Невозвращенцы-беглецы

Иван Толстой: Сегодня – разговор о невозвращенцах другого типа, нежели те, кому была посвящена предыдущая наша передача. Мы разделили невозвращенцев на две группы. Хочу вас, Андрей, попросить пояснить нашим слушателям это разделение.

Андрей Гаврилов: Во-первых, не часть вторая, а серия вторая, теперь в моде сериалы. Во-вторых, невозвращенцев, конечно, делить на две группы несколько искусственно. Людей, которые покинули Советский Союз тем или иным способом, по той или иной причине можно разделить намного больше, чем на две группы. Но я согласен, что сегодня мы говорим о группе номер два, которая принципиально отличается от тех невозвращенцев, о которых мы говорили в серии номер один. Серия номер один была посвящена людям, которые выехали за границу, имея советский паспорт, имея выездную визу, августейшее разрешение выехать и там остались. Мы упоминали такие звонкие имена как Михаил Барышников, Андрей Тарковский – понятен уровень наших героев.

Сегодняшние наши герои – принципиально другие люди. Они практически все не были известны никому, не проявили себя ничем громким до факта побега из Советского Союза. Это люди, которые бежали, не имея на то ни документов, ни разрешений, которые рисковали свободой, жизнью, только бы вырваться из того концлагеря, который представлял собой Советский Союз в 1960–80-е годы. Наши герои – обычные люди. Многие из них потом стали знаменитыми, стали авторами книг или героями фильмов, но в момент побега они были абсолютно обычными людьми. И вот это крайне интересно – как обычные люди готовы были рискнуть, лишь бы вырваться из СССР. Вот почему мне представляется, что эту группу можно выделить в отдельное понятие. Вы со мной согласны?

Иван Толстой: И да, и нет. Прежде всего, согласен, но у меня будет маленькое возражение, просто чуть попозже.

А что, интересно узнать, вы читали из литературы этого рода?

Андрей Гаврилов: Я пересмотрел некоторые исторические издания, публикации, воспоминания некоторых наших героев. Некоторые вещи или я не знал или забыл. Например, когда произошел первый побег в Финляндию? Я, честно говоря, никогда так себе вопрос не ставил, и вдруг с удивлением увидел, что, оказывается, он произошел еще в апреле 1918 года, когда с Комендантского аэродрома под Петроградом поднялись четыре самолета, которыми управляли бывшие офицеры царской армии. Они перелетели в Финляндию и приземлились на финской территории. Они, как вы понимаете, покинули территорию Советского Союза без разрешения, абсолютно точно подходя под дефиницию наших с вами сегодняшних героев. И то, что в 1921 году по льду из Кронштадта туда ушло более шести тысяч моряков после неудачного восстания, это тоже может считаться началом этого тайного исхода, когда представители прежнего режима, прежней армии, прежней элиты, от политической до ювелира Фаберже, сгибаясь, чтобы по ним не попали пули пограничных отрядов, уходили в Финляндию ночью, на лодках или пешком, их перевозили и переводили полупрофессиональные контрабандисты. Увлекательнейшая, хотя и трагическая страница истории нашей страны. Вот это я перечитывал с особым интересом. Ну и воспоминания Безсонова, который бежал с Соловков. Но это книга, которую я и раньше знал, время от времени к ней возвращаюсь.

Иван Толстой: Я хотел бы, Андрей, подхватить начатое вами обсуждение, попытку нащупать эту дефиницию – о ком мы говорим в этой серии нашей программы. Я хотел поставить вопрос о статусе беженца шире. Вам не кажется, что под наше определение попадает чуть ли не вся первая волна эмиграции? Ведь эмигрант от беженца отличается правовым, административным статусом. Эмигрант испрашивает разрешение у властей, а беженец ни к кому не обращается.

Первая волна эмигрантов ни у кого не спрашивала разрешения на выезд, эти люди бежали, кто – от расстрела, кто – от ограбления, кто – от голода и разрухи. Они не подавали прошений в большевистские комиссариаты (уже хотя бы потому, что не признавали их законной властью), а другой администрации не было. Мы по привычке называем их эмигрантами, но, скажем, Иван Алексеевич Бунин принципиально отличается от Алексея Михайловича Ремизова, покинувшего Россию по официальным бумагам. А Бунин – бежал. Мережковский и Гиппиус, перешедшие польскую границу, не равны художнику Юрию Анненкову, отправившемуся официально с выставкой в Венецию в 1925-м. Александр Бенуа и Сергей Чехонин в 1928 году уехали как советские граждане, не говоря уже о Евгении Замятине, обратившемся непосредственно к Сталину за разрешением о выезде.

Владимир Набоков к Бела Куну или к Розалии Землячке не адресовался бы.

Вы, Андрей, согласитесь, что Первая волна – это преимущественно беженцы и, значит, герои нашего сегодняшнего разговора?

Андрей Гаврилов: Я соглашусь, что они беженцы, но не соглашусь, что они герои нашего разговора, потому что в начале нашего с вами гигантского сериала об инакомыслящих мы немножко поставили себе хронологические рамки. И хотя мы не очень строго их соблюдаем и говорим о людях и явлениях предшествующих нами же установленным рамкам, а также о событиях и людях, которые себя проявили после того, как наши рамки, вроде бы, закончились, тем не менее, мы говорим о послевоенном времени, прежде всего. Более того, о том сугубо советском времени, которое, можно считать, началось или с оттепели, или с "Одного дня Ивана Денисовича", с конца 50-х – начала 60-х годов. Иначе нам придется разбирать всю первую, да в общем-то и вторую волну эмиграции, безумно интересные явления, но все-таки которые к нам не совсем относятся.

Иван Толстой: Хорошо, мы упоминаем этих людей, первую волну эмиграции, исключительно как корни того явления, которое потом дало плоды – предмет уже нашего с вами рассуждения. И чтобы закончить разговор об этих корнях (вы ведь упомянули переход финской границы), позвольте семейный мемуары.

Берег Финского залива

Три члена моей семьи перешли через финскую границу. Сперва уехала родная сестра моего деда Михаила Лозинского Елизавета. Она уехала на корабле, уехала вполне официально, потому что ее муж был адвокатом, он работал в российско-датской компании, точнее, российско-английской, но у них порт прикрепления был Копенгаген. Это был ноябрь 1918 года. А затем весной 1921 года бежала моя прабабушка Анна Ивановна. Она уехала на лодочке по Финскому заливу с контрабандистом. Ее сам контрабандист, слава богу, не ограбил, но ее ограбили уже на финской территории, у нее украли абсолютно все, кроме паспорта, кроме российских документов. А в августе 1921 года бежал младший брат моего деда, Григорий, который был переводчиком, специалистом по испанской и португальской литературе. Его тоже ограбили, но уже не так драматично, потому что все самое главное у него было зашито в длиннополую шубу. В августе он надел эту шубу и, в общем-то, был прав, потому что холодно было осенью пересекать границу на лодке. Ехал пограничный катер, светил фонарем, поднимал волну, в камышах пряталась его лодка с человеком на веслах, их залило водой, шуба промокла, оттягивала книзу… В общем, был полный кошмар. Но он добрался до Финляндии, переехал в Париж, двадцать с лишним лет прожил там и умер во время войны от рака. Это – чтобы закончить с Финляндией и с первой частью нашего разговора.

Итак, послевоенное время. Кого вы предлагаете вспомнить? Вы говорили что-то об "Одном дне Ивана Денисовича", но разве послевоенные знаменитые летчики, может быть, на краткий миг, калифы на час, ставшие знаменитыми тогда, не заслуживают нашего внимания? Я имею в виду Петра Пирогова и Анатолия Барсова.

Андрей Гаврилов: Я считаю, что нашего внимания заслуживают, на самом деле, все герои нашей программы. Сейчас даже не очень легко представить себе, что такое в советское время побег, что такое была попытка умотать, улететь за границу. Это не просто было трудно, это было смертельно опасно, потому что в ряде случаев тебе за это грозила смертная казнь. Так как наши герои пошли на это, то говорить нужно, наверное, обо всех. Но мы не можем себе позволить такой роскоши по времени, поэтому я бы хотел начать с 1962 года, война закончилась, "Иван Денисович" уже был прочтен в редакции "Нового мира", и в этот самый момент пловец Петр Патрушев решил сбежать за границу по морю.

Он был настолько профессиональным пловцом (в нашем сегодняшнем смысле слова, ведь в Советском Союзе не было официально профессиональных спортсменов), таким мастером плавания, что его кандидатуру рассматривали для участия в Олимпиаде в Токио в 1964 году, но судьба сложилась по-другому. Короче говоря, в июне 1962 года он нырнул в море у берегов Батуми и уже оказался в Турции. Он проплыл 25 километров, имея только плавки и ласты.

Когда потом он написал свою книгу "Приговорен к расстрелу", там есть безумно интересный момент, когда его мать сказала ему, что его побег ее не удивил: "Еще ты учился в Томске, а к нам в дом пришла цыганка и сказала, что ты будешь за границей, напишешь книгу и станешь богатым человеком". Так оно и случилось. Надо сказать, что когда он выбрался в Турции на берег, турки не поверили, что он беглец, решили, что он шпион, что его специально забросили на подводной лодке. Короче говоря, полтора года он провел в турецкой тюрьме.

И, как смешно судьба иногда поворачивается, он устроился на работу переводчиком, и настолько профессиональным переводчиком он в итоге стал, что много лет спустя он переводил переговоры премьер-министра Австралии с Михаилом Горбачевым, а позже премьера Австралии с Владимиром Путиным, и даже есть в интернете фотография, где он стоит в обнимку с членами группы Pussy Riot, то есть совсем уже наше время. Он скончался в марте 2016 года. О нем вышел документальный фильм "Человек, который уплыл из России".

Иван Толстой: Я хотел Андрей добавить, что Петр Патрушев был фрилансером на Радио Свобода, выступал, писал небольшие сюжеты, не так давно, в связи с его кончиной, мы делали программу его памяти и звучал, в частности, его голос.

Андрей Гаврилов: Здесь надо сказать, что он был далеко не первым, кто пытался уплыть из Батуми в Турцию, до него еще был Юрий Ветохин, но попытка ему не удалась, ему пришлось вернуться. Это была не первая попытка его побега, он попробовал в Турцию однажды уплыть даже из Коктебеля на небольшой резиновой лодке, но его поймали, посадили в итоге в психушку. И все-таки после нашего предыдущего героя он смог из Батуми переплыть в Турцию и стать свободным человеком.

Юрий Ветохин. Обложка книги "Склонен к побегу". 1983, издание автора

Иван Толстой: Смешно про Коктебель. Я уверен, Андрей, что вы тоже в юности в Коктебель ездили и видели, как вечером, когда солнце уже садилось и на пляже оставалось мало народу, было прохладно, пили пиво, покуривали, уже почти никто не купался, море остывало, и начинали шарить своими лучами прожекторы пограничные. Я папу в детстве спрашивал, почему, что они ищут. "Да чтоб никто в Турцию не уплыл",– сказал папа. То есть, все понимали, зачем это делается.

Андрей Гаврилов: А когда милиция тебя ночью задерживала, они говорили: "Почему вы ночью находитесь на берегу, в пограничной зоне?". Я не помню "пограничной" или "приграничной", но это у них была такая отмазка, чтобы задержать тебя и допросить.

Иван Толстой: А в горах точно тебя задержали бы, на Карадаг нельзя было ходить ночью, это просто режимный объект был такой.

Андрей Гаврилов: Но оттуда не прыгнешь в сторону Турции, там были другие причины, хотя, как утверждают, с горы любители планерного спорта, тем не менее, однажды рванули в Турцию, им удалось там оказаться.

Иван Толстой: Удалось? Икары наши советские? Как интересно!

Андрей Гаврилов: Слухов вокруг наших с вами перебежчиков довольно много. Я обожаю слух про то, как в Австралии с одного круизного лайнера кок сбежал на берег, и попытки его поймать ни к чему не привели. Плюнули на него, вернулись в СССР, полетели головы все. Прошло несколько лет и тот же лайнер снова оказался в этом порту. Моряки, которые пошли на берег пить пиво, вдруг увидели его – он был поваром в местном кафе. Они об этом сообщили на борт корабля, политрук выслал туда крепких ребят, его схватили, связали, ночью притащили на борт и радостно доставили в Москву. И снова полетели головы, потому что был нашим агентом, он только-только удачно вписался в местную жизнь под идеальным прикрытием, только что закончили местные проверки его, как его взяли и зачем-то похитили. Наверняка это очередной миф, но мне он безумно нравится.

Иван Толстой: Да, это смешная история. Нельзя не назвать знаменитые имена перебежчиков, наших Ихтиандров – Славу Курилова, это 1974 год, и, Андрей, помните эту зажигающую воображение историю про Лилиану Гасинскую, которая в Австралии в 1979 году выпрыгнула из иллюминатора. Ее назвали "девушка в красном бикини". Помните такую историю?

Андрей Гаврилов: Я не только помню, до сих пор меня это ставит в тупик. Потому что фотографии того времени в бикини, которые мне попадались, они черно-белые, а фотографии, где она в красном купальнике, они цветные. Помню, отважная наша девушка, которая вылезла в окошко иллюминатора, как она позже говорила, она потому и была в одном купальнике, что иначе она в иллюминатор бы не пролезла. В итоге, она оказалась в Австралии. В последние годы о ней вообще ничего не было слышно, может быть, это было ее сознательное решение уйти от лучей славы. Надеюсь, что с ней все в порядке.

Слава Курилов. Обложка книги "Один в океане". М., Время, 2004

Хотя, не могу не сказать, что до нее была еще одна официантка, которая намного отчаяннее была. Это был 1970 год, это было недалеко от Нью-Йорка, и наш рыболовный корабль подал сигнал бедствия, потому что одна из официанток отравилась и умирала. И американские спасатели, это 1970 год все-таки, это не совсем послевоенное время и не 80-е годы глухие, забрали ее, 25-летнюю латышку Дайну Полену, отвезли ее в больницу и выяснилось, что она специально приняла большую дозу сильнодействующих лекарств, зная, что вызовут спасателей и что ее вынуждены будут отвезти на берег. И прямо там, чуть ли не в больнице, она попросила убежища. Ее поступок, а она действительно рисковала жизнью вдвойне, настолько потряс местную иммиграционную администрацию, что ей за несколько дней до того, как ее должны были выписать и отправить обратно, все-таки предоставили убежище.

Иван Толстой: Я хочу вспомнить о еще одном знаменитом побеге, на этот раз авиапобеге. Он состоялся у многих из нас на памяти. В 1976 году в Японию улетел на своем МИГе летчик Виктор Беленко с Дальнего Востока. Он на высоте 30 метров над поверхностью моря был недосягаем для радаров и советских, и японских. Конечно, это истинное предательство, он сдал самолет со всей секретной документацией, но в народе относились к этому вполне легко и беспечно. Помните, была такая шутка, рекламный плакат: "МИГ – и вы в Японии".

Виктор Беленко

Андрей Гаврилов: Самое смешное, что у меня был знакомый по фамилии Беленко, и через два три дня после этой истории я позвонил с работы и попросил его позвать к телефону. Все только и обсуждали побег летчика, а тут я звоню: "Будьте добры Беленко к телефону". Помню, наступила в редакции мертвая тишина.

Иван Толстой: Нельзя не упомянуть человека, который, если не был знаменит и даже особенно известен, тем не менее, чего-то уже успел добиться в допобеговой части своей жизни. Это Олег Соханевич. Скульптор и поэт из Ленинграда, человек невероятной физической силы и упорства, он долго тренировался, задумав морской побег. Там был и его напарник, но между ними вышла размолвка, и они решили свои истории рассказывать так, будто у них было чуть ли не два побега.

Андрей Гаврилов: Я хочу сказать, что фамилия напарника – Гаврилов, но он не имеет ко мне ни малейшего отношения.

Иван Толстой: Да, да, как и Беленко, мы поняли. Во всяком случае, историю Гаврилова я не видел в печати, а Олег Соханевич написал и повесть, и стихи, и выставлял скульптуры в Нью-Йорке.

Андрей Гаврилов: Иван, о чем вы говорите! Гаврилов в нашем с вами родном городе окончил с отличием Академию художеств и расписал фойе в питерском Театре комедии у Акимова, после чего Акимов взял его на должность главного художника. Это тот Геннадий Гаврилов, который в воспоминаниях Соханевича в повести "Только невозможное" выведен под именем Эд и упоминается там очень мало. Действительно, между ними вышла размолвка, но в чем Соханевич не прав, так это в том, что он все это представляет как его побег, а на самом деле он бы не выдержал без напарника. Для того, чтобы лодка шла постоянно, должно быть двое гребцов, и вряд ли он смог бы, при всей своей физической силе, надувать в нужный момент лодку ручным насосом. Судя по всему, это было то, что теперь называют "лягушка". Он бы без помощи Геннадия Гаврилова не мог.

Иван Толстой: Да, спасибо, я совершенно этого не осознавал. Тогда понятно, почему они были напарники – два художника, они знали хорошо друг друга в 60-е годы. Но Олег Соханевич представился еще больше не своими собственными успехами, а тем, что он стал героем одного знаменитого музыкального произведения. И по-моему, Андрей, мы должны с вами к нему наконец-то перейти.

Олег Соханевич

Андрей Гаврилов: Мы не можем к нему не перейти. У Алексея Хвостенко есть песня, посвященная нашему герою. Как говорят очевидцы, он ее исполнил однажды в присутствии самого Соханевича. И люди сначала не поняли, почему он, выступая на сцене, вертится, то смотрит в зал, то смотрит вбок. Оказывается, в зале сбоку сидел сам Соханевич и Хвостенко обращался то к слушателям, то лично к нему. Мы обязательно должны эту песню послушать.

(Песня "В море Черном плывет "Россия")

Наверное, Олег Соханевич единственный из наших героев, удостоившийся чести стать героем песни.

Но мне представляется не совсем верным так все это представлять, как будто ну, взял и убежал, как будто это было так легко сделать. Я не могу не вспомнить Владимира Свечаревского который в 1979 году собирался доплыть до Швеции с борта корабля, где он работал мотористом. Он взял с собой жилет, костюм, фонарик, прыгнул в море, а в августе 1979 года был обнаружен в море его труп. К сожалению, он не смог доплыть до свободы. На самом деле все наше веселье предыдущее основано только на том, что мы говорим о героях, о воспоминаниях, о людях, которые достигли свободы. Но, к сожалению, были многие, которым это сделать не удалось, которые погибли при попытках.

Иван Толстой: Мы, конечно, Андрей, с вами не назвали очень многих людей, заслуживающих специального рассказа. Хотя бы Олега Туманова, который в Средиземном море спрыгнул с корабля, доплыл до ливийского берега, все боялся, как бы его течением к Египту не снесло, потому что Египет выдавал советских граждан. Ливия его не выдала, он добрался до Европы, во Франкфурте-на-Майне его допрашивала американская разведка, в результате, он прошел тест на полиграфе, сказал, что выпил стакан водки перед допросом. Его устроили на Радио Свобода диктором, он здесь сделал какую-никакую карьеру – все-таки моряк, без высшего образования, а он стал к 1986 году заместителем главного редактора Русской службы Радио Свобода. В 1986 перебежал на Запад из Греции один советский генерал КГБ или ГРУ, и советское командование решило, что он может выдать всю сеть разведки советской. Туманову был дан сигнал, и он убежал через Восточную Германию назад в Москву и давал разоблачающие показания по телевидению, которые тоже многие из наших слушателей видели по советским каналам.

Андрей Гаврилов: Кроме того, нужно сказать, что мы говорили про Финляндию, про Турцию, про Австралию, но есть случай Дмитрия Соколенко из Новосибирска, который, будучи туристом, в Индии ушел в американское посольство, где ему не то, что не поверили, а практически не обратили внимания. В итоге, он оказался в Афганистане, оттуда его переправили в Непал, оттуда в Пакистан, откуда он потом перелетел во Францию, затем в Рим. По его воспоминаниям, сидя в отеле, где ютились многие беженцы, он встретил еще одного русского человека, который бежал через Иорданию. То есть, путей было много, границ у Советского Союза было много, и некоторые границы не так хорошо охранялись.

Иван Толстой: Я чувствую, Андрей, что нам с вами через какое-то время, когда закончится сериал "Алфавит инакомыслия", нужно открывать другой – "Птицы перелетные".