Профитроли памяти. Николай Заболоцкий глазами девочки

Иван Толстой: Начнем с истории, которую я назвал "Профитроли памяти". В этом году исполнилось 120 лет со дня рождения Николая Заболоцкого и скоро исполнится 65 лет со дня его кончины. В 1957 году в цикле "Последняя любовь" Заболоцкий посвятил несколько изумительных стихотворений Наталье Роскиной.

Кажется, их знают все.

Зацелована, околдована,

С ветром в поле когда-то обвенчана,

Вся ты словно в оковы закована,

Драгоценная моя женщина!

Профитроли памяти: Николай Заболоцкий глазами девочки. Рассказывает Ирина Роскина. В 2-й части – Двое на букву Р. Воспоминания А. Горянина.

И другое –

Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.

Роман Заболоцкого и Роскиной свершался на глазах восьмилетней дочери Натальи Александровны Ирины. За прошедшие годы Ирина рассказывала эту историю много раз. Но когда я встретился с Ириной этой весною в Иерусалиме, мог ли я не попросить ее рассказать еще раз, специально для моей программы? Тем более что от матери дочь унаследовала дар ясного, психологичного, живого рассказа.

"Профитроли памяти". Я постараюсь поменьше перебивать Ирину.

Ирина Роскина: Эта история на самом деле была очень короткой по времени. При этом она оставила какой-то след удивительный в литературе. Ни про один роман, кроме романов Пушкина, я не слышала, чтобы столько говорили, даже больше, чем про отношения Ахматовой и Гумилева, говорили про отношения моей мамы с Заболоцким. Мама описала их отношения в своих мемуарах. До того как она издала свои мемуары, она никому про это не рассказывала. Про это все знали, но она не входила в разговоры на эту тему.

Нужно сказать, что свои мемуары мама издала за границей в 1980 году, когда было еще далеко до всякой перестройки, и это было действительно опасно. Ее это, конечно, волновало, но это она сделала. И, издав их, она опять ничего не хотела рассказывать про Заболоцкого, даже мне теперь обидно, я бы хотела знать о нем больше. Но то, что она написала, считается очень интересным. Такой литературовед, как Ефим Григорьевич Эткинд, считал, что это самые интересные воспоминания женщины о мужчине. Они интересны именно тем, что мама старалась понять его личность. В какой-то мере, конечно, описывала, но не главными делала их личные отношения.

Сюжет там был такой. Екатерина Васильевна, жена Заболоцкого, ушла от него совершенно неожиданно. Они прекрасно жили, он считал, что они любят друг друга, она ждала его из лагеря… Он чудовищно сидел, давно уже опубликованы его воспоминания о том, как он сидел, но в то время, в 1956 году, он еще не любил об этом рассказывать. У них было двое прекрасных детей, Наташа и Никита. И вдруг она влюбилась в писателя Василия Семеновича Гроссмана, который был их соседом и который оставил свою жену. Семья Гроссмана и семья Заболоцких жили на Беговой улице, где было построено несколько коттеджей для писателей. По-моему, это строили немецкие заключенные, поэтому это были очень хорошенькие коттеджи, мне в детстве они очень нравились.

Николай Заболоцкий

Заболоцкий остался один и там тосковал. А мамины знакомые знали, что Наташе Роскиной очень нравятся стихи Заболоцкого. Она очень любила "Столбцы", ранние стихи Заболоцкого, которые не все любят и знают. И сейчас, когда вспоминают Заболоцкого, тоже в основном говорят о его поздних стихах. И были эти знакомые готовы маму пригласить и с ним познакомить, когда Заболоцкий читал стихи, но почему-то она не могла в тот вечер к ним пойти и долго их попрекала, что они вовремя ее не предупредили. И наконец она так им надоела, что они дали ей телефон Заболоцкого и сказали: "Позвони сама".

Она позвонила, и совершенно он не ее звонок не откликнулся, совершенно не заинтересовался, что звонит какая-то женщина, которая любит его стихи, даже не хотел ее комплиментов. А она умела формулировать свои мысли, поэтому если уж она стихи хвалила, то, наверное, это было интересно послушать. Но ему в тот момент было неинтересно.

Но потом, в какой-то вечер, ему стало одиноко, он ей позвонил и стал ее уговаривать с ним встретиться. А она говорит: "Я не могу, я купаю дочку". Он подумал: как мило, как это женственно. Ему очень понравилась эта фраза. "Но вы же недолго будете ее купать?". Она говорит: "Долго. Потому что потом я буду ее вытирать". Он ее уговорил в тот вечер или в другой. Но тут тоже имеет значение, что редакция "Литературного наследства" была на углу, с окнами.

Он заехал за ней туда, а они все столпились у этих окошечек, чтобы посмотреть. Было очень интересно, как великий поэт приехал за их сотрудницей. Это были годы 1956–1957-й, осень, сентябрь или октябрь. Он стал за ней приезжать беспрерывно, стал возить ее по ресторанам. У него в тот момент были деньги, он любил большие машины, таких даже потом не было: у них между передним и задним сиденьем были еще два стульчика. И вот меня сажали (не в первые вечера, а, конечно, дальше) на такой стульчик, и это было так интересно: они сидели на заднем сиденье, а мы – на первом, с шофером.

И на такой черной машине он за ней приезжал, а у нее были духи "Каменный цветок", в то время модные, ему очень нравилось, и буквально через несколько дней попросил выйти за него замуж. Она отказалась, и он обалдел совершенно, что ему отказывают. "Почему?" "Потому что хорошая еврейская девушка не может выйти за человека, который пьет".

Он поставил рюмку на стол и сказал: "Я больше пить не буду". Это, конечно, была полная ерунда, потом он начал снова пить. Но в этот момент он пить бросил и считал, что у нее больше нет оснований не выходить за него замуж. Он подал заявление о разводе, и она подала. Хотя она к этому моменту уже давно не жила с моим отцом, у них не было никакой необходимости это оформлять официально. А тогда объявления о разводе печатали в газете "Вечерняя Москва". И эти объявления были напечатаны в одном и том же номере одно под другим. И вся Москва покупала эту газету, чтобы насладиться этим зрелищем. Заболоцкий переехал в нашу коммуналку, 16 метров.

Иван Толстой: Почему не наоборот?

Ирина Роскина: Потому что там было две детей, Наташа и Никита. Меня переселили в комнату соседки шестиметровую. Очень удачно, что ее сын в этот момент был призван в армию, он служил во флоте, я могла спать в ней на кушетке, и мне там было очень хорошо, потому что там радио работало с утра до ночи. Но все-таки как-то обидно.

Ирина и Наталья Роскины. Москва, 1956

Когда мамы не стало, меня очень много спрашивали, что я помню о Заболоцком, и я написала свои коротенькие воспоминания о нем, они опубликованы в журнале "Чайка". Но я как раз стала снова думать, что тогда я так постаралась, я вытащила из памяти, знаете, кажется, что не помнишь ничего, но начинаешь думать и что-то вытаскиваешь из себя.

Он вообще детьми, с моей точки зрения, совершенно не интересовался, вообще он был молчалив в моем присутствии, но все-таки мне довелось благодаря маме видеть таких великих людей, как Ахматова, Чуковский, Лидия Корнеевна ко мне замечательно относилась, когда я была маленькая. Но они все пытались наладить со мной отношения, а Заболоцкий – никогда в жизни. Он ходил со мной в театр, "Три поросенка" в кукольном театре, потрясающий спектакль, но я не помню ни одного слова, чтобы он произнес. У меня не было ощущения, что мне тяжело с ним, что какая-то напряженная атмосфера.

Я ничего не могу рассказать, кроме этой фразы, которую мама приводит в своих воспоминаниях, потому что она была обращена ко мне. Как-то я пришла из школы во вторую смену, мама мне говорит: "Собирайся, переоденься, мы сейчас куда-нибудь пойдем". –"Куда?" Он говорит что-то типа "в конюшню".

Я ничего не поняла, а это он так ресторан назвал, то ли за его барельефы, не знаю, почему. Я, наверное, преувеличиваю, что у нас с ним не было никаких отношений, потому что я бы не могла задать вопрос: "Дядя Коля, а почему ты лысый?". А он ответил: "А потому, что я – царь. Я носил корону, и у меня от нее образовалась лысина". И потом многие рассуждали над этой фразой, потому что мама, естественно, ее приводит в своих воспоминаниях. Кто-то сказал, что это он процитировал Державина, но я-то считаю, что он был абсолютно убежден, что он царь, потому что он очень высоко ценил поэзию и себя как поэта. Вообще поэта он воспринимал как царя и себя, безусловно, тоже очень высоко ценил как поэта.

Мама как-то пришла в эту шестиметровую комнатку к тете Моте и говорит: "А где тетрадь с твоими стихами?" Мне было восемь лет, представляете уровень этих стихов? А она говорит: "Я хочу дяде Коле показать твои стихи". Я поняла, что я рядом с Заболоцким не котируюсь в качестве поэта, не дала ей показать мои стихи и никогда больше в жизни я стихов не писала.

Но недавно я подумала, что мне приятно, что я его знала, что на самом деле я о нем помню так хорошо. Я стала вспоминать, что Наташа с Никитой куда-то уехали на зимние студенческие каникулы, мама вообще часто там ночевала, оставляя меня совершенно одну в этой коммуналке, а тут мама решила меня взять с собой, и две недели мы должны были провести в этой квартире. Я совершенно обалдела – горячая вода шла из крана. В нашей коммуналке не было горячей воды, и для того, чтобы помыть меня, как мама рассказывала, ей нужно было нагреть несколько ведер, притащить их из кухни в ванную и там поливать меня ковшиком. А тут была горячая вода, была домработница, которая все готовила, и была, как я сейчас понимаю, павловская мебель. И был телевизор, который можно было смотреть. И мы сидели с Заболоцким вместе и смотрели фильм "Убийство на улице Данте". И он не сказал ни слова.

Но лучше всего зрительно я помню, как в ресторане "Националь" он ел бульон с профитролями. И я даже не знаю, что мне запомнилось, я думаю, что он ел абсолютно без чревоугодия, он не наслаждался едой. Вообще, это еда не домашняя, необязательно было говорить "как вкусно", но все-таки он был абсолютно отстранен, ел очень красиво, аккуратно, но совершенно отстраненно.

Мне стало так интересно, что я предложила внуку, а внук у меня не то что писателем не был, но и читателем – он хочет быть кондитером. И я предложила ему испечь профитроли. Для себя я знала, что это в честь Заболоцкого. Они не получились, потому что профитроли – это как маленькие эклерчики, там внутри должна быть полость, а у нас не поднялось. Но все равно с бульоном было вкусно, и у меня было ощущение, что я как-то отдала свой долг.

Наталья Роскина в аметистах, подаренных и воспетых Николаем Заболоцким, 1957

Вот так мы чудесно пожили в его квартире, и вдруг мне мама говорит: "Собирайся". Почему я должна собираться, мне было совершенно непонятно. Я стала одеваться. Потом уже в маминых воспоминаниях я прочитала, что он ей сказал: "Уезжайте, потому что я хочу пить". Он послал домработницу за бутылками и буквально выгнал нас из дома.

Но на этом все-таки все не кончилось. О любви другого человека очень трудно судить, кто кого любит. У меня ощущение, что он любил мою маму и он не мог ее так отпустить. Он начал опять звонить, ее атаковать и победил, потому что, видимо, она тоже была им увлечена всерьез. И тогда он взял путевки в Малеевку. Это был Дом творчества писателей, который все очень любили. Изначально это было имение редактора "Русской мысли" Лаврова, это был барский дом, такой парк, такие деревья. Это была зима. Но главное, что жить-то было негде, в нашу коммуналку он уже не хотел вернуться, а сюда вернулись его дети и, вообще, такое бездолье.

И они поехали в Малеевку. И вот интересно, что столько лет я ничего про мамино с ним пребывание в Малеевке не знала. Это был 1956 год, осень, зима, весна, и все на этом кончилось, и до 2023 года я ничего об этом не слышала. И вдруг одна женщина, с которой я даже лично не знакома, только переписываюсь, мне написала, что она была той зимой тоже в Малеевке, она была немножко старше меня, и ее дедушка с бабушкой туда взяли, ей было лет 12. И они сидели за столом в столовой так, что ей была видна моя мама. Заболоцкий к ней сидел спиной, а лицо моей мамы было ей видно. В Малеевке все их обсуждали, все сплетничали. Что было для мамы довольно тяжело: на тебя все смотрят, и Заболоцкий ей помогал, она даже пишет, что перед тем как войти в столовую, он взял ее за руку. Но как раз этой женщине это было совершенно все равно, потому что она в тот момент открыла для себя стихи Блока, Блок был ее кумиром, а совершенно не Заболоцкий. А за их столом в столовой сидела Надежда Павлович, последняя любовь Блока, и она смотрела все время на нее, а вовсе не на мою маму. Но вдруг она бросила туда взгляд, они сидели за столом у окна, и она увидела, какое счастливое, смеющееся лицо у моей мамы, и тогда ей стало очень приятно туда смотреть. Она не знала, о чем говорилось за тем столом, но лицо мамино все время было счастливое.

И вот, представляете, почти через 70 лет я получила такой привет из прошлого и была ужасно счастлива. Но дальше, когда они вернулись из Малеевки, он опять захотел пить. И снова мама вернулась домой на Мещанскую, я вернулась домой от бабушки с дедушкой, а Заболоцкий там остался. Но, кроме того, испортились отношения Екатерины Васильевны с Василием Семеновичем Гроссманом. Отчасти, может быть, оттого, что она услышала, что Николай Алексеевич очень счастлив с Наташей Роскиной, может быть, это именно пошло из Малеевки, где они были счастливы. На нее это произвело ужасное впечатление, и она немедленно вернулась домой. А когда она уже вернулась домой, то деваться было совершенно некуда. И так все получилось.

Он потом прислал ей письмо со стихотворением "Признание", оно опубликовано. Оно не входило в этот цикл "Последняя любовь", отдельно было. Он позвонил ей узнать, получила ли она это письмо, и она попросила больше никогда ей не звонить. Меньше чем через два года он умер, на этом все закончилось. Мама считала, что эта история принесла ей довольно много неприятных минут в жизни, и тем, что ее как-то ославили.

Я хочу еще добавить в связи с разговором о Заболоцком. Во-первых, я хотела сказать, что не существует фотографии, на которой была бы моя мама с Заболоцким. Отчасти потому, что вообще все это длилось недолго, отчасти потому, что фотографировать было не так принято, как сейчас, это не считалось вообще обязательным. Но поскольку эта история очень часто упоминается, разжевывается, кто-то пишет по этому сюжету какой-то рассказец, очерк, то берется одна и та же фотография, которая переходит из печатного органа в другой, где Николай Алексеевич стоит со своей дочкой Наташей. Кто-то решил, что это Наташа Роскина. Сколько бы я ни опровергала, что это не моя мама, это не помогает, это не доходит до людей. И, хотя я много публиковала фотографий моей мамы, никто их тех, кто это печатали, не может понять, что нет никакого сходства.

И еще одну историю я хотела рассказать. Отец мой дочери, не буду называть его фамилию, мы не были женаты, пусть живет, он был такой замечательный рассказчик на самом деле, и он любил сочинять всякие гиперболические сюжеты. У него много сюжетов, связанных с деньгами, с какими-то перстнями, с чем-то совершенно невероятным. Он любит такие преувеличения, чтобы кто-то был невероятно богат, знаменит, чтобы, конечно, он был знаком с этим человеком. И ему меня в этом смысле не хватало, мы были признанной парой, но я была недостаточно для него интересной и знаменитой. Поэтому он сочинил, что мне посвящено стихотворение Заболоцкого "Некрасивая девочка". А этого не могло быть, потому что это стихотворение Заболоцкий написал в 1955 году, а с моей мамой познакомился в 1956 году.

Ирина Роскина. Осень 1956

Но дело даже не в этом. Мама была литературоведом серьезным, автором комментариев к русской классической литературе, она меня учила, что нужно уважать датировки и фактические обстоятельства, поэтому меня так волнует, что это стихотворение не мне посвящено. Может быть, конечно, меня волнует и то, что некрасивая девочка. Может быть, если бы было иначе, я бы так не суетилась. Но когда я прочла у Дмитрия Быкова, что у Натальи Роскиной была некрасивая дочь и ей посвящено это стихотворение, то я все-таки не удержалась и написала ему, что как-то не подходит, и он ответил мне очаровательным письмом, что, конечно, он это поправит, но никогда не поправил, опровержения не было. Но потом как-то я вспомнила, что у меня есть фотография, на которой мне 8 лет, и я хочу, чтобы эта фотография где-нибудь фигурировала, чтобы вы увидели, насколько описание этой некрасивой девочки не подходит.

Иван Толстой: Давайте карточку. А я уже ее взял.

Ирина Роскина: Да, в беретике.