Немолодая гвардия

"Любая военная литература есть пропаганда по определению, никакой другой литературы во время войны не создается". Профессор, автор книг о прозе соцреализма Евгений Добренко и историк литературы Иван Толстой о том, как патриотический дух российских школьников собрались поднимать старыми советскими книжками.

Ведет программу "Лицом к событию" Елена Рыковцева.

^{Видеоверсия программы}

"Верните советскую классику!"

Елена Рыковцева: Так в январе 2023 года страна узнала, что, оказывается, из школьной программы давно исключен ряд советских патриотических произведений. Многие об этом, наверное, даже не задумывались. Между прочим, после этой встречи с ветеранами Министерство просвещения уже заговорило о включении в обязательную школьную программу по меньшей мере "Молодой гвардии" Александра Фадеева.

С нами Евгений Добренко, специалист по советской литературе. Вас должно исключительно радовать то, что все возвращается и ваши лекции для студентов обретают новое дыхание. Теперь вы уже говорите не о старой советской литературе периода соцреализма, а о новой, современной, которая изучается в школе сегодня.

Евгений Добренко: Я оценил вашу иронию. Кстати, только что прозвучал очень странный список, там целый ряд произведений никогда вообще не был в школьной программе: ни "Брестская крепость" Смирнова, ни "Горячий снег" Бондарева. Они были в списке факультативных текстов, которые никогда никто не читал. Что из названного действительно было в школьной программе – это, конечно, "Сын артиллериста", "Молодая гвардия", "Как закалялась сталь". Далеко не все ведь предлагается вернуть. Почему-то не предлагается вернуть поэмы Маяковского "Владимир Ильич Ленин" и "Хорошо!". Почему-то не предлагается вернуть "Поднятую целину", которая была в школьной программе. А "Донских рассказов" Шолохова никогда в ней не было. Почему-то предлагается вернуть "Молодую гвардию" Фадеева, но не "Разгром" о Гражданской войне.

Я бы хотел обратить внимание на то, как формируется этот новый набор текстов, которые якобы должны теперь входить в школьную программу. По всей видимости, это будет очень странная комбинация текстов, потому что в школьную программу было введено очень многое из того, что прямо противостоит этому набору текстов.

Елена Рыковцева: С нами Иван Толстой. Иван, в этом списке прозвучало имя вашего дедушки. Вам хотя бы радостно, что "Русский характер" будет изучаться в школе, его введут по требованию Владимира Путина?

Иван Толстой: Нет, не могу сказать, что мне от этого радостно. Рассказ "Русский характер" я механически, по инерции воспринимал в своей юности как дедушкино произведение, которое изучается. Я вчитался в него несколько позже, когда уже стал подрастать, когда у меня стали вырабатываться какие-то самостоятельные литературные и идейные, политические представления. Рассказ бесконечно фальшивый, как я теперь уверен. Он рисует совершенно психологически неверную, неискреннюю ситуацию, когда сын с обожженным лицом во время войны приезжает на побывку в дом к родной матери, и она его не узнает. Смутно чуется по голосу, что это почему-то может быть голос ее сына, а он не сознается, чтобы не пугать ее этим своим лицом. Он узнает о себе, о жизни что-то такое, с чем уезжает: такой душещипательный рассказ.

Когда понимаешь, как делается литература, на каких китах и черепахах зиждется искусство, тогда понимаешь, насколько все это высосано из пальца, насколько это придуманная литература для того, чтобы рыдал неискушенный читатель. В своем подростковом возрасте я был неискушенным читателем, я очень переживал. А потом я понял, насколько это за пределами искусства, насколько это "запрещенное" искусство. Даже уж такая, казалось бы, несентиментальная писательница, как Агата Кристи, когда-то объясняла, что в искусстве, в литературе есть запрещенные приемы, и к их числу относится, например, описание мучения кого-то или, скажем, туфельки умершего ребенка: вот их нельзя описывать. Это настолько безошибочно вышибает слезу, заставляет сжиматься сердце читателя, что это запрещенный прием, это слишком легко.

Елена Рыковцева: Мы покажем несколько исполнений концовки "Русского характера". Я думаю, не все читали этот рассказ, который сейчас будет в обязательном порядке изучаться. Тут еще раз надо сказать, что изуродованный человек, которого невозможно узнать, приходит в свой дом, стесняется сказать родителям, что "я – это я", говорит: я пришел от вашего сына передать вам привет. Они его не узнают, но мать что-то чует своим материнским сердцем. В конце концов он возвращается в часть, получает от нее письмо: чувствую я, что это ты, Егор, был, это ты нас посетил, но, может быть, я схожу с ума, ведь это же был твой друг: помоги разобраться в этом. Иначе психушка, наверное, обеспечена в такой ситуации, когда человек чувствует, что он, но ему говорят: это другой, не ваш. Тогда его друг, которому он все это рассказывает, советует все-таки написать ей письмо и признаться, что это был я, изуродованный, но я. После этого письма его мама и его безумной красоты девушка-невеста приезжают к нему в часть и говорят: мы всегда будем с тобой, нам не важно, какой ты внешне. Самое интересное, что писатель не оставляет вас наедине с этой историей, он резюмирует то, что вы должны понять. Мы сейчас увидим несколько этих резюме, которые воспроизводятся в разного рода чтениях этого рассказа.

Фрагменты моноспектаклей по рассказу "Русский характер"

Елена Рыковцева: Я понимаю, что наши гости не работают учителями в средней школе, тем не менее, Евгений, вы преподаете студентам. Объясните, пожалуйста: что можно изучать в этом рассказе? Здесь же мало того, что рассказ достаточно простой, тут уже и эта формула написана, которую нужно просто выучить наизусть. Надеюсь, после нашей передачи все будут, ночью просыпаясь, ее воспроизводить. Над чем тут думать-то?

Евгений Добренко: Это не про думать, это вообще литература не про думать. Это военная литература, то есть литература, которая писалась в военное время. Военная литература обладает одним-единственным качеством и одной-единственной монофункцией. Ее функция – мобилизационная, и больше ничего. Любая военная литература есть пропаганда просто по определению, никакой другой литературы во время войны не создается – это просто факт. Это типичный образец такого рода литературы, пропагандистский текст, который был написан в расчете на определенную аудиторию того времени с определенной задачей, конечно, мобилизационной (имеется в виду внутренняя, психологическая мобилизация). По закону жанра эти тексты суггестивные, то есть тексты, которые направлены на убеждение. Это не текст, который можно анализировать, он на это не рассчитан. Это приблизительно разница, условно говоря, между журналистикой и Соловьевым. Вот эта разница и есть разница между литературой и военной литературой.

Мне нисколько не кажется удивительным, что такого рода тексты вводятся в школьную программу. Понятно, что школа должна превратиться в воспитательно-мобилизационное учреждение, поэтому литературу следует использовать в этом назначении. Соответственно, подбираются тексты, которые воспитывают, убеждают, эти суггестивные тексты, которые просто являются пропагандистскими военными текстами. Поэтому здесь как раз, мне кажется, все довольно последовательно: превращение школы как места, где ученик должен получать знания и навыки, в воспитательное, пропагандистское учреждение. Понятно, что ученик не может получать эту информацию напрямую от Соловьева, а это такой, условно говоря, адаптированный Соловьев.

Елена Рыковцева: Иван, поставьте себя на место современного школьника. Вам говорят: напишите сочинение по теме, что хотел сказать автор. А автор уже все сказал. Что современный школьник должен родить из своей современной головы, какие мысли по поводу такого рода произведений?

Иван Толстой: Рассказ, с одной стороны, приключенческий, я бы сказал, совершенно о’генриевский: такие моральные ситуации, когда один уступает другому, потом этот уступает тому. Чем не "Дары волхвов" О’Генри, когда она продает свой гребень для того, чтобы купить ему золотую цепочку для часов, а он продает часы для того, чтобы купить ей гребешки для волос. Здесь, по существу, то же самое, только если убрать такой нейтральный сюжет, нейтральный фон, здесь все это кладется на слезы, на кровь, на войну, на смерть, на обезображивание человека, а высокие чувства, благородство остается тем же.

Это не только пропагандистский, но и проповеднический рассказ, это, по существу, такая церковная проповедь, то, о чем во время воскресной беседы, а может быть, потом и воскресного чаепития после службы может рассказывать священник своей пастве. Безусловно, священник должен закончить той моралите, которая останется в сердцах и душах слушателей. "Кажется, прост человек, а придет великая беда…" – эти слова я знаю со своего детства. Меня чуть не стошнило, сколько раз сейчас это звучало.

Иван Толстой

Хотя, если вдуматься, на самом деле это мысль, которая проводилась Алексеем Толстым из произведения в произведение. Да, рассказ уже поздний, рассказ военного времени, но вы найдете те же мысли где угодно: и в "Хождении по мукам", и в его рассказах 1920-х годов, и даже в ранних я с легкостью могу это отыскать. По существу, это та мысль, которая высказана Пушкиным: "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон,// В заботы суетного света он малодушно погружен". А вот когда приходит великая беда, тогда просыпается в нем великая сила, человеческая красота. По существу, это об этом, то есть ничего нового здесь нет. Да Алексей Толстой и не был глубоким мыслителем, он был чисто писателем. Федор Сологуб сказал про него такие злые слова, за которые, кажется, писатель должен обидеться: "Алешка Толстой брюхом талантлив". На самом деле абсолютно точное определение. У чехов есть два вида писателей, два слова для писателей – "мыслик" для какого-нибудь Томаса Манна, и "списователь" для писателя, который описывает окружающий мир. Алексей Толстой был в чистейшем виде "списователь". Этот рассказ "Русский характер" есть такая публицистическая халтура, написанная на злобу дня, в которой проведены некоторые сюжеты, некоторые излюбленные мысли Алексея Николаевича и больше ничего.

Что должны думать по этому поводу школьники? Школьники бывают разные. Бывают наивные от колыбели до гроба своего, бывают циники, на которых не подействуешь, никакая кислота их не проест, а бывают люди, которые постепенно начинают думать. Вот на этих людей и весь, собственно говоря, расчет истории и общества, чтобы люди начали думать. Но это не самый плохой рассказ, просто один из самых фальшивых, которые вообще можно себе представить. Мы разобрались, и сегодняшний школьник разберется. Не будем считать никого дураком.

Елена Рыковцева: Мы предлагаем сюжет, в котором вы проследите историю того, как вводилось и выводилось, и особенно вводилось в литературу новое, как сейчас вводится старое.

Школьную программу по литературе вновь изменяют

Елена Рыковцева: Для того, чтобы освежить память старшему поколению и напугать младшее поколение, мы сейчас покажем маленькие фрагменты из экранизации этих книг. Начнем с 1972 года: маленький фрагмент из фильма "Горячий снег" – это экранизация романа Юрия Бондарева.

Фрагмент фильма "Горячий снег" Гавриила Егиазарова

Елена Рыковцева: Дальше спускаемся в 1964 год – фильм "Донская повесть" по Шолохову.

Фрагмент фильма "Донские повести" Владимира Фетина

Елена Рыковцева: Продолжаем опускаться в прошлое: 1948 год, "Молодая гвардия" Сергея Герасимова.

Фрагмент фильма "Молодая гвардия" Сергея Герасимова

Елена Рыковцева: Удалось зарегистрировать организацию, между прочим. И 1942 год, экранизация повести Николая Островского "Как закалялась сталь". Артист, который играл там Павку Корчагина, не всем известен, его звали Виктор Перест-Петренко.

Фрагмент фильма "Как закалялась сталь" Марка Донского

Елена Рыковцева: Вот так Павке удалось ловко обмануть полицаев. Евгений, вы писали книгу об этих экранизациях. Скажите, пожалуйста, что же все-таки следовало, с вашей точки зрения, вернуть из всего списка, предложенного ветераном, потому что это действительно представляет историческую и художественную ценность?

Евгений Добренко: Я должен сказать, что историческую ценность представляет все, названное ветераном. Художественную ценность не представляет ничего из названного ветераном. Конечно, скажем, "Молодую гвардию" можно давать или не давать. Вопрос ведь в школе состоит не в том, что дается, а в том, как интерпретируется. "Молодая гвардия", например, очень интересный текст. Это действительно был один из самых успешных пропагандистских текстов, который фундировал один из ключевых мифов войны, – это был настоящий миф. Я очень подробно анализировал создание, историю этого грандиозного мифа, целая глава в моей последней книге была как раз об этом. Чрезвычайно интересный текст, на котором можно показать историю формирования мифологии войны. Понятно, что в школу он вводится вовсе не для этого, а для того, чтобы как раз утверждать эту мифологию.

Эта мифология была чрезвычайно важной, она начала создаваться уже прямо во время войны, а в особенности после войны, в позднесталинский период. Это была, конечно, мифология истории победы, потому что победа в войне превратилась в фундирующий миф новой советской нации. Не революция – революция отступила на второй план. Ее, конечно, праздновали как главный праздник и так далее, но все-таки главным событием в советской истории была победа в войне, потому что это было зримое подтверждение правоты советского строя. Именно так интерпретировал победу Сталин в своей первой же речи после войны перед избирателями – о том, что война показала правоту советского строя. Это главное легитимирующее событие советской истории.

Евгений Добренко

Обратите внимание на такой интересный момент. Советская история, как мы знаем, циклична, она идет такими кругами: либерализация, заморозки, либерализация, заморозки и так далее. В эпоху либерализации миф победы резко ослабляется, и это произошло в хрущевское время, во время оттепели и в перестройку. В непонятном, в таком желеобразном состоянии он находился при Ельцине. Но когда в Советском Союзе эпоха настоящих заморозков: Сталин, Брежнев – в меньшей степени… А при Путине культ победы на этом кактусе вдруг выстреливает таким буйным цветом, это как раз абсолютно необходимое явление, абсолютно необходимый фактор в условиях подморозки страны. Ведь победа в войне – это очень важный момент, потому что война – это все про жертвы, страдания, гибель, разрушение, скорбь, а победа – это про величие, мощь, про "можем повторить" и так далее. Вот вся эта мифология формируется государством. То, что мы наблюдаем сегодня, возвращение в школьную программу этих текстов – это маленький кирпичик в здание воссоздания этой советской мифологии.

Елена Рыковцева: Иван, они все представляют историческую ценность – хорошо, а художественную? Что, с вашей точки зрения, нужно было бы вернуть из этой литературы?

Иван Толстой: Из этой, может быть, действительно ничего. Я хотел бы сперва подхватить то, о чем сейчас говорил Евгений. Очень интересно он затронул тему того, как власти интерпретируют всю эту литературу, используют ее и рассматривают как определенное предназначение. Но давайте увидим, что подобный ракурс, подобная литература, подобное обсуждение нужно не только власти, но и народонаселению. Нет противоречия между тем мифом, который всегда насаждала нам власть (а я закончил школу 50 лет назад, но помню, как будто это было вчера), и тем отношением к победе, которое есть у народа. В чем тут сходство? Дело в том, что власть рассказывает о победе, как правильно сказал Евгений, а не о страдании, ибо страдание неприятно. Население подхватывает это, мне кажется, в каком плане: для народа есть очень важный смысл, возвышающий и обманывающий нас смысл в том, что мы были жертвой и мы победили, то есть жертва стала героем. Победа существует для власти, ей нужно говорить слово "победа", а населению нужно говорить: был жертвой, стал героем. На мой взгляд, это есть тот нравственный затык, то нравственное препятствие, которое мешает нам сейчас, во время агрессивной войны против Украины. Русский человек не может представить себя в качестве агрессора. Всю свою историю литература предлагала нам такую парадигму: мы были жертвами чужого зла, мы победили зло, и мы стали героями.

Елена Рыковцева: Но теперь это касается тех же украинцев, которые тоже росли на этой советской литературе, были жертвами, а стали героями в свете этой войны.

Иван Толстой: Абсолютно. Казалось бы, русский человек должен прекрасно понять, почему нельзя победить Украину – потому что нельзя победить народное сопротивление, нельзя победить героизм, который живет в тебе. Победа, которая нужна власти, для народа она не то чтобы на втором плане, но это сопутствующая вещь, самое главное – твое внутреннее сопротивление. Нельзя победить партизанщину, когда она искренняя, а не энкавэдэшная, как она была в основном во время Великой отечественной войны, нельзя победить сопротивление во имя правды. Украинский народ сопротивляется во имя правды, поэтому Украина победит так или иначе, в той или другой форме. В курс русской или какой бы то ни было другой учебной литературы нужно было вводить те тексты, пусть документальные, дневниковые, мемуарные, эпистолярные (их за эти 30 лет опубликована масса), где были бы предложены нашему российскому читателю (я совершенно не отделяю себя от России, где бы я ни жил последние 35 лет) переживания жертвы, борющейся за свою правду.

Елена Рыковцева: И получается, что если эти книги будут введены в современную российскую школьную программу, они все будут о том, что Украина победит, – на материале этих книг.

Иван Толстой: Для пытливого читателя – да. Но, увы, ему будут это залачивать и заливать бетоном пропаганды и других слов. Учитель непременно будет говорить, что это только мы такие замечательные, другой народ героем быть не может. Вот это есть основа нашей пропаганды – герои только мы. Повторяю, для власти победа, а для читателя – жертвенность, ставшая героизмом. Вот так по-разному подходят к военным произведениям.

Елена Рыковцева: Мы сейчас увидим сюжет о том, что, наоборот, пытаются вынимать из школьной программы книги вопреки мнению Владимира Путина, по крайней мере, нескольколетней давности.

Депутат против Солженицына

Елена Рыковцева: С нами на связи Артур Давлетшин, который закончил школу всего десять лет назад, поэтому более-менее ориентируется в том, чему обучали школьников до того, как их будут обучать заново. В ваш школьный набор уже входил "Архипелаг ГУЛАГ"?

Артур Давлетшин: По идее, должен был входить, но мы его не проходили. Моя учительница литературы в школе ненавидела Солженицына и поэтому сказала, что проходить мы его не будем.

Елена Рыковцева: То есть "Архипелаг ГУЛАГ" был на усмотрение учителя. Кстати говоря, она не одинока в своем взгляде на этого писателя. Из того, что сейчас предлагается (мы перечислили списки произведений), вы что-то уже читали, изучали, или это все для вас абсолютно новое, все будет заново для школьников?

Артур Давлетшин: Я ничего из этого не читал. С "Тихим Доном" я познакомился только во времена студенчества, с "Молодой гвардией" тоже. Но моему младшему брату повезло гораздо меньше, он закончил школу два года назад, и они уже проходили советскую патриотическую классику. Я помню, как помогал ему, будучи на четвертом курсе, писать сочинение при подготовке к ЕГЭ про тот самый "Русский характер", который вы обсуждали ранее.

Елена Рыковцева: То есть, получается, ветераны не все знают. Либо это уже учителя в индивидуальном порядке снова начинают вводить такого рода классику. Правильно я понимаю?

Артур Давлетшин: Я могу рассказать больше про опыт моего брата. Я попал в чудесное и безоблачное время, когда нам не пичкали программу патриотической классикой, ему же повезло меньше. Начиная с 2017–18 годов, у них постоянно поднималась тема патриотизма на уроках литературы и русского языка, постоянно на всяких пробных работах, на ОГЭ и на ЕГЭ, 60 или 70% сочинений, которые они писали, были посвящены патриотизму. Их очень жестко критиковали, когда они представляли точку зрения, которая не совпадала с точкой зрения на это произведение, которую преподает учитель и, соответственно, диктует государство.

Артур Давлетшин

Елена Рыковцева: Евгений, по поводу "Архипелага ГУЛАГ": все-таки, может, и правильно его вынимают? Как его можно изучать школьникам и зачем, как выглядит это изучение? Сколько же это часов нужно отдать на его чтение, анализ, обсуждение? Наверное, четверть всех предметов собрать и отдать.

Евгений Добренко: "Архипелаг ГУЛАГ" изучается в школе в сокращенной версии. Это такой, условно говоря, дайджест, который, насколько я знаю, был специально подготовлен вдовой Солженицына, именно школьная, сокращенная версия книги. Там действительно есть много такого, чего школьникам в принципе не стоит читать: всякие, может быть, излишние сцены насилия, какие-то малоподходящие для школьной аудитории сюжеты. Поэтому там многое было убрано из текста, получился совершенно нормальный по объему текст, его вполне можно изучать в школе. Если изучают "Войну и мир", которая действительно занимает фактически целую четверть, то, в принципе, и "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына можно изучать.

Мне просто представляется, что идеальными у Солженицына для школьной программы являются два абсолютно читабельные по объему и по способности их анализировать для учеников текста – это "Один день Ивана Денисовича", который – практически сконцентрированный "Архипелаг ГУЛАГ", и "Матренин двор": два прекрасных текста, может быть, лучших у Солженицына, которых вполне достаточно для школы. Вполне можно прожить без "Архипелага", хотя, конечно, о нем надо говорить, упоминать, потому что это самая известная книга Солженицына. Я приведу такой пример: в школе изучают из Достоевского "Преступление и наказание", хотя многие согласятся с тем, что все-таки самым великим романом Достоевского является "Братья Карамазовы", но его не изучают в школе. То же самое с Солженицыным: вполне можно изучать "Один день Ивана Денисовича" и "Матренин двор", не изучая "Архипелаг".

Елена Рыковцева: Мы посмотрим сейчас опрос москвичей: что они думают по поводу возвращения в новую программу старых имен и старых книг.

Считаете ли вы нужным вернуть в школьные учебники советскую патриотическую классику?

Елена Рыковцева: Кстати, насчет Замятина, которого никто не упомянул: фильму прокатное удостоверение так и не дают, так что не вся классика годится для новой школьной программы. Иван, во-первых, ваш комментарий по поводу "Архипелага ГУЛАГ", а во-вторых, по поводу этого опроса: как он вам?

Иван Толстой: "Архипелаг ГУЛАГ" читать всем и всегда. Может быть, не полностью, может быть, можно сделать какие-то купюры учительского характера. Но "Архипелаг" – это великолепно написанная, совершенно потрясающая книга, где Солженицын показывает себя отличным психологом, но с одной поправкой: Солженицын понимает подлецов, и он абсолютно фальшиво описывает людей благородных, высокие чувства ему не даны – это фальшь. Между прочим, как это ни смешно, как и ненавидимый им Алексей Толстой, который не умел писать положительных героев, они все фальшивые, а вот отрицательные давались хорошо. Солженицын – классный психолог низового уровня, как бывает пиво низкого брожения, а бывает высокого брожения, вот Солженицын – низкого брожения, и тут он великолепен.

"Архипелаг ГУЛАГ" – необычайное моралите, с которым нужно знакомиться каждому человеку. Я очень люблю эту книгу, она великолепная! Там просто слишком много всего сказано. Я не знаю, что отобрала Наталья Дмитриевна Солженицына в своем предложении для школы, я бы наверняка отобрал что-нибудь другое. Но эта книга совершенно классная.

Надо сказать, что на школьных уроках, как раз когда проходили "Русский характер", у меня под партой лежала другая книга Солженицына – "Бодался теленок с дубом". И однажды, уходя на переменку (был двойной урок литературы), я забыл ее, прикрыл и оставил в парте, чтобы не выносить, а учительница почему-то шастала по партам, то ли она заподозрила, что я что-то уж очень тихо сижу во время "Русского характера", смотрю вниз, и она вынула книжку. Я ее не обнаружил в начале урока, стал внимательно смотреть на нее, а она зарделась. После урока она медленно на меня посмотрела и вернула мне книжку, ничего не сказав. А потом, 50 лет спустя я узнал, что у нее была чудовищная судьба: малюсенькой девочкой она была в партизанском отряде, их там чуть ли не пытали, она попала к немцам, потеряла родителей. Не узнавала свою мать после войны, только по какому-то движению, как она убирала свою прядь, через несколько лет после войны вдруг что-то в ней растопилось, она кинулась с криком "мама" на шею этой чужой женщины, и та тоже заплакала. Эта женщина преподавала нам литературу.

Елена Рыковцева: Она книжку почитать хотела, а вы лишили ее этой возможности.

Иван Толстой: Она не хотела, она мне ее вернула. Я думаю, она была такая, что могла найти, а хотела бы – попросила. Нет, она была настоящая женщина, но она вынуждена была фальшивить на уроках и преподавать всю эту пургу. Все то, что мы сегодня обсуждаем, это пурга, "Госпожа Метелица", скажем повозвышенней, которую наметает через эту форточку в нашу жизнь.

Что сказать об опросе людей? Они забыли, какая это плохая литература, они хотят ее возвращения вместо того, чтобы просить, чтобы вернули в школьную программу Виктора Астафьева (у него есть отличные и очень честные произведения – не все, но многое), Василя Быкова. Из всей военной литературы я оставил бы одну повесть – "Сотников". Меня она, как Максима Горького, Ленина или кого-то, всего перелопатила, я считаю, что это совершенно великое произведение, великое и с моральной, и с художественной точки зрения, и с этической, со всех точек зрения. А вот лабуду, пургу и "Госпожу Метелицу" назад в форточку!

Елена Рыковцева: Мы закончим наш эфир оптимистической нотой. Фронтовик, человек, прошедший всю ту войну, рассказывает анекдот как раз про русский характер.

Анекдот от Юрия Никулина