и проводила очень много времени. Даже если на меня кричали, я там находилась, потому что там были проблемы. Меня убивало, что толпа едет обратно в Украину, непонятно куда, непонятно на что, и первые дни просто хотелось им сказать: пожалуйста, остановитесь! Потом к этому привыкаешь, просто хочешь помочь. Я простояла всю очередь с этой женщиной и в последний момент решила, что мы сейчас подойдем к окошку, где два мужчины сидят, потому что к этому моменту я знала, что если там женщина сидит, они не попадут на этот поезд. Но все уладилось – сели, пропустили. Так что сразу понятно, с кем имеешь дело, у кого лучше всего что-нибудь спросить.

Иван Толстой: Вы поедете туда же?

Дора Дмитриева: Да, в тот же городок. Я уже им написала, у меня будет место в доме, где волонтеры.

И нам повезло с деньгами – эта группа RFU смогла снять тридцать комнат, там тоже сейчас им будет нужна помощь, чтобы помогать с комнатами, чтобы люди могли остановиться, потому что сейчас в "Теско" никто не попадет, они все разрушили.

Дора Дмитриева с трезубцем на память

Иван Толстой: Вы рассказали об украинцах, которые возвращаются в Украину. Имели ли вы дело с теми, кто едет дальше, на запад? Это другой человеческий тип? Они не так хотят домой или они просто больше политически понимают, что беда еще очень надолго?

Дора Дмитриева: Да, и у них уже есть родственники там, они знают, что могут там устроиться. А некоторые ездят туда и обратно, они уже несколько раз пересекли границу. Они тоже хотят домой после всего этого. Просто было очень интересно, как у всех такая разная ситуация. Если твоя семья уже устроилась в Германии, тогда ты едешь туда. Но я переписываюсь с несколькими беженцами, с которыми я подружилась. Одна женщина в Гамбурге сейчас живет. Я ее встретила, когда она ехала их Киева, потому что ей делали операцию в Киеве. Ей 30 с чем-то лет, она в хорошей спортивной форме, она не пожилая, не инвалид, и когда пришло время сажать людей на ганноверский поезд, который ходит через день и в который очень тяжело попасть… Мы же сначала сажали инвалидов и пожилых, но вот у нее бумаги, она хромает, может даже шрам показать, а все остальные кричат: куда вы берете эту женщину, она не инвалид! Но у нее только что была операция, она хромает! Она вернулась в Гамбург, мы часто переписываемся, она даже не знает, сможет ли когда-нибудь вернуться, но ей очень там не нравится, это не дом.

Так что я слышала оба мнения от разных людей. Главное, что вы уехали из дома, где опасно, теперь вы поселились в новой стране. Но непонятно, как там с докторами, как со школой, сколько вы можете прожить в квартире, где вы поселились. Но привыкать к этому сложно, вы же не готовились к этому, вы же не решили: а давай-ка я через два месяца уеду в Германию и буду там жить. Это тоже тяжело. Просто депрессия может быть от этого. И если ты там уже долго живешь, тебе все равно не нравится и хочется домой, даже если дома опасно.

Иван Толстой: Среди ваших американских знакомых и друзей многие ли понимают, что происходит там, в этой горячей точке мира?

Дора Дмитриева: К сожалению, нет, и меня очень мучает, что новости американские стали мало писать и показывать на эту тему. Сейчас есть другие конфликты и проблемы. Они просто не понимают. Я им посылаю статью или разговариваю с ними, но сразу становится понятно, что ок, поговорили на эту тему, теперь что-то следующее.

Еще была история, как мы помогали инвалиду с его женой. Мы их встретили с поезда, они из Харькова приехали, их надо было поселить в мотеле, чтобы они на следующий вечер сели на ганноверский поезд. У них было два очень тяжелых чемодана, а мы уже знали, в какую гостиницу мы их отвезем, но там не было еды. Мы остановились у магазина, папа с его женой зашли купить еду, а я осталась с ним в машине. Оказалось, что он татуировщик и, конечно, в конце концов он мне сделал татуировку – трезубец. Я с ним тоже теперь часто переписываюсь, они очень милые люди. Я приехала и показывала свою тату друзьям в Америке. "А классная тату! А это что? Это символ чего?" Я просто офигела. Если бы у меня была тату американского флага, они бы спрашивали, что это такое?

Это меня бесит. Но тут тоже это всем надоело. Вокруг раньше висели украинские флажки в городе, но всего этого становится меньше.

С года за мной и сестрой ухаживала Галюся, как мы ее звали, она из Украины приехала и была наша няня до пяти лет. И я даже четыре года назад съездила в Киев и ее увидела. Она, к сожалению, умерла год спустя. Но я была так счастлива ее встретить, я у нее в семье жила полторы недели. Это как родственники уже. Моя кузина вышла замуж за украинца. Так что есть связи. Я родилась в Америке, но родители из России. Как мне повезло, что они понимают все. Даже в Америке есть русские люди, которые думают, что давайте сейчас бомбить Украину. Я понимаю, что этот конфликт ближе ко мне, чем к ним.

Слушайте и подписывайтесь на нас в Apple Podcasts, Google Podcasts, Spotify, Яндекс.Музыка, YouTube и в других подкаст-приложениях. Оставляйте комментарии и делитесь с друзьями. Гуманитарный коридор. Моментальные истории жизни.