В Третьяковской галерее и Пушкинском музее прошли события, связанные с памятью об умерших. В Пушкинском музее 90-летний сценограф Борис Мессерер представил альбом "Экспо-арт": это рассказ о выставках, которые оформлял в этих стенах Мессерер, с посвящением памяти директора музея Ирины Антоновой.
В Третьяковке идёт выставка "In Memoriam. Остановленное время". Здесь главные экспонаты настолько особенные, что их редко показывают публике. Они взяты из одной из самых закрытых коллекций галереи. Это посмертные маски: от Петра Первого до Ленина и Сталина, от Пушкина до Горького и художника-мистика Василия Чекрыгина.
Нужно было найти особый ход, подобрать интонацию, чтобы такая выставка не оказалась пугающей, жуткой. Разговор с замдиректора по науке Третьяковской галереи Татьяной Карповой о смерти и памяти, об их отражении в культуре начнем с такого вопроса:
– У вас в первую очередь представлены посмертные маски известных людей, политиков и деятелей культуры. Можно ли их считать произведениями искусства или это артефакты совсем другого плана?
А.М. Горький. 1927 г. Виктор Хааген-Мюллер
– По природе своей это непростой объект. Это действительно слепок лица умершего в какие-то первые часы, когда человек перешагивает границу жизни и смерти. С другой стороны, маски, которые мы здесь представляем, часто снимали известные скульпторы. Это и Гальберг, и Волнухин, и Манизер. Это Меркуров, который за свою жизнь снял около 200 посмертных масок. Как-то так получилось, что этому жизнерадостному, жизнелюбивому человеку все время приходилось снимать посмертные маски. В его мастерской была целая стена, где они висели. В посмертной маске есть безусловный элемент объективности слепка, но и мастерство скульптора, снимающего маску, тоже имеет очень большое значение.
Посмертная маска Горького. Скульптор Сергей Меркуров
Мы впервые показываем эту часть собрания Третьяковской галереи. Мы долго не решались прикоснуться к этой теме, обсуждали, как это сделать со всей возможной деликатностью, с уважением к личностям героев, которых мы представляем. Эти маски имеют разные особенности. Некоторые из них производят очень сильное впечатление, не только документальное.
Впервые я на себе испытала такое воздействие в Музее романтической жизни в Париже, когда я увидела слепок руки Шопена. Меня поразила одухотворенность этой руки, я на всю жизнь запомнила этот слепок. Для меня это что-то очень важное добавляет, когда я слушаю музыку Шопена, подсознательно я помню эту руку.
Был период, когда я работала в Историческом музее хранителем скульптуры. В моем хранении были три шкафа с посмертными масками, которые меня очень пугали. Как бы то ни было, у меня есть сформированное отношение к этой теме. Так что когда наш отдел скульптуры и его руководитель Ирина Седова предложила эту выставку, я поддержала тему. Мы долго над ней работали. Не сразу складывалась концепция, набор сюжетов, героев, не было финала. Когда же в прошлом году искусствовед Андрей Сарабьянов подарил нам посмертную маску Василия Чекрыгина и архивные материалы, которые хранились в его семье, то я сразу сказала, что последней точкой должен быть сюжет, посвященный Чекрыгину. И что надо его посмертную маску окружить его прекрасными графическими листами.
– Потому что он мечтал о бессмертии?
Институт мира, где примиряются различные враждующие личности, тенденции и эпохи
– Да, он очень верил в идеи русских космистов, зачитывался “Философией общего дела” Николая Федорова и мечтал, что можно заселить космос, планеты вот этими воскресшими людьми. Тема памяти, сохранения памяти о человеке, воскрешения его, может быть, не в яви, но в памяти поколений, очень близка музею как таковому. И у Николая Федорова есть очень интересные страницы, посвященные музею, который собирает предметы вражды, но сам есть институт мира, где примиряются различные враждующие личности, тенденции и эпохи. Он писал, что музей, как церковь, молится за всех. За всех отживших и всех живущих.
На нашей выставке (может быть, это кого-то ранит, кого-то удивит) есть не только Гоголь, Пушкин и Пастернак, но есть и Ленин, и Сталин. Эту память мы тоже должны знать и смотреть на различные исторические личности с разных сторон, – говорит Татьяна Карпова.
Макет Дворца Советов. Архитектор Борис Иофан
Большинство экспонатов на выставке “Остановленное время” – из собрания Третьяковки. Кое-что предоставили другие российские музеи. Работ из других стран нет, хотя когда проект замышлялся, сотрудничество предполагалось.
По словам заведующей отделом скульптуры в Третьяковке Ирины Седовой, и скульптурный, и художественный портрет в своих истоках имеет посмертную маску:
В ХIХ веке посмертная маска входит в светскую жизнь, появляется в домах у людей
– Я имею в виду древнеегипетскую посмертную маску, которая стала основой заупокойных статуй и, конечно же, живописный фаюмский портрет. Посмертная маска прошла очень долгую историю. Она была популярна у художников и скульпторов и в древней Греции, и в эпоху Возрождения, и в ХIХ веке. В ХIХ веке посмертная маска уже входит в светскую жизнь. Она появляется в домах у людей. Например, были очень популярны маски Пушкина и Петра Первого. Это становится артефактом, которого не пугаются. Тогда к смерти было другое отношение: её воспринимали как естественное завершение жизни, к ней готовились.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Выставка “In Memoriam. Остановленное время” в Третьяковской галерее
О том, что смерти нет, что жизнь вечна, говорили ученые-космисты Вернадский и Циолковский. Они искренне полагали, что этого можно достичь с помощью науки, точнее, с помощью соединения искусства и религии с прикладной и теоретической наукой. А для нас важнее то, что тема памяти – это один из векторов научных исследований. Они проводятся и в области нейробиологии, и в психологии, и в культурологии, и в художественной культуре. Мемориальные исследования привели к сегодняшнему дню к такому понятию как "политика памяти", это стало очень актуальным, – говорит Ирина Седова.
Портрет Гоголя. Федор Моллер.
Есть немало примеров того, как художники, желая достичь максимального портретного сходства, отталкивались от ранее сделанных посмертных масок. На выставке слепок с лица Гоголя размещен по соседству с его хрестоматийным портретом кисти Федора Моллера. На картине писатель миловиден и безмятежен. Он позирует художнику, находясь в любимой Италии, до страшного душевного кризиса, который и свел Гоголя в могилу, еще далеко. Иное дело – посмертная маска. Ее снял скульптор Николай Рамазанов, и этот совершенный гипсовый слепок сам по себе уже произведение искусства. Много лет спустя скульптор Николай Андреев создал памятник Гоголю, который сейчас установлен на Никитском бульваре, во дворе дома, послужившего писателю последним пристанищем. Трагические черты исхудавшего, с выпирающими скулами лица – те самые, с посмертной маски.
Посмертная маска Гоголя
В круг выставки входит 19 персонажей, но масок здесь больше. К примеру, две – Владимира Маяковского, потому что первая оказалась сделанной неумелыми руками, после чего спешно был вызван другой скульптор.
Прижизненный слепок головы Петра Первого
Ну а отливок, то есть копий (в бронзе, гипсе и других материалах) больше всего было у посмертной маски Петра Первого. Оригинал создал Бартоломео Растрелли. И он же при жизни императора снимал восковой слепок с его головы, затем отлитый в гипсе. Это был подготовительный этап в работе над памятником, а на выставке, разглядывая экспонат, вдруг поражаешься, какими круглыми были у Петра и затылок, и черты лица. И щеки, и подбородок, и, кажется, даже глаза.
Выставка "In Memoriam. Остановленное время" задумывалась при прежнем директоре Третьяковки Зельфире Трегуловой. Более того, проект осуществлен при ее деятельной поддержке. Назначенной вместо Трегуловой Елены Проничевой на пресс-показе не было. Она вообще не кажется человеком публичным.
Тираж альбома – всего 500 экземпляров. Это уже библиографическая редкость
В этом выставочном сезоне сменилось руководство и в другом крупнейшем музее – Музее изобразительных искусств, то есть Пушкинском. Там свой пост покинула Марина Лошак, директором стала Елизавета Лихачева. Уже при ней прошел творческий вечер Бориса Мессерера, художника, который создал только в одном Пушкинском музее дизайн более 20 выставок. В их числе такие значительные, как "Москва – Берлин", "Россия – Италия. Сквозь века", "Тёрнер" и "Сальвадор Дали".
Как это всегда бывает в больших музеях, где планы составляются едва ли не за год, а то и больше, встреча публики с Борисом Мессерером была запланирована задолго до дня, когда она состоялась, еще при Марине Лошак. Это нисколько не помешало Елизавете Лихачевой произнести вступительные слова:
Выставки, которые делала Ирина Антонова вместе с Борисом Мессерером, вошли в мировой фонд экспозиций
– Есть два подхода к выставкам. Первый – когда мы вешаем шедевры на стенки и такие произведения сами о себе все расскажут. Второй подход – когда выставка превращается в некий спектакль, в приключение. Пушкинский музей долгое время был одним из лидеров выставочного дела в стране. В этом очень сложном пространстве, выстроенным архитектором Романом Клейном, были невероятные выставки. Люди помнят их десятилетиями. Большинство из них делал Борис Мессерер. То, что делает художник, сродни театральному представлению: он организовывает восприятие зрителя, рассказывая некую историю. Зачастую он становится соавтором художников. Так что труд дизайнера, по сути, очень серьезная научная работа, когда дается трактовка визуального ряда. А это невозможно без тщательного, уважительного отношения к творчеству других людей. Я убеждена в том, что выставки, которые делала Ирина Антонова вместе с Борисом Мессерером, вошли в мировой фонд экспозиций. Всякая выставка – это временная история, о ней остаются лишь воспоминания. Несмотря на это, сделанное Мессерером оказало огромное влияние на зрителей. Многие из них впоследствии стали искусствоведами и музейными сотрудниками.
В свое время один из директоров Музея архитектуры имени Щусева Давид Саркисян сказал о том, что музей – это место, где хранится прошлое и где умные, деятельные люди формируют будущее. Одним из способов формирования будущего является как раз выставочная работа, потому что каждый раз это новая трактовка хорошо известных нам памятников", – говорит Елизавета Лихачева.
Художник Борис Мессерер
Первой выставкой Бориса Мессерера в стенах Пушкинского музея стала "Москва – Берлин". Это был международный мегапроект с тремя тысячами экспонатов. Об этой выставке 1996 года много написано, в том числе, большой раздел с фотографиями есть в книге "Экспо-арт Бориса Мессерера", но на презентации этого альбома автор вспомнил о двух малоизвестных моментах.
Камень из мавзолея с надписью "Ленин. Сталин" лежал на задворках, был выброшен туда за ненадобностью
– У меня была масса замыслов, как реализовать основную идею и противостояния, и взаимного влияния искусства России и Германии. Не все получилось. К примеру, во время блужданий по Москве я нашел камнерезный завод на станции Долгоруковская. Там я обнаружил камень из мавзолея с надписью "Ленин. Сталин". Он лежал на задворках, был выброшен за ненадобностью. Я хотел его экспонировать на площадке перед музеем, но с этой идеей постепенно расстались, хотя о тоталитаризме выставка, конечно, рассказала.
Нужно было учесть архитектурные особенности музейного здания. Я сделал серьезные чертежи. В начале центральной лестницы были придуманы полукруглые пилоны, через которые должна проходить публика. А на полу был выложен второй деревянный пол, он давал возможность нанести на него рисунок. Этот пол вел от Башни Татлина в основную часть экспозиции. В итоге не все вышло. Я придумал эту конструкцию и видел, как Ирина Александровна Антонова переживает за сохранность мраморной лестницы (а это и вправду невероятная парадная лестница). Кажется, единственный раз в жизни я пожалел заказчика: отказался от этого пола, потому что проникся тем, как Ирина Александровна переживала за музей как за живое существо, – говорит Борис Мессерер.