В эфире один из создателей Высшей школы экономики, приглашенный исследователь Центра Дэвиса в Гарварде экономист Андрей Яковлев и нефтегазовый аналитик Михаил Крутихин.
Видеоверсия программы
Михаил Соколов: Сегодня у нас в гостях экс-проректор, один из создателей Высшей школы экономики, ныне приглашенный исследователь Центра Дэвиса в Гарварде экономист Андрей Яковлев и нефтегазовый аналитик Михаил Крутихин. Вы были одним из создателей Высшей школы экономики, теперь с вами расстались. Что можно сказать, почему этот проект уходит в прошлое, теряет тот уровень, который у него был? Вы писали, что 700 ученых покинули Вышку. Наверное, это большая для России потеря?
Андрей Яковлев: Да, я согласен, что это потеря. Для системы важно осознавать, что остаются сотни тысяч людей, которые продолжают работать в России, в Высшей школе экономики. Важно осознавать, что на самом деле то, что будет происходить в России дальше, в первую очередь будет зависеть от тех, кто находится в России сейчас. Поэтому надо сохранять контакты, надо взаимодействовать.
Мой пост был связан именно с тем, что я не планировал уходить из Вышки, я с конца прошлого года в Гарварде, мне есть где работать, но я сознательно хотел сохранить аффилиацию, несмотря на то, что ректор школы подписал письмо в защиту войны и многое другое. Я стараюсь разделять функционеров и людей, которые на самом деле отвечают за реальные процессы, которые учат студентов, которые занимаются исследованиями. Потому что на самом деле, если говорить о восстановлении России после всего этого, можно будет работать именно с этими людьми.
В отношении того, почему так сложилось с проектом, это длинная история. Если совсем коротко, на определенной стадии было форсированное развитие Высшей школы экономики за счет привлечения государственных денег, примерно с середины 2000-х годов. Могу сказать, что в тот момент времени у меня были достаточно активные дискуссии на эту тему с Кузьминовым насчет того, насколько такая стратегия оправдана. Большинство других коллег считали, что она оправдана. Если брать много денег от конкретного стейкхолдера, волей-неволей потом от этого стейкхолдера будешь зависеть. То, что происходит со школой экономики в последние годы, этот процесс начался не сейчас и не в 2021 году, он стал видимым уже в 2019 году на фоне протестов на выборах в Мосгордуму, с которых началось увольнение сотрудников, но на самом деле он начался еще раньше. Условно говоря, если государство дает много денег, то потом тяжело противостоять запросам этого государства, если оно хочет что-то от конкретного вуза, конкретного университета.
Насколько была возможна другая модель, более независимая – это, наверное, отдельный вопрос. Наверное, в этой ситуации Высшая школа экономики была бы меньше по размерам, опять же не факт, что она выжила бы в нынешних условиях, но как минимум не пришлось бы брать на себя ответственность за какие-то малоприятные вещи или те же письма в поддержку войны. Я сейчас говорю про руководителей университета, потому что я перестал быть проректором достаточно давно, в том числе в силу тех разногласий, которые у меня были с Ярославом Ивановичем.
Михаил Соколов: То есть можно говорить о том, что сейчас такой закат этого уникального проекта, который был на особом положении финансовом, научном, непрерывно расширялся, перекупал кадры, подминал под себя другие вузы?
Андрей Яковлев: Да, совершенно верно. Опять же важно понимать, что это не означает уничтожение Высшей школы экономики. Просто Высшая школа экономики становится обычным российским вузом. В моем понимании это некая стратегическая задача нынешнего руководства университета, для этого их туда и назначили. Тем не менее, в Высшей школе экономики остаются сотни сильных преподавателей, сильных научных сотрудников. Я надеюсь, что если начнет меняться политическая ситуация в России, то Высшая школа экономики сможет вернуть себе тот статус лидера в сфере образования, в сфере социально-экономических исследований, которым она реально являлась последние 15–20 лет. Да, это было во многом сделано на государственные деньги, и это порождало обязательства, но это не отменяет того факта, что, тем не менее, на фоне других российских вузов и научных учреждений Высшая школа экономики заметно выдавалась, на самом деле производила очень много инноваций в самых разных смыслах. Если мы говорим про нынешнее состояние российской экономики, ее устойчивости, Высшая школа экономики, безусловно, этому способствовала теми идеями, записками, рекомендациями, которые там вырабатывались. Я считаю, что на самом деле важно этот потенциал иметь в виду и дальше, если изменится политическая ситуация, использовать в интересах развития страны.
Михаил Соколов: Насчет изменения политической ситуации – это отдельный разговор. Почему, на ваш взгляд, Кремль стал практически разрушать институты высшего образования, науки, экспертизы, которые он сам дал создать? Уже это все не требуется, объективный научный подход, исследования на современном мировом уровне, независимая оценка ситуации?
Михаил Крутихин: Я думаю, что это началось довольно давно. В принципе, если руководству страны нужно было иметь какую-то экономическую школу, где воспитывают экономистов, где воспитывают людей грамотных экономически, то у нас, наверное, несколько иная система координат. Мы занимались и занимаемся консалтингом, то есть мы как раз не научную работу ведем, никого не учим, никому ничего не преподаем, мы как раз готовим то, что можно назвать рекомендациями. Имея какую-то информацию, мы ее анализируем, но не останавливаемся на этом, не публикуем результаты анализа, а пытаемся представить себе какие-то сценарии развития дальше ситуации. То есть мы смотрим не назад, почему что-то произошло, а мы пытаемся смотреть вперед, анализировать возможные сценарии, давать им оценку с точки зрения вероятности. Самая главная задача нашей профессии, как консультантов – это подготовить рекомендации, как надо будет поступать в случае развития того или иного сценария. Я знаю, что в "Вышке" готовили такие рекомендации. Помимо этого учреждения были и другие, которые готовили экономические рекомендации для российского руководства, такие как Аналитический центр при Правительстве Российской Федерации и так далее. Я все время вспоминаю момент, который я несколько раз уже цитировал в разных выступлениях, был в Москве когда-то создан такой Клуб экономистов, председательствовал там Андрей Мовчан. На одном из заседаний клуба я не выдержал, когда услышал много интересных фактов, замечательных совершенно фактов, обсуждались экономические вопросы, связанные с оборонным бюджетом страны, куда дальше идти, когда дела развиваются так, как они развивались. Я не выдержал 40 минут, обратился к председательствующему и сказал: я никак не могу понять, мы тут излагаем факты, но как быть с анализом этих фактов, со сценарным подходом, затем с рекомендациями? На что Андрей сказал замечательную совершенно вещь, он сказал: "Мы разговаривали на эту тему с Администрацией президента. Нам было совершенно недвусмысленно сказано: вы можете анализировать все, что вам заблагорассудится, полная вам свобода, но мы не хотим ваших рекомендаций, и мы даже не хотим знать, что у вас для нас есть такие рекомендации". Я не раз разговаривал с экономистами, которые пытались продвинуть наверх что-то рекомендательное от двух страничек, которые гарантированно, может быть, какой-то начальник прочитает, до 200 страниц. Ноль. Это не проходит для тех, кто принимает решения по экономике в Российской Федерации. Возможно, это дойдет до кого-то министерстве, в Центробанке, в Министерстве финансов, в Министерстве экономического развития, но рекомендации никто не будет слушать, а скорее всего, даже читать не будет. Сложилась сейчас в стране такая ситуация, когда решения принимаются без оглядки на мнение экспертов, на мнение специалистов, тем более специалистов по экономике. Да, разрушается система, которая могла дать какую-то инновацию, которая могла воспитать экономистов, способных не только проанализировать существующее, не только понять, что произошло и почему произошло, но заглянуть вперед и дать эти самые рекомендации на будущее. Вот это не нужно российскому руководству сейчас, поэтому такое отношение сложилось к Высшей школе.
Михаил Соколов: Видим ли мы какой-то большой рост военных расходов? Есть, правда, такая информация "Рейтера" о том, что они удваиваются, что будет потрачено в этом году сто миллиардов долларов. На ваш взгляд, к чему это может привести?
Андрей Яковлев: Я бы сказал, что ситуация несколько более сложная, чем может показаться изначально. С одной стороны, да, действительно, есть заметный рост военных расходов, при этом цифры засекречены, сказать точно, насколько они выросли, сложно. Страна воюет, страна вкладывает в войну очень большие деньги, при этом по всем косвенным внешним признакам на самом деле доля военных расходов в российском бюджете уже заметно выше, чем во многих других странах, я думаю, может быть, приближается к тому, что было в Советском Союзе в какие-то пиковые времена. На самом деле эти военные расходы, с одной стороны, безусловно, проблема для бюджета. Военные расходы в широком смысле – это не только расходы на оборонку, но это те же выплаты семьям мобилизованных, многое чего другое. Мы видели в первом полугодии, когда за полгода уже был достигнут фактически тот дефицит бюджета, который планировался на весь год. Тем не менее, уже в июле начался интересный процесс, когда Минфин стал сокращать достигнутый дефицит. Соответственно, доходы бюджета в июле были больше, чем расходы. Я бы на самом деле посмотрел на другую проекцию, которая связана с тем, что это вливание денег в экономику, которое происходило и напрямую, и через конечное потребление, в частности, выплат семьям мобилизованных, контрактникам и так далее. Это на самом деле спрос, который приходит в экономику, который ее разогревает. Идет такой достаточно фронтальный рост в самых разных отраслях. Напомню, что весной прошлого года были прогнозы, что российская экономика рухнет к концу 2022 года на 10–12%, а то и на 15%, все будет очень плохо. Это не произошло, по факту минус два. Была новая волна прогнозов того же Всемирного банка, МВФ по поводу того, что в 2022 году не случилось, но в 2023-м точно будет стагнация, будет какой-то рост около нуля плюс-минус полпроцента. Сейчас идет пересмотр этих прогнозов. Уже однозначно в том числе международные организации признают рост. Безусловно, есть вопрос о природе этого роста. Условно говоря, это все, что делает только военная промышленность или же есть что-то другое внутри этого роста. Здесь пока тяжело с данными, тем более что на самом деле их не всегда можно разграничить, что относится к военным сюжетам, а что относится гражданским. Например, есть строительство, которое формально вроде бы не военное, но в одном из выступлений Наталья Зубаревич месяца полтора назад подчеркивала специфическую региональную структуру роста в строительстве, когда наиболее бурные темпы наблюдаются на самом деле в приграничных областях с Украиной, а также территориях, которые оккупированы. Понятно, что там строят, это опять же военные заказы. То же самое касается легкой или швейной промышленности, которая активно шьет форму, то есть это тоже работа на военные заказы. Тем не менее, сам факт разогрева экономики за счет большого вливания бюджетных денег имеет место быть. Идет дискуссия среди коллег-экспертов на предмет того, к чему это приведет. Есть даже рост доходов у населения. Я на уровне разговоров людей из бизнеса отнюдь не первый раз слышу про заметное повышение зарплат на уровне 20–30%. Причем происходит не в военном секторе, а в гражданском секторе, потому что дефицит кадров очень острый. На фоне очень сильного повышения зарплат в оборонке, там рост был чуть ли не в два раза, предприятия гражданского сектора, которые раньше платили больше, они сейчас оказываются вынуждены повышать зарплаты, чтобы удержать работников, потому что иначе они уйдут в оборонку и эти предприятия просто встанут. Это повышение зарплат в гражданском секторе на самом деле – это важный сюжет, потому что это уже не про бюджетные вливания, это на самом деле деньги, которые платят своим работникам обычные предприятия, обычный бизнес. Даже если сократится поток денег из бюджета, допустим, на те же выплаты мобилизованным, на ту же оборонку, эти деньги, которые сейчас платятся в виде зарплаты работникам, они никуда не денутся, потому что зарплату можно не поднимать по объективным причинам, объяснять каким-то образом, но когда ее уже подняли, опустить ее обратно очень тяжело. Это изменение зарплаты в обычном бизнесе, в гражданском секторе экономики на самом деле может привести к существенному изменению структуры спроса. Потому что у нас много десятилетий основные выигрыши от экономического развития получал очень узкий слой предпринимателей. У них возникала очень конкретная структура спроса либо на какое-то зарубежное потребление, либо на какие-то высококачественные люксовые товары в основном в крупных городах, типа Москвы. А если сейчас возникает не процент, а десятки процентов людей, у которых выросли доходы, при этом они заинтересованы в простых вещах – в лучшем качестве еды, в потребительских товарах, в жилье, в поездках по России, то это может стать самостоятельным фактором экономической динамики. Опять же это, безусловно, вопрос дискуссионный, пока гипотеза, что такое возможно. Я на самом деле за то, чтобы трезво оценивать ситуацию в российской экономике. Пока при всех проблемах, которые есть, я бы ситуацию не драматизировал, экономика, безусловно, смогла пройти шок санкций прошлого года, как-то стабилизироваться, сейчас она даже может начать расти не только за счет бюджетных вливаний в оборонный сектор.
Михаил Соколов: Главный источник пополнения бюджета – это нефтяной сектор. Издание "Инсайдер" сегодня решило проанализировать, как санкции влияют на продажу нефти Россией.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
«Потолок цен» работает хуже, чем ожидалось
Михаил Соколов: Так ли обстоят действительно дела? России удалось, как предполагают некоторые ваши коллеги, выкрутиться из-под санкций, по крайней мере частично, с тем чтобы возможно было финансировать войну и эти выплаты, которые якобы дают даже некоторый рост, о чем говорил Андрей Яковлев.
Михаил Крутихин: Было много неточностей в том тексте, который был сейчас зачитан. Сокращается экспорт российской нефти в физическом выражении. Сначала сократили на 500 тысяч баррелей в стуки, затем стали сокращать по 300 тысяч баррелей в сутки. И сказали буквально на днях, что такое сокращение продлится до конца этого года как минимум. Параллельно с этими сокращениями на один миллион баррелей в сутки, которые объявила самостоятельно, без всякого ОПЕК+ Саудовская Аравия. То есть с рынка дополнительно к схеме ОПЕК+ убирается один миллион 300 тысяч баррелей нефти. Когда говорят, что Россия выиграла от того, что продает свою нефть дороже так называемого потолка цен, то забывают о том, что нефть она продает, возможно, и дороже, трудно администрировать все эти санкции, выискивать, кого наказать и наказывать, действительно с наказаниями слабо дело обстоит, но не надо забывать, что повышение цены компенсируется тем, что меньше баррелей идет на экспорт. То есть Россия сокращает экспорт нефти и сокращает не только экспорт, но и добычу нефти, что гораздо важнее. Мы видим, что в стране складывается что-то вроде топливного кризиса. Уже прозвучали эти слова в правительстве, говорят, что в разгар уборочной страды на юге страны просто не хватает топлива. Не только потому, что военные очень сильно поглощают бензин и дизтопливо, но еще и потому, что нефтеперерабатывающие заводы дают его меньше на внутренний рынок, а нефтяные компании стараются гнать сырую нефть на экспорт, дизтопливо тоже, потому что внутри страны им просто невыгодно все это реализовывать. Правительство наполовину сократило размер компенсаций для нефтяных компаний за то, что те реализовали свой товар на внутреннем рынке. Компании просто не хотят этим заниматься. Налицо действительно топливный кризис. С точки зрения доходов от нефтегаза в российский бюджет это уже не 41%, а 47% сокращение поступления от нефтегаза. Сейчас засекречены все цифры по объемам добычи в России. Но мы видим значительные цифры роста бурения скважин, где-то на 20–22% повышается. Бурение скважин в обычной обстановке – это значит, добывается больше нефти. А когда мы разговариваем с компаниями, то получается, что добыча сокращается. Куда же тогда идут все эти дополнительные метры пробуренных скважин? Оказывается, что нефтяные компании просто берут старые промыслы, где нефть имеет очень низкую себестоимость добычи, бурят там новые скважины, чтобы высосать до конца, что там еще немножко остается, то есть интенсифицируют добычу на старых промыслах. Причем большинство этих промыслов были введены в эксплуатацию еще в советское время.
На новые промыслы со своим бурением активным компании просто не идут, им нужна налоговая стабильность. Когда налоги в отрасли меняются три-четыре раза в год, то совершенно неизвестно, какие показатели будут у какого-то нового нефтегазового проекта через 7, 15 лет, когда он должен выйти на самоокупаемость. Поэтому в стране сложился, во-первых, топливный кризис, а во-вторых, сокращается добыча, не потому что договорились с Саудовской Аравией, а именно потому что нефть рентабельная кончается, а это действительно один из основных источников получения денег. Да, действительно, большая часть этих денег уже не доллары, а юани и рупии, но, тем не менее, что-то там такое удается конвертировать в твердую валюту.
Президент недавно издал указ, который позволяет зарубежным филиалам российских компаний оставлять часть выручки в твердой валюте там, не возвращая в Россию. Расчет был на то, что контрабандой удастся купить какую-то военную технику, военное оборудование, что-то еще нужное для войны. Но на самом деле тут идут противоречивые тенденции: с одной стороны, идут усилия экономического блока правительства для того, чтобы экономику каким-то образом сохранить, а может быть, даже и поднять, а с другой стороны, существует тенденция противоположного характера, когда коррумпированные чиновники стремятся оформить экспорт так, чтобы значительную часть выручки оставлять на зарубежных счетах и не возвращать ее в Россию. Какая тенденция здесь окажется сильнее, мне сейчас сказать трудно. Но пока я вижу, что зарубежные филиалы российских фирм и фирмы, созданные российскими чиновниками за рубежом, сейчас процветают, банковские счета этих всех контор очень сильно наполняются. Поэтому говорить о том, что российская экономика может проявить тенденцию к оздоровлению – это было бы немножко поспешно. Так же точно, как говорить, что Китай нас выручит, купит больше нефти. Мы видим: Китай вернул объемы экспорта на довоенный уровень, он не покупает уже больше нефти у России. Индия три месяца подряд сокращает закупки у России, а 1 сентября вообще объявила, что она собирается диверсифицировать поставщиков, и Россия там перестанет играть ведущую роль. А куда еще России продавать нефть? Нет таких покупателей, как Индия, на глобусе.
Михаил Соколов: Как вы считаете, из-за санкций нефтяной ренты, тем не менее, большие объемы денег идут на финансирование военных расходов. Что делает власть, она проводит секвестр расходов в других секторах или нет, урезает их?
Андрей Яковлев: Насколько я знаю, экономический кабинет в правительстве пытается это делать. В частности, речь идет о секвестре бюджетных расходов по основным статьям, включая образование, здравоохранение, на следующий год. Одновременно были практические меры этого года, когда весной сократили или даже сняли субсидии существенные для нефтеперерабатывающих заводов, которые поставляли продукцию на внутренний российский рынок, это привело в том числе к заметному повышению цен на бензин. Проблема в том, что подобная оптимизация по статьям, которые доступны для Минфина, а это статьи гражданской части бюджета, она не спасает ситуацию в целом, потому что Минфин не контролирует военные расходы. Сейчас действительно возникла ситуация, когда на любой запрос, идущий от силовых ведомств, от армии в частности, просто выдаются деньги столько, сколько им надо. Поэтому это ситуация, когда можно латать дырки в разных других местах и что-то где-то экономить, но когда главная дыра не закрывается, при этом нет понимания, сколько это на самом деле может стоить, сколько это будет продолжаться и во что это еще может вылиться.
Да, есть некоторый текущий поток расходов, к нему, как я понимаю, Минфин с учетом всех действий, включая и собирание денег от экспорта, какую-то оптимизацию расходов внутри, какую-то попытку занимать деньги на внутреннем рынке, Минфин как-то приспособился. Но поскольку ситуация с расходами на военные нужды по сути неконтролируема, это создает основной риск для экономики. Потому что уже сейчас есть ощущение, что Россия перешла тот порог, до которого расходы на военные нужды могут что-то стимулировать, а с этого порога они превращаются в чистое обременение. Собственно говоря, Советский Союз рухнул в свое время именно из-за этого. Нет цифр, они засекречены, но ощущение, что мы уже перешли эту планку между стимулирующей ролью и обременительной ролью военного бюджета. Но при этом гражданская часть правительства, экономический кабинет, она не контролирует этот процесс – это на самом деле то, что будет создавать фундаментальные риски для российской экономики. Я подчеркнул бы, что все-таки это не вопрос ближайших месяцев – это скорее вопрос, может быть, полутора лет, двух лет. На этом горизонте могут возникнуть серьезные вызовы для бюджетной стабильности. Пока на более коротком горизонте экономические власти ситуацию удерживают под контролем и пытаются решать проблемы теми способами, которые им доступны.
Михаил Соколов: Какие-то еще есть возможности у российских властей получить дополнительные доходы на энергетическом рынке? Конечно, проиграна газовая война, с другой стороны, вроде бы поставки сжиженного газа увеличились. Что-то они могут сделать, чтобы избежать проблем, о которых говорит Андрей Яковлев?
Михаил Крутихин: Кстати, по газовому сектору очень интересно то, что происходит. "Газпром" отозвали из Европы, ему было дано политическое указание уйти из Европы под лозунгом: пусть европейцы замерзнут и приползут к нам на коленях, бросят все эти санкции, бросят поддержку Украины и так далее. Ничего этого, конечно, не получилось. Просто взяли сами, убрали у себя замечательный источник доходов, уйдя из Европы со своим трубопроводным газом, который считался там надежным, выгодным, интересным. Закрыли этот вопрос, но открыть новое что-то не смогли. Потому что если такие же объемы предназначать в Китай, то надо инфраструктуру для этого построить. Для того чтобы построить хотя бы треть по объему той инфраструктуры, которая обслуживала Европу, нужно 12–15 лет. Затем китайцы не дают согласие на строительство этой инфраструктуры, им по их расчетам, по их прогнозам столько газа не нужно абсолютно. Что будет делать Россия в этих обстоятельствах? Первое: можно было бы что-то сделать для внутреннего рынка, газификацию российских населенных пунктов активизировать, интенсифицировать. Ничего этого не происходит. Вместо этого "Газпром" затевает опять грандиозный проект, с которым пока китайцы не согласны, "Сила Сибири – 2": с Ямальского полуострова, откуда сейчас основной газ идет в европейском направлении, проложить трубу через всю Сибирь, через Монголию к Китаю и гнать туда газ.
Судя по последним заявлениям президента, даже без китайского согласия на этот проект "Газпрому" будет дано указание начать инвестирование в этот безумный мегапроект, который потребует больше ста миллиардов долларов, чтобы проложить такую трубу хотя бы мощностью 50 миллиардов кубометров в год. В Европу отправляли 150–155 кубометров в год. Чтобы направить 50 в Китай, нужно еще сто миллиардов долларов и от 12 до 15 лет. Расходы по этому проекту "Газпром", судя по всему, уже начнет скоро планировать, потому что Путин дает такое указание. Говорить о том, что какие-то доходы Россия получит от того, что будет больше продавать сжиженный природный газ, тоже как-то не получается. Потому что сжиженный природный газ в Европу сейчас идет с одного большого проекта, называется он "Ямал СПГ", им управляет международный консорциум, там главная роль принадлежит "Новатэку", который не вполне российский, там немножко "газпромовской" доли есть в акциях, в основном два человека – Тимченко и Михельсон, затем французская компания и две китайские компании. Сжиженный газ, который они продают в Европе, он в российский бюджет никаких прибылей не приносит, он не увеличивает доходы в том плане, чтобы они пошли на военный бюджет. Потому что этот проект на 12 лет освобожден от всех абсолютно налогов, они вообще ничего не платят за этот газ. Этот газ им подарен. Когда в Европе говорят: вот, российский газ мы покупаем, а они финансируют войну. Это не так. Потому что, например, 29,9% этого газа сжиженного с "Ямал СПГ" – это китайский газ, потому что он принадлежит китайской компании, это они его экспортируют из России, а не российский бюджет, российское правительство.
Михаил Соколов: Одна еще тема, которая у всех на глазах: это курс рубля, что происходит с рублем, что происходит с ценами.
На ваш взгляд, курс рубля будет падать, а цены будут расти?
Андрей Яковлев: Нет никаких оснований для тенденции другого рода. Потому что на рубль, безусловно, давит тот самый спрос, о котором мы говорили, потребительский спрос, который экономика, во многом сориентированная на войну, подчас просто не может удовлетворить. Поэтому есть объективная потребность в импорте из того же Китая, из той же Турции. Этот импорт, который практически восстановился по абсолютным долларовым масштабам до уровня довоенного, он, безусловно, давит на рубль, особенно на фоне относительного снижения по сравнению с прошлым годом экспортных доходов. Бюджетная ситуация тоже толкает в эту же сторону, денег в экономике достаточно много. Рубль будет девальвироваться, до какого уровня – можно обсуждать, дойдет до 150 или нет, посмотрим. Цены тоже будут расти, хотя Центральный банк и Минфин пытаются этому препятствовать.
Михаил Соколов: На нефтяную отрасль как это все влияет сейчас, эта нестабильность, санкции? Они приспособились? У них с оборудованием были проблемы, с комплектующими. Гибкость, тем не менее, проявляется, запас прочности у системы есть?
Михаил Крутихин: Отрасль сейчас живет тем, что она интенсифицирует добычу со старых промыслов, а для этого нужны очень простые скважины. Нефтяники говорят, я много разговариваю сейчас с нефтяниками, которые работают в России, они говорят: делаем очень простые скважины, которые мы бурили в 1970–80-е годы, даже еще проще. Мы бурим такие скважины, которые позволяют закачивать в пласт под землю дополнительные объемы воды, чтобы вытеснять оттуда оставшуюся нефть. Им не нужно для этого каких-то сложных технологий откуда-то ввозить.
Недавно компания "Газпромнефть" объявила: одна из наших скважин интеллектуальная, она была построена с участием передовых технологий. Но это одна скважина из тысяч, которые в России существуют, самых простых, элементарных. Идет примитивизация отрасли, которой не нужны замечательные умные технологии. Часть оборудования контрабандой ввозится, часть оборудования покупают в том же самом Китае, хуже по качеству, промежуток между ремонтами гораздо короче, но для бурения простых скважин и российское оборудование вполне годится. Отрасль на эксплуатации этих запасов с низкой себестоимостью еще может какое-то время протянуть. В 2019 году обещали, что при тех условиях, которые тогда существовали, добыча нефти в России упадет на 40% к 2035 году. Сейчас идет интенсивное опустошение рентабельных запасов, я думаю, на 40% добыча нефти в России может упасть не к 2035 году, а уже года через два.
Михаил Соколов: Что вы скажете о поведении предприятий, которые потеряли рынки, комплектующие и так далее? Они опять же приспосабливаются к новой жизни на уровне примитива, упрощения всего?
Андрей Яковлев: Это важный вопрос. Я бы сказал, что здесь разные ситуации получаются на уровне малого, среднего бизнеса и на уровне крупных компаний, потому что у них разный временной горизонт планирования. Крупные компании, безусловно, смотрят на более длинный период, именно в силу этого гораздо более четко видят пределы тех возможностей, которые у них сейчас есть, и те ограничения, которые есть. Именно настроения крупного бизнеса, как правило, даже при том, что произошла адаптация, весь бизнес адаптировался более-менее к новой ситуации, у них достаточно четкое ощущение отсутствия перспективы и тех тупиков, которых все ждут. Именно эти компании в значительной степени потеряли западные рынки, им пришлось переориентироваться на азиатские рынки, которые на самом деле в действительности более тяжелые. Они во многом потеряли премиальную составляющую, которая была к ценам их поставок на европейский рынок. Их финансовые проблемы были компенсированы высокими ценами прошлого года, почти все эти компании имели реально сверхприбыль в прошлом году, поэтому у них финансовая подушка была и есть, но у них очень пессимистические настроения на перспективу. Если брать малый и средний бизнес, то здесь возникла парадоксальная ситуация в чем-то. События прошлого года, когда еще не было девальвации, в чем-то напоминают ситуацию 1999 года, когда после девальвации 1998 года резкой банально просто ограничилось присутствие на российском рынке импортных товаров. Реально возникли ниши для российских предприятий, которые они стали пытаться занимать.
На уровне малого и среднего бизнеса, который тоже испытывал особенно весной, летом прошлого года проблемы с комплектующими, да, эти проблемы были, но они их, как правило, решили, просто организовав логистику через тот же Китай, через ту же Турцию, особенно по европейским комплектующим, в целом это все работает. Да, это несколько дороже, это, как правило, хуже по качеству, но, тем не менее, коллапса не произошло, все функционирует. Ниши на рынке освободились, люди пытаются эти ниши осваивать довольно активно, они инвестируют. Они сталкиваются с проблемами дефицита кадров, они сильно на это жалуются, но, тем не менее, на уровне этого бизнеса малого и среднего, в том числе потому что у них короче горизонт, они не загадывают на пять лет вперед, они думают на горизонте одного-двух лет, у них настроения гораздо более оптимистичные. Экономика к этому шоу адаптировалась. Представьте себе комнату, в которой две двери, одну дверь закрыли, забетонировали, поставили автоматчиков, навесили кучу замков, а другая дверь настежь открыта. В этой ситуации, наверное, через вторую дверь завозить что-то, что завозилось через первую дверь, будет несколько дороже, но это реализуемо. Здесь проблема не в России, проблема скорее на стороне Запада, потому что санкции действительно не особо эффективны, потому что развивающийся мир, Глобальный Юг в общем их игнорирует. Причем не потому, что они любят Путина, для них Путин в общем бандит, но, к сожалению, они смотрят на то, что происходило в последние десятилетия.
Это было сказано в лекции Фионы Хилл, она бывшая помощница Трампа в его администрации по российским вопросам, именно она в своей лекции в Эстонии в мае подчеркивала, что с позиции Глобального Юга, к сожалению, между тем, что делает сейчас Путин, и тем, что Соединенные Штаты Америки делали последние 30 или сколько-то лет, не так много различий. В этой ситуации они не видят для себя оснований поддерживать одного бандита в столкновении с другим бандитом, они занимают нейтралитет, зарабатывая деньги. На самом деле без пересмотра той глобальной модели, которая сложилась за последние 30–40 лет, с явным доминированием Запада и без встраивания в эту модель крупных развивающихся стран, с пониманием ими, что они имеют право голоса, могут влиять на принятие решений, не получится организовать эффективное давление на Россию. Это не потому, что там любят Путина, это совсем не так, но они для себя не видят оснований вставать на сторону Запада и нести издержки, потому что это связано с издержками. Они сравнивают то, что делает Путин, с тем, что те же Соединенные Штаты делали довольно много раз за последние десятилетия.
Михаил Соколов: Российские элиты все это переживут, уже приспособились, готовы жить под риском новой национализации, что у них что-то могут отнять быстренько в этой ситуации, как у того же Мельниченко?
Михаил Крутихин: Я немножко по-другому смотрю на эти элиты и на их статус якобы олигархов. Олигархи – это те, кто участвует в принятии политических решений, это те, кто управляет страной из-за того, что они самые богатые. У нас же это не совсем олигархи, я их называю "паразиты". Они паразитируют на геополитических устремлениях российского руководства, в частности Путина, на этом делают очень неплохие деньги. Потому что они потакают бредовым совершенно иногда идеям, выдвигая необыкновенно дорогостоящие проекты, на этих проектах делают огромные деньги. Они паразитируют на Путине. Он никогда не будет с ними советоваться в принятии политических решений. Когда ему потребуется, он их спокойно совершенно устранит и так далее. Примитивный взгляд, но это тот самый механизм мафии, когда какого-то непокорного капо можно совершенно спокойно заменить другим. Все элементы в этой системе взаимозаменяемы. Кстати, все эти элементы заменяемы начиная с самого верха: если кто-то будет заменять Путина, то и система, скорее всего, сохранится. Мафиозная структура, рассчитанная на элиту, на верхушку, которая занимается наполнением своих собственных карманов, банковских счетов за границей за счет российской экономики, все это сохранится, несмотря на войну, а может быть, даже отчасти благодаря тому, что идет война, в военной обстановке можно наживаться, дополнительно получая какие-то денежные потоки. Какие-то олигархи начинают страдать, недавно видели страдающего в Лондоне Фридмана, но какие-то становятся людьми, которые получают очень большие деньги из-за того, что включены в новую систему, наживаются в системе санкций через лазейки, которые в эту систему включены. Те же самые посредники, которые покупают нефть российскую по низкой цене, а потом перепродают ее гораздо дороже через цепочку посредников. Эта элита будет и впредь процветать. Если изменится обстановка, изменятся условия деятельности этой элиты, но она останется. Это класс паразитов, который на геополитике России процветает. Я не ожидаю, что они исчезнут с лица Земли и вообще из России.
Михаил Соколов: Вряд ли изменят свое поведение. Давайте посмотрим, каковы настроения граждан, видят ли они проблемы вокруг себя.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Стало ли больше проблем в экономике?
Михаил Соколов: Вы говорили в начале, что возможны какие-то перемены, вы рассчитываете на народ или на какие-то элитные слои?
Андрей Яковлев: У меня нет до конца ответа, возможны разные варианты. Мне кажется, что в элитах есть сильное напряжение, потому что при всех правильных словах о том, что есть отдельные выигравшие, зарабатывающие что-то сейчас, те элиты, которые формировал сам Путин эти 20 лет, и бюрократические элиты, и бизнес-элиты, вообще говоря, сильно проиграли, особенно на длинном горизонте. Поэтому напряжение есть. Вы тоже помните все эти замечательные утечки записей разных других Пригожиных с Ахмедовым и так далее. Во что это выльется, пока сказать тяжело, когда это прорвется. Мятежа Пригожина тоже никто не ожидал, тем не менее, он состоялся. Что произойдет на горизонте даже полугода, я бы пока предсказывать не решился.