Оборона – не убийство

• Почему гарант Конституции России сам ее и нарушает?

• Конфиденциальные встречи Навального с защитниками прослушивали в колонии.
• Суд пересмотрел дело Ангелины Антоновой, которая ударила мужа ножом.

Оборона — не убийство

ОСНОВНОЙ ЗАКОН КАК ПРИКРЫТИЕ

31 год назад, 12 декабря 1993 года, появилась Конституция России. Ей предшествовали непростые времена: противостояние Бориса Ельцина с парламентом, танки на улицах Москвы и обстрел Верховного Совета из этих танков. Новая Конституция впервые в истории России признала высшей ценностью человека, его права и свободы. С тех пор многое поменялось – и сама Конституция, и ситуация с правами человека в России. Так совпало, что День Конституции России и Международный день прав человека мы отмечаем с разницей в два дня – 12 и 10 декабря соответственно. Что же произошло и с тем, и с другим в России за эти три десятка лет?

Почему российские власти игнорируют Конституцию

На видеосвязи с нашей студией – доктор юридических наук, профессор Свободного университета Илья Шаблинский.

"Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, и соблюдение, и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства" – так написано во второй статье Конституции России. Но для российских властей, похоже, это теперь совершенно пустые слова?

Илья Шаблинский: Да, это пустые слова. Российские власти следят за опросами общественного мнения, мониторят ситуацию, и их реакция на результаты этих опросов – это и есть их отношение к соблюдению некоторых прав, но некоторых. Скажем, их, очевидно, как я понимаю, беспокоили частые за последние недели выступления жителей Курской области, которые оказались без жилищ, без имущества и без всяких прав. Это были сотни людей.

В Кузбассе бастовала шахта "Инская", там шахтеры голодали, собирались забастовать всей шахтой. Это частная шахта. И что сделало государство в лице силовых структур? Посадили, по-моему, генерального директора шахты, посадили владельца или одного из владельцев, а деньги так и не выплатили.

Что касается политических прав, их в стране практически нет. Свобода слова жестко ограничена фактически военной цензурой, она ограничивает и любые высказывания в отношении власти: Думы, Совета Федерации, самого диктатора, – это все "дискредитация Вооруженных сил". Разумеется, не допускаются никакие массовые акции. В Якутске недавно разрешили митинг против отмены прямых выборов мэра. И в Якутске на 40-градусном морозе демонстрируют 150–200 человек. Я отдаю должное этим людям! По-моему, это единственная разрешенная политическая демонстрация за 24-й год.

Марьяна Торочешникова: То есть российская Конституция в части декларации ценности прав человека и его свобод практически не работает. А как это произошло? Да, три года назад Конституцию перекосило, ее "обнулили". Но первые, главные главы об основе конституционного строя и о правах человека вообще нельзя поменять, только если изменить Конституцию целиком. Почему же они не работают?

Илья Шаблинский: Они не работают с 2022 года, поскольку федеральные власти взяли строгий курс на тотальный контроль над критическими высказываниями политического характера. После этого режим можно уже считать тоталитарным. Для этого были внесены несколько поправок в Уголовный кодекс, появились совершенно нелепые для правового государства нормы о "дискредитации армии". Это абсолютно неправовые нормы, потому что любой человек в правовом государстве вправе давать любые оценки любому государственному институту. И если он исказит какой-то факт, должностное лицо может обращаться в суд и доказывать, что это неправда. Все это позор для Конституционного суда! Он отказался от правовой аргументации и встал на сторону тех, кто составляет политические эссе вместо решений.

Илья Шаблинский

Марьяна Торочешникова: Но ведь есть гарант исполнения положений этой Конституции – президент РФ. Он сам себя не уважает, что ли?

Илья Шаблинский: Путин дошел до этого положения, наверное, не сразу, а постепенно, в силу того, что он все больше влюблялся во власть, в свой статус. Это как наркотик. К тому же он постарел, то есть это уже другой человек. В нем стало проступать то, что составляет, очевидно, сущность его взглядов, которые сформировались в советскую эпоху в Высшей школе КГБ.

Он размышляет, насколько я понимаю, примерно так, что везде государство позволяет себе всё, просто западные демократии лицемерят и скрывают это, а суть в том, что везде некоторые люди, находящиеся у власти, фактически могут делать что хотят. Он сам себя в этом убедил. А все эти выдумки про права человека – это фальшь. Поначалу, может быть, он все-таки так не думал. Но я же наблюдал за эволюцией, встречался с ним ежегодно с 2012 года по 2018-й. Начиная с 17-го года он уже недослушивал…

Марьяна Торочешникова: На заседаниях Совета при президенте по правам человека?

Илья Шаблинский: Да. Ему это все надоело. Он волевой, хитрый, можно сказать, умный человек, но никакого стратегического мышления у него нет. Он загоняет страну в жуткий тупик. Страна несет большие потери: экономические, политические, людские, в отношении престижа, репутации. Вот куда он привел страну, потому что горизонт у него узенький: все, что он хотел, – оторвать у соседей куски территории. Какая уже тут Конституция?!.. Такое желание у него появилось, как я понимаю, где-то после 2014 года. И вот после этого российскому конституционализму постепенно пришел конец.

Марьяна Торочешникова: Почему же он тогда просто не отменит Конституцию? Почему бесконечно повторяет, что Россия – правовое государство, в России верховенство закона? Почему он просто не заменит Конституцию на совершенно другую?

Илья Шаблинский: Вплоть до начала войны ему было все равно, какая Конституция. Если в этой провозглашаются права, ну, он это воспринимает как дань политической моде. Она ему не мешает. Сейчас ему точно не до нее.

Марьяна Торочешникова: А с точки зрения простых людей? Хотя бы для них, для этих 146 миллионов почему бы не переписать в таком случае Конституцию так, чтобы не оставалось уже никаких дурацких надежд на какие-то права? Почему бы им не сказать: "Нет, теперь мы за вас решаем, с кем вам спать, что вам надевать, где вам жить и сколько работать до пенсии"?

Илья Шаблинский: Зачем тревожить народ такими шагами, которые отменяют неработающие, но все-таки правила? Ни один тиран не будет отменять какие-то законы, чтобы выглядеть более правдивым. Зачем нужна эта правда? Значительная часть аудитории российских СМИ полагает, что нормы соблюдаются, Конституция действует. И зачем зря беспокоить этих людей?

Марьяна Торочешникова: А для остальной части людей, которые лишены права критиковать власть, лишены очень многих возможностей, которые вполне естественны для жителей правовых государств? На что им надеяться?

Илья Шаблинский: На то, что Путин умрет или с ним что-нибудь случится, и после этого режим, очевидно, будет медленно меняться. Ведь после Сталина его соратники были те еще сталинисты, ставили свои подписи под расстрельными списками и сами лихо оформляли смертные приговоры. Однако они стали менять страну и режим. Вот на это люди и рассчитывают. Несколько миллионов человек ждут, когда этот режим наконец-то грохнется.

Марьяна Торочешникова: А когда он грохнется, Конституцию нужно будет менять?

Илья Шаблинский: Теоретически – да, хорошо бы поменять. Но практически сначала проще было бы избавить ее от всех путинских поправок, от этих подлых статей. Ведь при Путине вносились статьи, выгодные ему и его корпорации. Новую конституцию очень тяжело принять. В 1992–93 годах я оказался сотрудником Конституционной комиссии, участником конституционного совещания, представителем президента. И я понял, что согласовать единый текст Конституции – это тяжелейшая задача.

Проще выкинуть весь путинский мусор и принять, скажем, три новые главы – 4, 5 и 6, формулирующие формы правления, расширяющие права парламента. Очевидно, нужно сформулировать нормы, которые позволили бы, скажем, нижней палате парламента выдвигать кандидатуры на должность председателя правительства и контролировать это правительство. Президента, очевидно, надо сохранить, но его полномочия должны быть сильно уменьшены.

Марьяна Торочешникова: Остается только надеяться, что мы доживем до тех времен, когда этим займутся!

АДВОКАТСКАЯ ТАЙНА НЕ ДЛЯ ВСЕХ

Суд во Владимирской области рассматривает дело адвокатов Алексея Навального. О том, что происходит в процессе, информации почти нет – слушания перевели в закрытый режим еще в сентябре. Вадима Кобзева, Игоря Сергунина и Алексея Липцера обвиняют в участии в деятельности экстремистской организации. Еще двое защитников – Ольга Михайлова и Александр Федулов – раньше покинули страну, им те же обвинения предъявили заочно. Работу адвокатов следствие считает помощью Навальному в управлении экстремистским сообществом. При этом выяснилось, что все встречи защитников с ним в колонии записывались на видео, – об этом стало известно недавно из публикации команды Навального.

Встречи Навального с адвокатами прослушивали

Вот комментарий адвоката, основателя правозащитных проектов "Команда 29" и "Первый отдел" Ивана Павлова.

Иван Павлов: Когда мы встречаемся в тюрьмах и колониях, мы, конечно, видим все эти камеры, которые нас записывают, но мы не подозревали, что нас могут с таким же успехом слушать. Тем самым, конечно, нарушается основная привилегия, которая есть между адвокатом и подзащитным, – это адвокатская тайна. Она становится совершенно прозрачной для всех правоохранительных органов, и это полностью нивелирует возможности адвокатов оказывать своим подзащитным юридическую помощь, которая гарантируется Конституцией РФ. И это наносит урон и ставит под угрозу не только адвокатов, но прежде всего бьет по нашим доверителям, людям, которые обращаются к адвокатам, чтобы получить юридическую помощь.

Марьяна Торочешникова: Насколько я понимаю, в вину адвокатам Алексея Навального ставят в том числе конкретные фрагменты разговоров с ним. То есть следователи не просто не стесняются самого того факта, что государство совершало противоправные действия, подслушивая разговоры адвокатов с их подзащитным, но еще и хотят это использовать для того, чтобы привлечь этих адвокатов к уголовной ответственности.

Иван Павлов: Есть большая проблема. В России с недавних пор адвокатов стали полностью ассоциировать с их подзащитными. Власть в некоторых делах относится к обвиняемым не как к процессуальным лицам, которые имеют набор прав и обязанностей, а как к врагам. А с врагами разговор короткий, против них используются не только правовые, но и неправовые способы.

Иван Павлов

В соответствии с международными нормами и даже с национальным законодательством РФ, адвокат – фигура неприкосновенная, у него есть определенный иммунитет. Ведь невозможно оказывать помощь, если ты знаешь, что она может быть расценена как преступление. И если раньше были случаи, когда адвокатов действительно привлекали к ответственности за профессиональную деятельность, но государство пыталось всячески скрывать это, то теперь оно действует открыто, не стесняясь.

Все это приведет к тому, что адвокаты теперь будут думать, прежде чем входить в конкретное дело, особенно если оно имеет политический, антивоенный или правозащитный окрас. И найти адвокатов будет все сложнее и сложнее. Честь и хвала тем моим коллегам, которые добросовестно выполняют свой труд в таких непростых условиях!

ОБОРОНА – НЕ УБИЙСТВО

Иркутский областной суд недавно вынес знаковое для правозащитников решение по делу Ангелины Антоновой, которую в мае 2023 года приговорили к 8,5 годам лишения свободы за убийство мужа. На этот раз суд переквалифицировал обвинение на превышение пределов необходимой обороны, и после полутора лет заключения женщина вышла на свободу. Она отбыла срок наказания по этой статье, пока дожидалась окончательного вердикта по делу в следственном изоляторе.

Дело Ангелины Антоновой пересмотрели

Эту историю комментирует юристка, экспертка по проблеме насилия в отношении женщин и девочек Дарьяна Грязнова. Почему Ангелине Антоновой потребовалось пройти столько инстанций, прежде чем судьи приняли очевидное – она оборонялась?

Дарьяна Грязнова: К сожалению, дело Ангелины Антоновой не уникально, это систематическая практика, когда женщины, которые подвергаются домашнему насилию и вынуждены защищать себя, оказываются в местах лишения свободы за убийство или по части четвертой статьи 111 – это причинение тяжкого вреда, которое повлекло смерть. Или в лучшем случае – за убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны. Это системная проблема из-за того, что в России до сих пор отсутствует законодательство по противодействию домашнему насилию, и правоохранительные органы и суд не воспринимают ситуацию насилия как посягательство, опасное для жизни, то есть отказывают женщине в праве на необходимую оборону и в праве защищаться любыми доступными средствами.

Также суды и правоохранительные органы воспроизводят различные стереотипы о том, как должна себя вести идеальная пострадавшая от домашнего насилия. Почему она не ушла, а если осталась, не обращалась в полицию, почему не убежала в тот день, не попросила помощи? В числе прочего они игнорируют дисбаланс сил и требуют, чтобы женщина оборонялась голыми руками. Как в деле Ангелины Антоновой: муж был пьян, разъярен, и у него был нож.

Дарьяна Грязнова

Марьяна Торочешникова: Как часто такие дела заканчиваются или оправданием в связи с применением необходимой обороны, или по меньшей мере приговорами о превышении пределов допустимой обороны?

Дарьяна Грязнова: Дело Ангелины Антоновой показывает, как сначала женщина подвергается серьезному насилию и не может получить помощь, затем, обороняясь, она причиняет смерть и попадает в лапы правоохранительных органов, которые игнорируют все, что говорит им и пострадавшая, и свидетели защиты. Достаточно уникально в этом деле то, что случился так называемый хеппи-энд, насколько это возможно в рамках существующей системы. Но в целом даже Верховный суд конкретно не высказывается про ситуацию домашнего насилия и не обращает внимание нижестоящих судов и правоохранительных органов именно на контекст домашнего насилия.

Поэтому, когда расследуется очередное дело, все как будто бы происходит по новой. Они приезжают на место происшествия, женщина говорит: "Я убила". Но есть большая разница между фразой "я убила" и "я защищалась от посягательства, потому что он меня душил, нападал с ножом, угрожал мне и моему ребенку". Это может быть оформлено как явка с повинной, и тогда женщина попадает в лапы правоохранительной системы. И когда она уже начинает консультироваться с адвокатом, следствие и суд говорят: "Женщина изменила показания. Это ее защитительная позиция". Вся система рассматривает женщину именно как преступницу, но совершенно игнорирует то, что она – пострадавшая от домашнего насилия.

И я хочу обратить внимание на другое дело, которому сейчас очень важна огласка. Это дело Лилии Судаковой в Петербурге. Она также страдала от домашнего насилия со стороны своего супруга. И ее защита борется за то, чтобы признать ее потерпевшей от домашнего насилия. Лилии Судаковой, которой изначально дали условный срок, теперь грозит до семи лет лишения свободы, потому что апелляция пересмотрела решение, и она не может получить защиту. Вся система рассматривает женщин как убийц. Даже не то что она превысила пределы необходимой обороны, а что она вообще имела умысел на причинение смерти! То есть, по сути, домашнее насилие не признается властями общественно опасным посягательством. А если это так, как тогда женщины могут защищаться?!