100 лет назад Европа предложила России, отчаянно нуждавшейся в западной помощи, масштабную программу реструктуризации долгов в обмен на косметические поправки к конституции и создание благоприятных условий для инвесторов. Но правительство большевиков не могло поступиться принципами и сотрудничеству предпочло самоизоляцию.
В феврале 1920 года Ленин принял в Кремле корреспондента американской газеты The World Линкольна Эйра. В этом интервью он приветствовал снятие Антантой экономической блокады с Советской России и заверил, что большевистское правительство готово "предоставить иностранному капиталу самые щедрые концессии и гарантии".
Председателя Совнаркома можно было понять. Страна лежала в руинах. Ее терзал голод. Советская Россия отчаянно нуждалась в иностранных инвестициях, технологиях, опыте.
"Я не вижу никаких причин, – говорил вождь американцу, – почему такое социалистическое государство, как наше, не может иметь неограниченные деловые отношения с капиталистическими странами. Мы не против того, чтобы пользоваться капиталистическими локомотивами и сельскохозяйственными машинами, так почему же они должны возражать против того, чтобы пользоваться нашей социалистической пшеницей, льном и платиной? Ведь социалистическое зерно имеет такой же вкус, как и любое другое зерно, не так ли?"
"Капиталисты продадут нам веревку, на которой мы их повесим"
Большой международный бизнес жаждал вернуться в Россию – в этом Ленин не ошибался. Западные предприниматели были свидетелями и участниками небывалого экономического подъёма России первых 13 лет ХХ века. Их не волновала идеология. Как говорил мне в свое время американский историк, специалист по России Ричард Спенс, "о России ходило представление, что она – вторая Индия или вторая Африка. Это шестая часть суши с огромными запасами полезных ископаемых: нефть, золото, древесина, сама по себе земля, большую часть которой еще надо было развивать и возделывать. Вопрос стоял о том, кто будет первенствовать в этом процессе. Кто-то в Лондоне даже думал, что будущее Британской империи, продолжение ее власти в мире зависит от того, удастся ли занять приоритетные позиции в России". И напоминал фразу, приписываемую Ленину: "Капиталисты продадут нам веревку, на которой мы их повесим".
Однако причина колебаний все же существовала: политические риски.
Декретом от 21 января 1918 года правительство большевиков объявило аннулированными все внешние долговые обязательства царского и Временного правительств. Это решение поставило в трудное положение страны-кредиторы, в которых держателями облигаций русских государственных займов были миллионы граждан. Несмотря на декрет, они продолжали котироваться на бирже.
Во Франции – главном кредиторе России – таких мелких акционеров было 1,6 млн человек. Русские займы были исключительно выгодным вложением средств и для держателей облигаций, и для банков, которые их эмитировали. Так, например, Credit lyonnais 30 процентов своей прибыли получал от операций с русскими бумагами. Доходность русских займов доходила до 14 процентов годовых. Французы ради приобретения этих бумаг продавали или закладывали дома и фамильные драгоценности. Французское правительство выступало гарантом по русским долгам. Во время войны именно оно выплачивало проценты держателям облигаций, надеясь получить возмещение после войны.
В сентябре 1918 года французское правительство предложило всем держателям русских облигаций обменять их на французские. В июле 1919-го оно повторило операцию. Итальянское, британское и американское правительства сделали то же самое. Теперь они, а не Россия, были должниками своих граждан. Япония полностью возместила ущерб своим подданным.
Суверенный дефолт стал одной из главных причин иностранной военной интервенции, начавшейся летом 1918 года и закончившейся к началу 1920-го.
В феврале 20-го роль рыночного зазывалы Ленину не удалась. Но в марте 1921 года X съезд РКП(б) принял решение о переходе от военного коммунизма к новой экономической политике. "Не того надо бояться, – убеждал Ленин делегатов, – что мелкая буржуазия и мелкий капитал вырастет. Надо бояться того, что слишком долго продолжается состояние крайнего голода, нужды, недостатка продуктов, из которого вытекает уже полное обессиление пролетариата, невозможность для него противостоять стихии мелкобуржуазных колебаний и отчаяния. Это страшнее".
Развитие частной инициативы способствовало тому, что отношение Запада к Советской России стало меняться. В начале октября 1921 года в Брюсселе прошла международная конференция, целью которой было оздоровление поврежденной войной мировой финансовой системы. Проблема русских долгов заняла на ней видное место, хотя представителей России на нее и не пригласили. Тем не менее правительство РСФСР сочло нужным отозваться на решения конференции нотой, в которой заявило о своей готовности "признать на известных условиях старые долги". Для обсуждения этих условий Москва предлагала созвать особую конференцию.
Европейские державы взялись за дело. В январе 1922 года в Канне собрался Верховный совет Антанты. 13 января, в последний день работы совета, в Москве была получена радиограмма за подписью премьер-министра Италии Иваноэ Бономи, содержавшая приглашение советской делегации на международную экономическую конференцию в Генуе, назначенную на март того же года. В
каннской резолюции первым же предварительным условием успеха конференции значилось: одни нации не могут диктовать другим принципы, на основе которых они должны организовать свою систему собственности, экономической жизни и образа правления.
Антанта. Франция, Россия, Англия. Российский плакат. 1914
Ленин немедленно ухватился за это приглашение и развил бурную деятельность по подготовке к конференции. Советский торгпред в Лондоне Леонид Красин телеграфировал в Москву: "Приезд Ленина в Италию считаю недопустимым ввиду савинковцев, врангелевцев и фашистов". (Борис Савинков действительно находился в Генуе во время конференции, но вряд ли готовил теракт. Красин встречался с Савинковым и знал, что он хотел бы получить какой-нибудь видный пост в советской России.) Ленин сообщил по этому поводу в Политбюро: "Думаю, что указанная Красиным причина в числе других причин исключает возможность поездки в какую-либо страну как для меня, так и для Троцкого и Зиновьева".
Тем не менее 27 января чрезвычайная сессия ВЦИК утвердила состав советской делегации в Генуе. Председателем делегации был назначен Ленин, его заместителем – наркоминдел Георгий Чичерин. Еше в начале марта Ильич публично говорил, что намерен лично встретиться с британским премьером Дэвидом Ллойд Джорджем в Генуе. Но в конце марта он все же официально передал свои полномочия Чичерину. Однако мир об этом не узнал и до последней минуты ждал, что Ленин появится на конференции собственной персоной.
Важным сигналом для Запада стала ликвидация в феврале 1922 года ВЧК. Решение было принято в отсутствие Дзержинского, который был крайне раздражен и написал заявление об отставке. В этом документе он назвал свое детище "олицетворением карающей десницы революционного пролетариата" и писал, что убежден в том, "что "правящие сферы" окончательно отошли от трудового народа". На самом деле это был чисто показной жест: одиозная контора лишь сменила вывеску, во главе ее остался все тот же железный Феликс. Но на иностранную общественность новость произвела должное впечатление. Западные политики уверовали, что большевистский режим идет по пути либерализации.
О какой сумме русских долгов шла речь? Официально она не оглашалась. В советском сериале "Адьютант его превосходительства" французский генерал, посещающий в Харькове ставку командующего Добровольческой армией генерала Май-Маевского (в фильме – Ковалевского), называет ему цифру.
"Адъютант его превосходительства". Сценарий Игоря Болгарина и Георгия Северского. Режиссер Евгений Ташков. В ролях Глеб Плаксин, Владислав Стржельчик. Мосфильм. 1969. 4-я серия.
– Вы, конечно, знаете сумму вашего долга Франции, Англии и США?
– Примерно.
– Я вам назову точные цифры. К началу вашей революции долг России союзникам исчислялся суммой тридцать три миллиарда рублей. А сейчас он уже достиг шестидесяти миллиардов.
Это сильное преувеличение. По подсчетам современных исследователей, на момент октябрьского переворота внешний долг России составлял 12,5 миллиарда золотых рублей. Без военных долгов с процентами до конца 1921 года – около 11 миллиардов. Это было абсолютно непосильное для России бремя. Запад это очень хорошо понимал. В Генуе предполагалось принять план реструктуризации долга в инвестиционные проекты и концессии. Разработкой этого плана и занимались в европейских столицах и в США. Но для инвестиций необходим соответствующий инвестиционный климат: законодательство, гарантирующее неприкосновенность частной собственности, справедливое налогообложение и право вывода капиталов за границу.
Сложив с себя формальные полномочия, Ленин продолжал руководить подготовкой к переговорам, причем вопреки прежним заявлениям занял крайне жесткую позицию. Команда переговорщиков разделилась на две фракции – либералов и радикалов. К первой принадлежали Чичерин и Леонид Красин, ко второй – замнаркоминдела Максим Литвинов, Вацлав Воровский, Адольф Иоффе. Ленин проводил свою точку зрения решениями Политбюро, а Чичерин членом Политбюро не был, ему оставалось только подчиняться.
Сотрудник аппарата ЦК Борис Бажанов, впоследствии бежавший в Европу, описывал в своих мемуарах характерную сцену:
"Я предлагаю, – говорит Литвинов, – признать царские долги..." – "А откуда же мы возьмем средства, чтобы их заплатить?" Лицо у Литвинова наглое и полупрезрительное, папироса висит в углу рта. "А кто же вам говорит, что мы их будем платить? Я говорю – не платить, а признать".
Из дальнейших объяснений выясняется, что Литвинов предлагает предъявить Западу "контрпретензии, которые полностью покроют наши долги, и еще будем требовать, чтобы нам уплатили излишек". Контрпретензии – это сумма ущерба от иностранной интервенции. Именно по этому пути и пошла российская делегация в Генуе.
Ильич уже был серьезно болен, страдал бессоницей и большую часть времени проводил в загородных резиденциях. Тем не менее он зорко следил за действиями либералов в генуэзской делегации. 20 января он получил послание от Чичерина, в котором тот вопрошал: "Если американцы будут очень приставать с требованием representative institutions (представительных учреждений. –Ред.), не думаете ли, что можно было бы за приличную компенсацию внести в нашу конституцию маленькое изменение?"
"Мы будем дураками, если тотчас и насильно не сошлем его в санаторий"
Это предложение взбесило Ленина. Он пишет на полях письма Чичерина: "сумасшествие!!" А членам Политбюро отправляет одну за другой две записки:
Первая:
Он ставит вопрос о том, не следует ли за приличную компенсацию согласиться на маленькие изменения нашей Конституции, именно представительство паразитических элементов в Советах. Сделать это в угоду американцам.
Это предложение Чичерина показывает, по-моему, что его надо 1) немедленно отправить в санаторий, всякое попустительство в этом отношении, допущение отсрочки и т. п. будет, по моему мнению, величайшей угрозой для всех переговоров.
Спустя два дня вождь настаивает:
Мы будем дураками, если тотчас и насильно не сошлем его в санаторий.
По мнению Троцкого, в этих записках "политическая беспощадность сочетается с лукавым добродушием". А Александр Подрабинек считает, что это один из первых примеров применения советской властью карательной медицины.
О каком "маленьком изменении" в конституции говорит Чичерин?
По действовавшей тогда конституции РСФСР 1918 года целые социальные группы были лишены как активного, так и пассивного избирательного права (ст. 65). В число "лишенцев" входили частные торговцы, лица, использующие наемный труд, живущие на "нетрудовой доход", монахи и духовенство, бывшие полицейские и жандармы. Клеймо "лишенца", которое присваивалось зачастую произвольно, вело к дискриминации при трудоустройстве, распределении товаров первой необходимости, соцобеспечении и многом другом. Ленин и слышать не хотел об отмене этой нормы. Она сохранилась и в конституции 1925 года.
В санаторий Чичерина не сослали, однако Ленин продолжал сурово одергивать его.
т. Чичерин!
Все Ваши многочисленные предположения, по-моему, в корне неправильны и вызваны, так сказать, полемическим усердием.
...Ваше (и еще более Красина) письмо показывает – показывало, вернее, – панику. Это всего опаснее. Ни капли нам не страшен срыв: завтра мы получим еще лучшую конференцию. Изоляцией и блокадой нас теперь не запугаешь, интервенцией тоже.
... Ультиматумам не подчинимся. Если желаете только "торговать", – давайте, но кота в мешке мы не купим и, не подсчитав "претензий" до последней копейки, на сделку не пойдем. Вот и все.
Так писал Ленин Чичерину 7 февраля. Конференция еще не началась, а вождь уже вел дело к ее срыву. Озадаченный такой постановкой вопроса, нарком возражал вождю:
Я не хозяйственник. Но все хозяйственники говорят, что нам до зарезу, ультранастоятельно нужна помощь Запада, заем, концессии, экономическое соглашение. Я должен им верить. А если это так, нужно не расплеваться, а договориться.
Ленин отвечал, конспирируясь даже от Политбюро:
Архисекретно. Нам выгодно, чтобы Геную сорвали... но не мы, конечно. Обдумайте это с Литвиновым и Иоффе и черкните мне. Конечно, писать этого нельзя даже в секретных бумагах. Верните мне сие, я сожгу . Заем мы получим лучше без Генуи, если Геную сорвем не мы. Надо придумать маневры половчее, чтобы Геную сорвали не мы.
Две недели спустя Ленин составил проект постановления ЦК о задачах советской делегации в Генуе. В нем уже без всякой конспирации сказано:
Если придется рвать, надо выставить всего яснее основную и единственную причину разрыва: алчность горстки частных капиталистов, коим служат правительства.
Ленин делает ставку на раскол Европы и рассчитывает на позицию "пацифистского крыла":
"Разъединить между собой объединенные против нас буржуазные страны"
Одна из главных, если не главная наша политическая задача в Генуе, выделить это крыло буржуазного лагеря изо всего их лагеря, стараться льстить этому крылу, объявить допустимым, с нашей точки зрения, и желательным соглашение с ним не только торговое, но и политическое.
Пацифистским крылом он называет сторонников мирного сосуществования, готовых закрыть глаза на эксцессы диктатуры пролетариата.
Сделать все возможное и кое-что невозможное для того, чтобы усилить пацифистское крыло буржуазии и хоть немного увеличить шансы его победы на выборах; это – во-первых; и во-вторых, – чтобы разъединить между собой объединенные в Генуе против нас буржуазные страны.
12 апреля, на второй день после открытия конференции, "Известия" напечатали стихотворение Маяковского, в котором поэт гневно вопрошал его участников:
О вздернутых Врангелем,
о расстрелянном,
о заколотом
память на каждой крымской горе.
Какими пудами
какого золота
оплатите это, господин Пуанкаре?
О вашем Колчаке – Урал спросите!
Зверством – аж горы вгонялись в дрожь.
Каким золотом –
хватит ли в Сити?! –
оплатите это, господин Ллойд-Джордж?
14 апреля "Красная газета" публикует интервью Ленина американской газете New York Herald:
Россия нуждается в торговле с буржуазными государствами. С другой стороны, буржуазные правительства хорошо знают, что европейская экономическая жизнь не может быть урегулирована без России.
Однако глубоко ошибаются те, которые собираются предложить русской делегации в Генуе унизительные условия. Россия не позволит обращаться с собой как с побежденной страной. Если буржуазные правительства попытаются взять такой тон по отношению к России, то они совершат величайшую глупость.
Западные участники Генуэзской конференции
Конференция, в повестке дня которой значились вопросы послевоенного восстановления, открылась вступительными речами глав делегаций. Как утверждает в своей написанной по горячим следам брошюре Иоффе, "в речах всех западноевропейских премьер-министров не было ни только конкретной программы, но даже намека на такую программу". Зато, когда слово получил Чичерин, "весь зал замолк в мертвом молчании и с напряженнейшим вниманием выслушал всю декларацию Русской делегации".
Российская делегация получила в качестве основы дальнейших переговоров доклад экспертов, содержавший требования признания всех долгов царского и Временного правительств, реституции иностранцам всей национализированной собственности и введения для иностранного бизнеса правового режима, гарантирующего его от произвола властей. 14–15 апреля в резиденции Ллойд Джорджа состоялось неофициальное совещание, на котором Чичерин огласил контрпретензии советского правительства: 39 миллионов рублей золотом. Эта сумма более чем вдвое покрывала сумму долгов России. Чичерин излагает европейским лидерам советские контрпретензии.
Чичерин излагает европейским лидерам советские контрпретензии. "Чичерин". Режиссер Александр Зархи. В роли Чичерина – Леонид Филатов. Мосфильм, 1986. 2-я серия.
По итогам совещания Чичерин телеграфировал в Москву:
Сегодня, 15 апреля, союзники сказали нам свое последнее слово. Мы должны отказаться от контрпретензий за интервенцию, взамен чего они нам списывают военные долги, а также проценты по довоенным долгам до окончания мораториума, срок которого устанавливается по взаимному соглашению приблизительно на 8–10 лет. Национализированное имущество возвращается владельцам на основе долгосрочной аренды или реституации в отдельных случаях, где концессии по техническим условиям невозможны.
Ленин тотчас составил ответную депешу, текст которой был принят Политбюро "в порядке экстренного опроса":
Предел наших уступок определяем следующим образом. Военные долги и проценты по довоенным долгам покрываются нашими контрпретензиями. Реституции отвергаются абсолютно. В этой области как максимальную уступку предлагаем предпочтительное право для бывших собственников-иностранцев получить при прочих равных условиях (или при условиях, значительно приближающихся к равным) в аренду или в концессию их бывшие предприятия. Выплаты по признанным довоенным долгам начинаются через 15 лет (максимальная уступка – 10 лет). Обязательным условием всех перечисленных уступок, и в частности уступок по нашим контрпретензиям, является немедленный крупный заем (примерно миллиард долларов).
Ллойд Джордж на Генуэзской конференции. Киножурнал British Pathé
Ленин был уверен, что без российских ресурсов Европа не выйдет из послевоенного экономического кризиса. На "последнее слово" Европы Россия ответила меморандумом от 20 апреля. В нем говорилось, что европейские державы стремятся "навязать России определенное внутреннее законодательство, чуждое ее нынешнему строю, под предлогом создания "условий успешной работы" иностранного капитала ввести в России систему капитуляций, покушающуюся на ее суверенитет". А посему:
Отклоняя безусловно всякую свою ответственность за те разрушения
иностранного имущества, которые произошли от экономического
кризиса, вызванного войной и ее последствиями, или вследствие оставления имущества уехавшими за границу владельцами его, а также от разорения иностранного имущества во время союзной интервенции и гражданской войны, поддерживаемой союзными правительствами, российская делегация должна обратить внимание конференции на тот факт, что и планомерные действия самой Советской власти, как национализация орудий производства и реквизиция имущества, принадлежащего иностранцам, не возлагают на нее обязанности компенсировать потерпевших лиц.
Тем временем уже 16 апреля делегации России и Германии подписали в Рапалло близ Генуи договор, предусматривающий отказ от взаимных претензий, возникших в результате мировой войны, при условии, что советское правительство не будет удовлетворять аналогичные претензии других государств. Рапалльский договор стал крупнейшим дипломатическим прорывом Москвы и козырем Ленина в дальнейшей игре с державами Антанты. Чичерин и Красин еще пытались вести переговоры, но вождь твердо стоял на своем, угрожая им публичным обличением и увольнением.
Подписание советско-германского договора в Рапалло. 16 апреля 1922.
"В случае малейших колебаний уволим"
Переговорщики сообщали, что в рамках директив ЦК добиться соглашения невозможно, и предлагали свой вариант договоренности: признать довоенные долги без процентов (что составило бы не более восьми миллиардов золотых рублей), согласиться на единовременную компенсацию убытков от национализации (еще 3–4 миллиарда) и выпустить на эту сумму новый заем, распределив облигации между бывшими владельцами. При этих условиях союзники готовы говорить о предоставлении кредита и представить план создания международного консорциума в целях помощи Советской России. Однако Ленин категорически отверг эти предложения:
Ввиду неслыханных позорных и опасных колебаний Чичерина и Литвинова (не говоря о Красине) предлагаю огреть.
Мой проект:
Крайне жалеем, что и Чичерин и частью Литвинов скатились до нелепостей Красина. Ввиду таких колебаний предписываем делегации безусловно порвать, и как можно скорее, причем ясно и точно мотивируйте несогласием восстанавливать частную собственность и заявите, что лишь на условии очень выгодного и немедленного займа мы соглашались на частичные уступки, стоя безусловно на договоре, как равного с равным, между двумя системами собственности. (В случае малейших еще колебаний дезавуируем публично в ЦИКе и уволим от должности.)
В итоге Генуэзская конференция так и не приняла никаких решений по "русскому вопросу". Его обсуждение перенесли на новую конференцию в Гаагу, которая состоялась в июне того же года. Советскую делегацию на ней возглавлял Литвинов. Договориться опять ни о чем не удалось. После смерти Ленина в СССР был свернут НЭП, начались индустриализация и коллективизация. Сталин сделал ставку вместо международного сотрудничества на автаркию и террор.
Проблема "царских долгов" еще многие десятилетия значилась в повестке дня международных отношений. Плохая "кредитная история" мешала Советскому Союзу получить новые кредиты. Лишь правительству Михаила Горбачева удалось в 1986 году договориться с Великобританией о "нулевом варианте" – взаимном отказе от претензий и контрпретензий. Погасить задолженность перед собственными гражданами Лондон согласился за счет царского золота, хранившегося в английском Baring Brothers Bank – сумма компенсации составила не более 10 процентов стоимости национализированных активов. Еще более символические суммы – 1–2 процента – получили после 1997 года французы. Многие из них с таким решением не согласились и требуют вернуть им деньги по сей день.
В октябре 1922 года, уже и после Генуи, и после Гааги, Чичерин продолжал недоумевать, отчего Ленин занял столь жесткую позицию на переговорах с союзниками. Нарком писал вождю:
В агитационных целях мы все, и я тоже, говорим, что от нас требовали в Генуе восстановления частной собственности. Сами мы знаем, что это не так: достаточно было напечатать боны якобы с уплатой через 15 лет, с тем чтобы никогда их не уплатить. Это повело бы к соглашению с правительствами... Чем же невыгодно было напечатать боны, по которым не платили бы, а соглашение имели бы? До сих пор не знаю Вашу действительную мысль... Незнание нашей основной мысли мне во всем мешает.
Вождь отвечал:
Общая мысль у меня: они разваливаются, мы крепнем. Если удастся, надо постараться дать шиш. Я не знаю, как можно выпустить боны (на 15 лет) и не платить по ним! По-моему, тогда заставят блокадой платить.
Чичерин возразил:
Если "они" разваливаются, то аргумент против Вас, ибо через 15 лет мы будем настолько крепки, а "они" настолько развалены, что никто и не подумает принуждать нас к оплате... Я, впрочем, не сказал бы, что "они" разваливаются: только слабеют.
Ответил ли Ильич на это послание, и если ответил, то что именно – история умалчивает.