Наше всё или всё наше. Екатерина Марголис – о стране обложек

"Россия – страна фасадов, – сказал де Кюстин, – … для русских название, ярлык – это всё".

Страна обложек – добавила бы я сегодня.

Извращенная болезненная литературоцентричность, заместившая ответственность гражданского общества, и вечная мерзлота "всемирной отзывчивости" стали особенно очевидны на фоне нынешней войны. Из всех пропагандистских ходов именно "русофобия" и "кэнселинг" вызывали широкий отклик культурной публики вне зависимости от политической позиции и места проживания.

Подход оказался очень продуктивным. Ведущиеся второй год разговоры о том, что "культура не виновата", "при чем тут Пушкин", "разве Достоевский устраивал Бучу", повторяются как дурная бесконечность. Дело, конечно, не в том, читал ли насильник в Буче книги Достоевского или Пушкина. Конечно, не читал, максимум проходил в школе. А если читал, то образование дела не меняет. В каждой подобной дискуссии отчетливо видно, что книгами, учащими совсем иному, российская читающая публика баррикадирует свою совесть от ответственности и авторефлексии, делает литературу и искусство инструментом нормализации и маргинализации геноцидальной войны, преступлений, совершаемых россиянами в Украине. Этот механизм надежно усвоен всеми слоями российского общества, в том числе подавляющим большинством культурного сообщества в эмиграции.

Религиозное отношение к Пушкину – неотъемлемая часть нашего воспитания. Как только речь заходит о Пушкине, в возмущенном хоре по поводу снесенных на территории независимой страны памятников и исключении его сочинений из школьной программы иностранного государства, Z-голоса сливаются с голосами оппозиции.

Быть первым поэтом в России – тяжелый крест не только при жизни, но и после смерти.

Пушкину всегда не везло. В своей посмертной жизни кем он только не побывал за века апроприации властью: и верным сыном бога-царя-и-отечества, и борцом с самодержавием, и патриотом, и верноподданническим исконно-посконным сталинским символом 37-го (чего стоит расписная тарелочка с лубочными красноармейцами-энкавэдэшниками в компании Александра Сергеевича!), и борцом с захватчиками, и жертвой режима, и певцом свободы, а теперь вот опять стал не просто священным символом империи, но и пропагандистом оккупации и геноцида.

Впрочем, "не везло" ему не случайно. Всё вышеперечисленное можно при желании накопать в бескрайнем пушкинском поле. Вплоть до геноцида: знаменитые "развлечения" богатырей из "Сказки о мертвой царевне" едва ли могут сейчас квалифицироваться иначе:

Перед утренней зарею
Братья дружною толпою
Выезжают погулять.
Серых уток пострелять,
Руку правую потешить,
Сарачина в поле спешить,
Иль башку с широких плеч
У татарина отсечь,
Или вытравить из леса
Пятигорского черкеса.

Напомню, от 75–90% черкесов было физически уничтожено с чудовищной жестокостью россиянами во время русско-кавказских войн XIX века, указы от 11 февраля 1736 года на совершение геноцида над башкирским народом подписала лично императрица Анна Иоанновна – недаром башкиры активно присутствуют в "Капитанской дочке" как верные соратники Пугачева; а репрессии против татарского народа продолжаются и сегодня.

Новость "В Мариуполе начали обустраивать аллею с фигурами героев сказок Пушкина", думаю, не нуждается в комментариях.

Памятник Пушкину перед разрушенным российскими бомбардировками, а теперь восстановленным театром в Мариуполе

И верно, что был Пушкин и имперцем, и царедворцем, и колонизатором, и представителем нацменьшинств, и вольнодумцем, и певцом свободы, и верным другом, и неверным мужем, и человеком чести, и хулиганом, и много ещё кем. Но главное – поэтом.

Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона
Гордись: таков и ты, поэт,
И для тебя условий нет.

Условий как условностей. Но без условностей и величия хоть в какой-то самой извращенной форме как власти, так и рядовые как раз никак не могут.

Казалось бы, что в имени тебе моем?

Декорируют место массовых убийств портретами русских классиков, вешают на оккупированных территориях цитаты cосланного за свободолюбие (как бы еще Пушкин оказался в Херсоне, если бы хлопотами Жуковского и Карамзина сибирская ссылка не была бы заменена ему на так называемую “южную”?), с пеной у рта доказывают, что "Пушкин не виноват", а в день устроенной РФ катастрофы на Каховской ГЭС обсуждают очередной день рождения поэта... Приемы (само)"защиты" российской публики посредством культуры выглядят столь же позорно, как и пропагандистский словесный лом.

"Наше всё" неизбежно становится "всё наше".

"Всё моё", – сказало злато;
"Всё моё", – сказал булат.
"Всё куплю", – сказало злато;
"Всё возьму", – сказал булат.

Иконостас на книжных полках и в головах.

Деисусный чин русской власти и интеллигенции.

Пушкин ли, Бродский ли.

Не важно, что писали и за что страдали. Апроприация и инструментализация как основной механизм культуры "величия" поглощает всех без разбору. И вот уже готова обложка-фасад. Что за ней – не имеет значения.

Ad absurdum: квинтэссенция этого отношения беззастенчиво была выражена несколько лет назад наследниками чекистов в постановлении о подожженных художником-акционистом Петром Павленским дверях их главного учреждения: мол, это акт вандализма по отношению к объекту культурного наследия – за этими дверям допрашивали таких выдающихся деятелей русской культуры, как Мейерхольд и Мандельштам.

С деградацией внутренних критических механизмов культуры связана непостижимая скорбь россиян – на фоне убийств и преступлений, творимых их же соотечественниками – по поводу демонтированного памятника Пушкину в Киеве.

Демонтаж памятника Пушкину в Киеве

Какое отношение к Пушкину имеют памятники-истуканы на просторах бывшей империи? Как вообще связаны стихи и истуканы?

Переосмысление семиотики памятников в наши дни идет полным ходом, об этом написаны тома. Но Россия со своим культурным идолопоклонством и язычеством (и соответствующим религиозным отношением к памятникам) и тут отстает как минимум на полвека.

Пушкин вслед за Горацием написал "я памятник себе воздвиг нерукотворный" и залогом существования этого памятника называл именно существование поэзии ("доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит”).

И при всем своем “нормальном” для ХIX века императиве Пушкин говорит не об экспансии русского языка, а о переводах: "и назовет меня всяк сущий в ней язык". Не русский. Пушкин с трудом переводим и потому гораздо меньше читаем на европейских языках, чем, скажем, Чехов или Толстой: еще и поэтому он становится такой легкой добычей для государственной и национальной монополизации.

Однако и из этого правила есть одна история-исключение. В начале 1980-х блестящий индийский студент факультета экономики и социологии, выпускник Оксфорда, дописывал свою диссертацию по демографии одной из китайских провинций в Стэнфордском университете. Позади были долгие три года сбора и обработки материала. Он уже был близок к завершению работы. Как-то, идя по улице Сан-Франциско, он зашел в книжный магазин. В каком-то смысле он никогда оттуда не вышел. Точнее, тот человек, который вышел из книжного магазина с "Евгением Онегиным" в переводе Джонсона, не написал диссертации, не стал ученым, а был писателем Викрамом Сетом. Он не знал русского языка, не имел никакого отношения к России, но, прочитав "Евгения Онегина" по-английски, изменил всю свою жизнь, заперся дома и за месяц написал свой первый роман The Golden Gate. Роман, написанный онегинской строфой по-английски о жизни хипстеров Калифорнии 80-х, стал бестселлером. Сегодня он переведен на десятки языков, включая русский.

Географическая экспансия нерукотворного памятника русской литературы, воздвигнутого в сознании мирового читателя не без участия западных славистов, тоже требует переосмысления. И это отдельная работа по деколонизации русской культуры вообще и славистики в частности – как ее модели и репрезентации, области знания, традиционно воспроизводящей объект своих исследований. Распад империи может стать стремительным, но может занять и десятилетия, однако деколонизация знания и сознания – это острейший вызов сегодняшнего дня. Мы не можем остановить ракеты. Но анахронистическое имперство и колониализм, шовинизм, мизогиния, ксенофобия и многие другие практики дискриминации и насилия, нормализованные российским сознанием, лежащие в корне чудовищной войны России в Украине, должны стать социально неприемлемыми, а для этого должны быть названы, проанализированы и осознаны. Эта работа фактически даже не начиналась, но нынешняя война сделала её актуальнейшей задачей, встречающей при этом наибольшее внутреннее сопротивление носителей русской культурной идентичности, практически в равной степени не принимаемой представителями и путинской элиты, и оппозиции.

Не случайно именно российская интеллигенция и эмиграция/релокация стремится поскорее отменить саму тему деколонизации культуры. Но империи умирают не сами. Их побеждают. На поле боя и в головах.

В Париже на арт-ярмарке графики Drawing now весной 2023-го были показаны работы художника Venetis. Он вырывает блок из книги, а на внутренней стороне осиротевшего переплета рисует и пишет что-то свое.

У человека книги, к которым я отношу и себя, такая операция инстинктивно вызывает отталкивание. Но одновременно хирургический взгляд на вещи очень отрезвляет.

Вырвать грешный свой язык вместе с пропитанными имперством текстами невозможно и не нужно. Он ещё пригодится для слов покаяния. Но знать о таком императиве сейчас необходимо.

После Бучи, в век насилия и уязвимости, я бы предпочла оголенные книги без обложек.

Просто открыть и читать. Смотреть и видеть.

А корешки и обложки, золоченые переплеты и тиснения я бы отдала не идеологам, а как раз художникам.

На переосмысление.

Екатерина Марголис – художница и писательница

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции​.