Профессор Сошальский? Ничуть нет

Игорь Петров: В истории, которую я хочу сегодня рассказать, присутствует некоторая личная нотка, связанная с тем, как вообще я заинтересовался историей.

Дело было осенью 2010 года, когда я обнаружил, что Бундесархив любезно оцифровал некоторые материалы, связанные с временем нацистского правления. Это были материалы оперативного штаба Розенберга и материалы его канцелярии. Это были каталоги NS-8 и NS-30, и это стало моим самым первым ознакомлением с архивными материалами, потому что ногами в архивы я до той поры не ходил. И я просто просматривал все эти оцифрованные дела и обнаруживал множество самых интересных документов, частью уже известных и использованных в исторической литературе, частью, как мне казалось, совсем неизвестных. И тогда я понял, что в архивах до сих пор таится множество самых интересных и удивительных историй, иногда печальных, а иногда – веселых. И это стало для меня самого стимулом еще больше увлечься историей.

Уже через несколько месяцев я действительно пришел пешком в самый первый свой архив, это был архив "Института современной истории" здесь, в Мюнхене, еще несколько месяцев спустя я уже полетел в Берлин и посетил там Бундесархив. И, как говорится, все закрутилось.

В октябре 2010 года я разбирал оцифрованные Бундесархивом материалы оперативного штаба Розенберга, организации, которая была изначально создана с сугубо утилитарной целью — вывоза с оккупированных территорий (как западных, так и восточных) художественных ценностей, предметов искусства, архивов и библиотек, но ближе к концу войны превратилось в некое подобие научно-исследовательского института по изучению Советского Союза, в котором работали советские ученые, оказавшиеся – сознательно или волей случая – на немецкой стороне.

Достаточно известный "Институт по изучению истории СССР", который после войны уже был основан в Мюнхене, среди его учредителей около половины до этого имели опыт работы в оперативном штабе Розенберга.

И вот среди этих бумаг я нашел примечательный 14-страничный меморандум под названием "Размышления одного русского о сотрудничестве Германии с народами на Востоке". Меморандум предварялся девизом:

"В перспективе правда – лучшая политика.

Альфред Розенберг"

И начинался меморандум так:

"Цель нижеследующих размышлений – предельно честно высказать мое мнение по поводу положения на т.н. освобожденных восточных территориях. Это положение является результатом немецкой политики, которая по моему мнению абсолютно неверна и наносит вред Германии. Она, если ее не изменить, может сыграть роковую роль. Мой вывод зиждется на общеизвестных объективных фактах и более чем годовом опыте добровольного сотрудничества с немецкой антибольшевистской пропагандой. Я высказываю свою точку зрения не как недоброжелательный критик, а как человек, глубоко и искренне почитающий немецкий народ, преклоняющийся перед его положительными качествами, сочувствовавший его судьбе на протяжении последней четверти века, я говорю как человек, в юности живший в Германии, учившийся в немецком университете, впитавший немецкие культурные ценности и сохранивший в своей душе благодарность за счастие быть воспитанным и идейно, и нравственно по немецкому лекалу.

Заглавный лист меморандума Д.П. Кончаловского, 1943 год. Источник: Бундесархив.

С другой стороны, я должен сказать, что в дальнейшем я говорю как русский, который охвачен не только подлинной любовью к своему Отечеству и почтением к его прошлому, к положительным чертам русского народа, но в то же время признает его недостатки, особенно культурную отсталость. Я убежден, что молодые, еще не тронутые распадом силы, равно как и ценные душевные качества, отличающие этот народ от других, позволят ему осуществить великую миссию в будущем. В этом будущем я вижу также исторически обоснованный тесный союз с Германией, в котором рождаются новые духовные и материальные ценности.

Я не являюсь военнопленным и не принадлежу к категории соотечественников, которые по воле судьбы были застигнуты на месте военными действиями и воленс-ноленс вынуждены были сотрудничать с немецкими органами управления. Я сознательно покинул место своего постоянного проживания, Москву, и не страшась опасности угодить в район, где идут бои, использовал возможность как можно быстрее отправиться навстречу вермахту, чтобы принять участие в его борьбе с большевизмом".

Я перевел меморандум и опубликовал его в своем блоге. Автор подписался "профессором Сошальским", но его настоящее имя было секретом Полишинеля и к тому времени уже многократно раскрыто, в частности, в первом издании воспоминаний бургомистра Смоленска Бориса Меньшагина. Звали автора Дмитрий Петрович Кончаловский, и он был младшим из трех братьев Кончаловских; старший, Петр, стал знаменитым советским художником, академиком, лауреатом Сталинской премии, средний – Максим Кончаловский – не менее знаменитым врачом.

Разумеется, я захотел узнать, что рассказывают о Дмитрии Петровиче его потомки, чьи имена и тогда, и сейчас у нас на слуху. Довольно быстро нашелся рассказ Андрона Кончаловского, в котором говорилось, что Дмитрий Петрович был почетным доктором Оксфордского университета, что, как мы увидим впоследствии, выдумка, которая, к сожалению, кочует из одной биографической заметки в другую и даже красуется на обложке не так давно переизданных работ Дмитрия Петровича Кончаловского.

Дальше Андрон Кончаловский писал, что Дмитрий Петрович был настроен крайне антибольшевистски, поэтому возлагал большие надежды на немцев как на освободителей от большевизма и охотно перешел на их сторону (это соответствует действительности), но, едва увидев, "как какого-то еврея тащат за бороду в гестапо", немедленно пошел жаловаться в гестапо, и "его тут же забрали, забрали его и его семью... послали в концентрационный лагерь". Это тоже выдумка, как мы увидим.

Вообще Михалковы-Кончаловские довольно свободно обходятся с этой семейной историей. Еще один пример. Года четыре назад я, находясь в Чехии, случайно в гостиничном номере включил любопытства ради российский телеканал и попал на передачу Никиты Сергеевича Михалкова "Бесогон". Ведущий был очень недоволен, что современные российские школьники плохо знают историю Великой Отечественной войны, путают маршала Жукова с фельдмаршалом Суворовым, поэтому необходимо развивать патриотическое воспитание и особое внимание уделять рассказу о Подвиге советского народа в борьбе с фашистскими оккупантами. И вот совершенно неожиданно для меня Никита Сергеевич увенчал всю эту внушительную риторическую конструкцию цитатой из книги "Пути России", написанной Дмитрием Петровичем Кончаловским. Это, конечно, замечательный финал всей репризы уже потому, что Дмитрий Петрович совершенно определенно не имел никакого отношения к подвигу советского народа, а ровно наоборот – служил тем самым фашистским оккупантам. Оказывалось, что и сам ведущий передачи "Бесогон" знает историю Великой Отечественной войны не сильно лучше критикуемых им школьников.

Понятно, что тут сказывается эффект микрофона. Если очень долго пасти народы посредством микрофона, то утрачивается чувство реальности, как говорится, "в моем штабе я сам решаю, кто патриот". Но в перспективе это, конечно, стратегия эскапистская.

Впрочем, вернемся назад в 2010 год. Я заинтересовался личностью Дмитрия Петровича Кончаловского, довольно скоро нашел его интервью "Гарвардскому проекту" (оно было анонимным, но угадать респондента было очень легко), и вот с тех пор, уже двенадцать лет, понемногу занимаюсь реконструкцией его биографии.

Если суммировать, то можно сказать, что Дмитрий Петрович прошел, наверное, достаточно традиционный для многих из нас, путь от юношеского фрондерства к старческому консерватизму.

С помощью моих коллег удалось найти в ГАРФЕ его личное дело, заведенное "Отделением по охране общественной безопасности и порядка" в Москве при управлении Московского обер-полицмейстера на рубеже 19-го и 20-го веков, когда Дмитрий Петрович был студентом филологического факультета Московского университета.

Справка об увольнении Д.П. Кончаловского из числа студентов Московского университета, 1899. Источник: ГАРФ.

Надо сказать, что его отец, Петр Кончаловский-старший, был вскоре после рождения Дмитрия на полтора года сослан в Архангельскую губернию. Если верить мемуарам Максима Кончаловского, за то, что слишком активно защищал интересы крестьян, будучи окружным мировым судьей. По версии Дмитрия Петровича, его подозревали в том, что он действует из враждебных правительству побуждений.

Естественно, что и дети были после этого случая, что называется, "на карандаше" у охранки. И вот в начале 1899 года и Максима, и Дмитрия Кончаловских исключили из университета за то, что во время сходки некоего "исполнительного комитета" (очевидно, антимонархически настроенного) они охраняли эту сходку, а возможно, и сами принимали в ней участие.

Дмитрия Петровича должны были выслать из Москвы, но его взял на поруки отец, а затем им каким-то образом удалось замять эту историю, Дмитрий Петрович восстановился в университете и, несмотря на то, что и впоследствии в 1901-02 годах он принимал участие в студенческих волнениях, в 1903 году его закончил. Затем он добровольно пошел в армию и получил звание прапорщика резерва. Следующие 2 года слушал лекции по истории в Берлине, благодаря чему, помимо прочего, отлично выучил немецкий язык. В меморандуме, с которого я начал свой рассказ, он писал, что является "человеком... впитавшим немецкие культурные ценности и сохранившим в своей душе благодарность за счастие быть воспитанным и идейно, и нравственно по немецкому лекалу".

Вернувшись в Москву, он преподавал историю в Московском университете и на Высших женских курсах. Преподавание в университете закончилось вместе с так называемым делом Кассо. В начале 1911 года министр просвещения Кассо выпустил циркуляр "О временном недопущении публичных и частных студенческих заведений" с существенными ограничениями прав студентов и требованиями к руководству учебных заведений фактически доносить на неблагонадежных студентов, в результате чего более ста преподавателей ушло в отставку.

Следующие три года Дмитрий Петрович Кончаловский провел в Париже и в Италии. Как он писал впоследствии: "Был построен план ближайших лет жизни, местом которой должны были быть страны античной культуры – Франция, Италия, Средиземноморье, а содержанием – работа в библиотеках, музеях, местах раскопок, местах великих событий античной истории. Рядом с этим был установлен также план для семьи, то есть для воспитания детей, начинавших входить в сознательный возраст: сообразно моей тогдашней западнической установке, я решил дать детям образование во Франции и, согласно этому – что совпадало также с моими собственными научными планами – с весны 1912 года я с семьей поселился в Париже и дети мои пошли во французскую школу".

Тут интересно отметить, как в преддверии Первой мировой войны расставляются акценты. Например, он писал сестре: "Я почувствовал всю красоту и величие Франции, как только очутился в закопченной, черной Германии и увидел все эстетическое ничтожество и убожество прославленной германской культуры".

Дмитрий Петрович писал, что в его тогдашних представлениях о благоустройстве мира не исключались ни революция, ни война. При этом революция должна была покончить с отсталостью России, а война, конечно, короткая, с милитаризмом Германии.

Но вышло, как мы знаем, несколько иначе. После начала Первой мировой Дмитрий Петрович был призван на службу и, как и вся страна, охвачен патриотическим порывом. В частности, он писал в одном из писем осенью 1914 года:

"И прежде всего, надо достигнуть искупления, самого беспощадного искупления всего совершённого, мы еще должны позлорадствовать, в свою очередь, мы должны насладиться досыта поражением и позором Германии, которое придет рано или поздно. В нашей армии ожесточение растет. Когда в первый раз наши были в Пруссии, было предписано ко всему и всем относиться бережно и щадить все. Хотели щегольнуть рыцарством перед варварами-немцами, уже тогда показавшими себя в Лувене. И пали жертвой этого наивного рыцарства. Все население оказалось шпионами. … Теперь идет музыка уже не та. Теперь все подвергается разрушению. И когда мы снова и окончательно вторгнемся в Пруссию, от нее камня на камне не останется. Немцы ругают нас варварами, такими мы и будем в Германии, наши солдатики покажут себя".

Петр Кончаловский. Портрет брата Дмитрия Кончаловского, 1909.

Дмитрий Петрович служил в 8-м Сибирском горном артиллерийском дивизионе в чине подпоручика, в мае 1916 года был награжден орденом Святого Станислава III степени. С оттенком презрения относился к коллегам-ученым, которые предпочли во время войны отсидеться в тылу. Затем его подхватила революционная волна, в апреле 1917 года он был выбран одним из делегатов, отправленных в Петроград с письмом к Временному правительству:

"Мы должны были передать приветствие бригады с выражением готовности выполнить свой воинский долг до конца, а также уверенности, что данное учреждение сумеет сохранить приобретения революции и довести страну до заветной цели ...Учредительного Собрания".

Фрагмент приказа о награждении Д.П. Кончаловского орденом Святого Станислава III степени. 1916. Источник: https://gwar.mil.ru

Затем, оказавшись в Москве уже после войны, он возобновил преподавание в Московском университете и на Высших женских курсах. Вопреки прежней антипатии к Германии, он счел условия Версальского мира неспра­ведливыми и кабальными, даже перевел на русский язык брошюру экономиста Кейнса "Экономические последствия Версальского мирного договора", в которой как раз предлагалось отказаться от наложения на Германию больших контрибуций.

Что касается его профессии, то в начале 1920-х годов он читал лекции по древнеримской истории в Минске, куда специально ездил из Москвы, а потом несколько лет работал в Институте Древней истории Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук, сначала внештатным сотрудником (при этом на жизнь ему приходилось зарабатывать в качестве редактора в Госиздате), затем штатным. В ГАРФе сохранилось его личное дело, содержащее несколько анкет и автобиографий того времени, а также жалоб, что его, как внештатного сотрудника, не допускают к работе в библиотеке института. В этот же период вышло две его книги – "Аннибал" в 1923 году и источниковедческая работа "Экономическая история Рима в ее источниках" в 1925-м. В 1926 он также опубликовал статью в Париже, благодаря содействию сестры, которая там жила.

После закрытия института, точнее, его передачи в Коммунистическую академию, Дмитрий Петрович был вынужден зарабатывать на жизнь преподаванием иностранных языков в различных московских институтах, и в 1931 году, если верить его автобиографии, написанной уже на немецкой стороне, партийный актив Геодезического института облыжно обвинил его в том, что он оказывал вредительское влияние на студентов. Вскоре после этого его уволили. Оставался лишь литературный заработок, в 1933 году в его переводе вышло "Жизнеописание двенадцати цезарей" Светония.

Светоний. Жизнеописание двенадцати Цезарей. Перевод и примечания Д.П.Кончаловского. 1933

В это же время он мелькает в переписке Бориса Пастернака, опубликованной в далеком 1971 году Габриэлем Гавриловичем Суперфином.

Вот такая цитата из письма Пастернака от 20 августа 1929 года:

"С месяц живу под Можайском в семье одного историка Рима, – род пансиона. Когда-то очень давно, когда он и сам был мальчиком, а я – младенцем, мои родители были дружны с его семьей. А потом с кончиной его родителей это разладилось. И нашему теперешнему симбиозу предшествует более чем 30-летний перерыв. В силу изложенного, он с особой теплотой выделяет меня из числа своих нахлебников; и он не может меня третировать, как мальчика: я тут с женой и ребенком, мне 39 лет, мое имя и моя профессия ему стороной известны. Но в силу тех же приведенных причин, он не может отрицать меня со всею названной теплотой, и я ему должен казаться ложным порожденьем, бездарной претензией, кладущей пятно на его светлые юношеские воспоминания о моем отце и матери".

Еще одна попытка преподавания в 1934–35 годах на историческом факультете Московского института философии, литературы и истории, тоже была краткой и неудачной. Со слов самого Дмитрия Петровича, он был отстранен от преподавания из-за доказанных антимарксистских установок его лекций. Большая часть написанных им исторических работ так и не была никогда напечатана.

В самые тяжелые времена он зарабатывал на жизнь частными уроками, а на вопрос, как он пережил ежовщину, он после войны отвечал так: "Почему я спасся, а 80% моих коллег и знакомых погибли? В основном – имя, во-вторых, повторяю, правда. Правда, бывает, действует и там".

Ближе ко Второй мировой войне он опять вышел из немилости, одна из его рецензий была опубликована в журнале "Историк-марксист" и с 1939 года ему позволили опять преподавать в МИФЛИ, правда, теперь он преподавал деидеологизированную дисциплину – латынь.

Понятно, что со всем этим бэкграундом симпатий к советской власти он не питал и в октябре 1941 года дождался на своей даче "Огневский овраг" под Можайском (той самой, на которой прежде жил Пастернак) прихода немцев. С ним вместе жили его супруга и три дочери, сын остался на советской стороне, служил военврачом и в звании капитана медслужбы погиб в июле 1944 году под деревней Сунтупе в Литве.

Дмитрий Петрович писал: "После большевистских палачей и угнетателей немецкие солдаты казались мне рыцарями света, ведущими священный бой с исчадиями ада".

Чтобы не подвести своих советских высокопоставленных родственников, Дмитрий Петрович взял себе псевдоним Сошальский.

Свою немецкую автобиографию "профессор Сошальский" заканчивает так:

"В ноябре 1941 года, в мое отсутствие, моя семья подверглась нападению партизан. Одна из моих дочерей была тяжело ранена ударом ножа в грудь. Моя жена получила легкое повреждение плеча. 22 декабря 1941 года штаб 4-й танковой группы при своем отступлении из Можайска в Гжатск взял с собой меня и мою семью. С 1 апреля 1942 года я сотрудник отдела пропаганды W группы армий "Центр".

Кстати, одна из его дочерей вышла замуж за литературоведа и журналиста Николая Гоголева, который тоже работал в том же отделе и редактировал газету "Новый Путь", выходившую в городе Борисове.

Фрагмент автобиографии Д.П. Кончаловского, 1943 год. Источник: Бундесархив.

Кончаловский и при немцах говорил то, что думал, и следствием этого стал донос, написанный в конце 1942 года немецкой службой безопасности и отправленный в министерство:

"По сообщению командира айнзацгруппы B, Смоленск, Сучальский (фамилия написана с ошибкой, но очевидно, что речь идет о Сошальском, – прим. И.П.) неприемлем политически. Из различных его высказываний следует, что он мыслит абсолютно великорусски, если не панславистски. В служебной поездке, состоявшейся в середине 1942-го, в которой принимал участие референт айнзацгруппы B, Сучальский, помимо прочего, высказывался о фюрере и заявил, что не может понять, почему немецкая пропаганда настолько выдвигает фюрера на передний план. В конце концов, он всего лишь человек и, кроме того, он обладает даром гипноза, с помощью которого склоняет немцев к реализации своих планов. "Миф" Розенберга Сучальский не признает, считая его утрированным и к тому же ошибочным в отношении исторических фактов".

Далее командир айнзацгруппы B оценивает Сучальского как типичного представителя дореволюционных интеллигентов, который пытается использовать текущую ситуацию для того, чтобы получить важный пост в русской гражданской администрации. Референту айнзацгруппы B он заявил, что стремится стать русским министром по вопросам религии и культуры. Сучальский – великоросс и будет любыми путями добиваться великорусской автономии. Германия чего-то стоит для него лишь до тех пор, пока с помощью немецких военных ведомств он может чего-то добиваться. Хотя он безусловно за мирное сотрудничество с немецким рейхом, но решительно против военной оккупации великорусской территории после окончания войны. По мнению командира айнзацгруппы B, то, что Сучальский, при неприемлемом для него развитии событий, может выступить предводителем великорусского движения, лежит в рамках возможного".

В этом документе содержится явное преувеличение возможностей Сошальского – никаким предводителем великорусского движения он стать не мог. Не сошелся Кончаловский и с гражданской администрацией в Смоленске. Бургомистра Меньшагина он впоследствии характеризовал как "всецело продукт советской системы". Сам Меньшагин в воспоминаниях писал, что профессор Сошальский пытался добиться от него статей для журнала "Школа и воспитание", но Меньшагин не захотел с ним сотрудничать. Действительно, в Смоленске Дмитрий Петрович курировал вопросы воспитания школьников, к которому, впрочем, он относился столь же скептически, как и его будущий родственник Никита Сергеевич Михалков. 4 июля 1943 года он опубликовал в смоленском "Новом Пути" полосную статью под заглавием "ПОРА ПОДУМАТЬ ОБ ОБУЗДАНИИ ДЕТЕЙ".

В частности, его крайне изводили "дети, целыми часами с грохотом носящиеся на так называемых самокатах". Тема – с широким распространением электросамокатов – неожиданно снова ставшая актуальной в наши дни.

Неким промежуточным итогом его сотрудничества с немцами стал тот самый меморандум, с которого я начал передачу. Доклад получил довольно широкое распространение, я знаю, как минимум, три немецких ведомства, в архивах которых он отложился.

На своем слегка окаменевшем академическом немецком начала века Кончаловский перечисляет:

– Жестокую эксплуатацию крестьянства, ничуть не меньшую, чем при большевиках.

– Жестокое обращение с военнопленными и перебежчиками, вызвавшее их массовую гибель зимой 1941/1942 года, чему он сам был свидетелем.

– Насильный угон остарбайтеров.

– Отказ от гимназий и высших учебных заведений, ограничение образования начальным и техническим.

– Сепарацию немцев и русских "даже в мелочах – к примеру, в вопросах входа в какие-то заведения или использования дорожек и скамеек".

– И наконец, пропагандистскую брошюру об "унтерменшах", призванную "поставить русского человека перед всем миром к позорному столбу".

Из всего этого следует вывод: "Необходимо не только принципиально изменить политику по отношению к русскому народу, но и призвать его на борьбу с большевизмом и передать решение его судьбы в его собственные руки".

Также он возлагает определенные надежды на власовское движение (Власов незадолго до того приезжал в Смоленск), хотя после войны напишет, что "Власов был, вероятно, карьеристом, который сам себя убедил в своем предназначении".

Меморандум, естественно, никак не отразился на восточной политике рейха, потому что перечисленные Дмитрием Петровичем факты были не результатом досадных ошибок на местах, а прямым следствием той политической линии, которая провозглашалась в Берлине с самого начала войны.

Известное фрондерство Кончаловского вполне сочеталось – как, вероятно, и при советской власти – с конформизмом. В июле 1943-го по Минску проходит слух о том, что академик белорусской Академии Наук Николай Михайлович Никольский – ему тогда было под семьдесят – сбежал к партизанам. Немецкая администрация несколько ошарашена – маститый историк религии вроде бы был готов с ней сотрудничать и даже взял аванс на написание этнографической разработки "Обычаи при помолвке и свадьбе". В качестве толкователя таинственной русской души привлекается однокашник Никольского еще по учебе в Московском университете – Дмитрий Петрович Кончаловский – и разъясняет ситуацию к всеобщему удовлетворению: еще до революции Никольский пользовался благосклонностью еврейских издательств, преподавая в Минске, отдавал предпочтение студентам-евреям, а многие его "научные работы" являются дешевой халтурой.

И в одной из немногих дошедших до нас пропагандистских статей Дмитрия Петровича тоже присутствуют антисемитские мотивы. Он пишет:

"В то время как в происходящей сейчас мировой бойне льется кровь буквально всех народов земного шара, одно только племя остается в стороне и старательно бережет свою шкуру. Это – еврейское племя. Зато у него – своя война, но евреи ведут ее как всегда не оружием и кровью, а шахер-махером, интригами, подкупом и мировым кагалом. Цель этой войны – "Палестина – евреям!". Евреям мало того, что в большинстве стран они захватили ведущую роль в политике и финансах. Им нужен еще свой собственный центр, где они чувствовали бы себя полными хозяевами, куда они могли бы отовсюду стянуть в один узел нити своего мирового господства. Таким центром должна быть Палестина, ее они наметили себя давно, и теперь они чувствуют себя близко у цели".

Эта статья связана с новостями о том, что в Конгресс США было внесено предложение о создании особого еврейского государства в Палестине, которые и было создано после войны. и вот Дмитрий Петрович выступил с такой филиппикой против еврейского государства.

После эвакуации из Смоленска Дмитрий Петрович находится на коште оперативного штаба Розенберга, по заказу которого пишет работы про антирелигиоз­ную политику большевиков, которые должны были войти в готовящуюся оперштабом книгу, назначенную стать ответом сборнику Московского патриархата "Правда о религии в России".

Параллельно, находясь в Минске, он вступает в НСТПР – Национал-Социалистическую Трудовую Партии России. На этом месте мне бы хотелось передать отдельный привет Никите Сергеевичу Михалкову и его успехам в патриотическом воспитании российских школьников. НСТПР – это марионеточный политический орган бригады Каминского, в некотором смысле противовес власовской доктрине. Самого Каминского Дмитрий Петрович после войны охарактеризовал не лучше, чем Власова: "Авантюрист, глупый и самовлюбленный, чванливый, политически безграмотный, форменный бандит".

Но это не помешало ему вступить в партию. Сразу укажу, что источником тут служат не чьи-то злобные наветы, а написанный незадолго до смерти мемуар самого Кончаловского. В нем он пишет, что мотивами, которые побудили его вступить в партию, было, во-первых, "желание выйти из тягостной роли пассивного наблюдателя событий, грозивших вскоре стать роковыми, а, во-вторых, надежда, что участие в партии даст хотя бы со временем возможность оказывать какое-то влияние на события".

Отрывок из мемуара Д.П. Кончаловского, 1951. Источник Hoover Institution Library and Archives.

Дмитрий Петрович выступал на собраниях партии, причем, согласно газетным отчетам весны 1944 года, "сила и убедительность его слов затронули самые глубокие и чистые тайники сердец присутствовавших".

В партии в Минске состояло несколько десятков человек, но история ее была очень краткой: два собрания, еще несколько выступлений, причем после одного из них Дмитрий Петрович провозгласил здравицу германскому народу и его фюреру. Несмотря на это, его вызвали в гестапо и задавали вопросы, относительно его речи и Национал-Социалистической Трудовой Партии России вообще.

Ему активно предлагали переехать в Лиду и присоединиться к бригаде Каминского не только идеологически, но и физически, но он остался в Минске, а деятельность партии вскоре угасла по двум причинам: во-первых, из-за внутренних интриг, в которых активную роль сыграл Михаил Голубовский, носивший тогда псевдоним Бобров, о котором не так давно в вашей передаче рассказывал Михаил Талалай. И, во-вторых, из-за советского наступления, в результате которого всем активистам, в том числе Боброву и Кончаловскому, пришлось эвакуироваться из Минска.

В июле 1944 года, уже после эвакуации, Дмитрий Петрович неожиданно со скандалом порывает с оперштабом Розенберга и уезжает в Берлин: мол, ему обещано место в службе пропаганды генерала Власова. Через несколько месяцев, однако, выясняется, что обещаниями сыт не будешь, и Кончаловский снова предлагает свои услуги оперштабу и требует – "в связи с испытываемой материальной нуждой" – скорейшего перевода гонораров. Последний эпизод, который сохранили для нас архивы оперштаба и вовсе граничит с фарсом: в ноябре 1944-го в берлинской штаб-квартире неожиданно задаются вопросом: а что это за Кончаловский вообще, не дурачит ли он нас? Людей, насмотревшихся за время войны на военнопленных, выдававших себя за родственников Молотова и даже внебрачных детей Троцкого, можно понять. В качестве арбитра выбирается работающий в айнзацштабе ленинградский профессор-фольксдойч, который бодро рапортует: слышал в СССР о двух Кончаловских – художнике и враче, об историке ничего не слышал.

Открытка, направленная Д.П. Кончаловским из Берлина в оперативный штаб Розенберга, 1944 год. Источник: Бундесархив.

Это не имело никаких последствий для Кончаловского. После войны он остался на севере Германии и до октября 1947-го жил в лагере Ди-Пи в районе Ганновера под фамилией Степанов. Его регистрационные карточки доступны в архиве Бад Арользена. Кроме фамилии, в них почти все правда, даже профессия – профессор истории – указана верно. Неверно лишь последнее место жительства до 1.9.1939. Указано, что Барановичи. Но, как мы уже несколько раз говорили, это стандартная практика, чтобы избежать формального повода для высылки в СССР.

О быте этого времени рассказывает дневник Николая Пасхина, опубликованный в 2009 году Андреем Любимовым, Дмитрий Петрович тоже присутствует на страницах дневника, в частности, там есть такой рассказ:

"Вчера часов в 11 утра, проходя по вестибюлю виллы Mittelweg 113, Наталия Сошальская (дочь Дмитрия Петровича) увидела двух англичан, одного – лет сорока, другого – 22-23 лет. Они растерянно переходили от двери к двери, очевидно, разыскивая кого-то. Она предложила им провести их к хозяйке, на что они ответили, что хозяйка им, собственно, не нужна, а нужны трое русских (Топоров, Широков и Сошальский), с которыми они хотят поговорить.

– Дело, видите ли, вот в чем, – сказали они ей. – Мы получили сообщение с той стороны (он махнул рукою на восток), что эти трое русских ведут здесь антисоветскую пропаганду. Мы должны по этому вопросу побеседовать с ними.

– Они не настолько глупы, чтобы заниматься этим сейчас, – ответила Сошальская. – Это правда, что они вели ее прежде, но сейчас они вполне лояльны. Я – дочь Сошальского и знаю это.

– Очень хорошо, – сказал младший из англичан (прекрасно говоривший по-русски). – Не можете ли сообщить нам адреса этих людей.

– Я знаю только адрес моего отца. Он – в Zehrt’e, в лагере "Roosevelt". Адреса Широкова я совсем не знаю, но могу вам дать адрес сына Топорова.

Англичане записали все, что она им сообщила, и ушли, причем старую деву особенно растрогало то, что один из них говорил по-русски с "аристократическим" французским прононсом и что оба они "попрощались с ней, как прощаются джентльмены с дамой".

Карточка ди-пи Д.П. Кончаловского. 1946. Источник: архив Бад Арользена.

В итоге, однако, все обошлось, несмотря на то что наверняка советские спецслужбы Дмитрия Петровича разыскивали, его не выдали на советскую сторону, и в конце 1947 года ему удалось выехать к сестре в Париж, где он так и жил под фамилией Степанов. 8 июня 1952 года у него произошло кровоизлияние в мозг, через два дня он скончался в больнице.

К слову, о псевдониме Степанов. Дмитрий Петрович был не единственным работником немецкой пропаганды, использовавшим этот псевдоним. Советский кинорежиссер Евгений Степанович Петров, сын писателя Степана Скитальца, перебежал на немецкую сторону в августе 1942 года, а уже в начале октября берлинский полицайпрезидиум выдал ему паспорт иностранца. И, практически минуя стадию плена, он поступил на службу в министерство пропаганды под именем Евгений Степанов. Он писал сценарии для пропагандистских фильмов, в частности, для большого художественного антипартизанского фильма "Волки" (возможно, переделка пьесы Сергея Широкова) и снял фильм "Казачья песнь", в котором служащие на немецкой стороне казаки символически отрубают головы карикатурным статуям евреев и Сталина.

После войны в Европе он так и жил как Степанов, в 1950 году уехал в США, где жил уже как Юджин Степ, а публиковался под полупсевдонимом Петров-Скиталец, в частности, написал сравнительно известную брошюру "Кронштадтский тезис сегодня".

Но вернемся к Дмитрию Петровичу Кончаловскому.

После его смерти его записи и письма тех лет были изданы сначала в начале 1970-х во Франции, а не так давно были переизданы в России. Предсмертные дневники являют нам сплав упрямого богоискательства и повседневного самоедства:

Д.П. Кончаловский. Пути России. Париж, 1969.

"Сегодня я проснулся с ужасно тяжелым чувством пустоты внутренней и ожесточенности. Я начал молиться чисто формально, словно я не обращался к Богу, а чувствовал перед собой какую-то пустоту. Потом только появилась в душе теплота, и молитва стала внимательной и укрепляющей или, лучше сказать, восстанавливающей".

И постоянным рефреном: надо быть снисходительным к людям, не надо раздражаться, смирение и терпение не совместимы с обидой и негодованием.

Характерно его гарвардское интервью, которое он дал историку Александру Даллину, сыну известного меньшевика Давида Даллина, который впоследствии написал замечательную книгу о немецком порядке, немецком правлении в России во время оккупации. В этом интервью он дает достаточно жесткие оценки практически всем людям, с которыми сталкивается. Использованные в этой передаче его оценки Власова, Каминского, Меньшагина взяты именно из этого интервью. Кроме того, присутствуют в дневниках и эсхатологические мотивы. Нюрнбергский процесс Дмитрий Петрович считал еще более несправедливым, чем Версальский договор, в первую очередь, разумеется, из-за советского присутствия в числе судей. Вскрывшиеся на процессе немецкие преступления не слишком его тронули или, возможно, не стали для него новостью вообще. Куда более его волновало общее ощущение катящегося в тартарары (в первую очередь, из-за усиления СССР и коммунистической угрозы) мира.

Д.П. Кончаловский. Пути России. Москва, 2019.

И закончу я свой рассказ еще одной цитатой из дневника Дмитрия Петровича, сделанной летом 1947 года, незадолго до отъезда из Германии:

"Вчера утром из Бонна привезли номер немецкого журнала со статьей о Пете (брате Петре Кончаловском – И.П.)и фотографиями с его картин и его семьи. Он народный художник РСФСР и получил Сталинскую премию. На каких мы разных полюсах. Боже мой! Как все это могло так произойти, если подумать о наших исходных корнях в нашей отцовской семье, наших идеалах, о заветах наших родителей, о заветах той умственной и нравственной атмосферы, в которой мы выросли и воспитались? Мы потеряны друг для друга навеки, если бы даже нам и было суждено когда-либо увидеться".