Россия, которую я не знала. Вера Винн – с Надиными рассказами

Может быть, то, о чём мне рассказала моя гостья Надя, знают многие. Я не знала. Конечно, я читала Виктора Астафьева, Василия Белова (который, на мой взгляд, был прекрасным писателем, пока не заразился национал-большевизмом), слышала кое-что от покойной вологодской подруги, чьи родители отправляли её на каникулы в деревню к дяде, и так далее. Но никогда я близко не общалась с людьми, жившими в среде, совершенно отличной от той, к которой привыкла я. Редкие и недолгие пересечения с ними всегда оставляли у меня ощущение какой-то бездонной terra incognita, боли за безгласную (если не считать писателей-деревенщиков) российскую деревню, убиваемую, голодную, вырождающуюся, за молчаливые массы людей, не видные из столиц и больших городов, кроме как в очередях за продуктами

Поэтому, когда я начала слушать рассказы Нади, родившейся и выросшей в поселке Красноярского края, я стала, с её разрешения, эти рассказы записывать. В Америку она приехала в 2008 году. Скромная, стеснительная, умная, с хорошим вкусом. Ей 55 лет, выглядит моложе. У неё была сложная операция, сейчас она на химиотерапии. Друзья сказали, что Надя хотела бы немного отдохнуть на море, и я ее пригласила к себе во Флориду. Она наотрез отказалась, чтобы я встретила её и давала ей свою машину. Машину она взяла напрокат в аэропорту. Привезла свои постельное белье, полотенце и мыло. Я удивилась, объяснила ей, что всего этого у меня в избытке. Пыталась дать мне деньги "за воду и электричество". На солнце ей нельзя, так что на море она бывает с шести до девяти утра. Рассказала, как ей было плохо после пересадки костного мозга.

– Мне сделали, и сын отвез меня домой. Я ему говорю: не сиди, поезжай к себе, я себя нормально чувствую. Ну он уехал. И тут началось. У меня стали раздуваться руки, ноги, лицо опухло, боли были такие, что я каталась по полу и орала. Дышать не могла.

– Скорую вызвала?

– Нет, я подумала, что, может, так надо. Два дня это было, я не спала, кричала, думала, помру. Потом было полегче.

– Разве так можно? Надо было вызвать скорую, позвонить сыну!

– Если опять будут делать, я из больницы не уеду, пока мне лучше не станет.

Мой друг-врач, услышав от меня эту историю, возмутился: "Она сумасшедшая! Это была редчайшая, тяжелейшая аллергическая реакция! Она могла умереть, задохнуться! Объясни ей, что есть такой телефонный номер 911!"

Итак, вот Надины рассказы.

"Яблочко"

– Я родилась в деревне, на самом деле это поселок городского типа, но мы говорили "деревня". Под названием "Памяти 13 борцов". Красноярского края Емельяновского района. Мама была из староверов. Никогда не ругалась, добрая была. Отец держал скотину. Сильно пил.

Табак выращивал сам. Перекручивал его на мясорубке, крутил из газеты "Красноярский рабочий" папиросы, курил их натощак с утра и до ночи, наверное, поэтому и помер от рака желудка. По молодости он маму хлестал. Мама говорила: "Папка ругается", и мы с ней и с братом убегали на сеновал. Иногда прямо босиком. Там зарывались. Потом она скажет: "Иди посмотри, как папка". Я приду, он сидит за столом – спит или ругается. Потом брат вырос и стал ему поддавать, и он успокоился. Отца я боялась, а маму нет.

Все летние каникулы мы с братом помогали ему заготавливать сено на зиму. Мы сами не косили, это трудная работа. Мы сено переворачивали, чтобы сохло, укладывали его в снопы. Ещё отец ездил с друзьями охотиться на уток и рыбачить. Делали запасы. Мяса иногда не хватало до весны. Я когда в Америку приехала, мясо сначала есть не могла, я ведь знаю, что такое настоящее мясо.

Я ещё в детстве решила, что не буду жить, как родители. А у нас в километрах десяти была воинская часть. Там была музыкальная школа. Мне было 11 лет, и я туда пошла. Прихожу и говорю: хочу у вас учиться. А директриса мне говорит: "Тебе нельзя, у нас только дети военных учатся". Я заплакала и пошла обратно. А через неделю получила письмо от той директрисы, она написала, что будут меня учить на аккордеоне. Отец спросил, сколько надо платить. Я говорю: "21 рубль в месяц". Отец говорит: "Я тебе дам 42 рубля, и если ты через два месяца не сыграешь "Яблочко", то больше давать не буду." Я очень старалась и через два месяца сыграла ему "Яблочко", и он давал деньги на школу. После школы поехала в Красноярск и поступила в музыкальное училище.

"Если найдешь мужа, заплатишь мне 1000 долларов"

– Жила в общежитие. Оно у нас было строгих нравов. Ребят туда не пускали. Придёшь после десяти вечера, пиши объяснительную записку. Ну, значит, закончила я училище, пошла работать в детский сад музыкальным работником. А там зарплата 80 рублей. Трудно было, хоть родители из деревни еду привозили, но ведь и одеться хотелось. А я заметила, что от парикмахерш хорошо пахнет и одеты они хорошо, и я решила стать парикмахершей. Выучилась, стала работать в салоне. Потом открыла свой салон. Заняла денег, сняла комнату 30 квадратов, поставила туда стул, столик и зеркало, купила фен.

– Когда это было?

– В 97-м. Тогда крышевали. Сначала крышевали бандиты, а потом менты. Когда менты стали крышевать, стало легче и спокойнее. А вначале приходит мне мужик. Чеченец, известный бандит был. Говорит: "Проедемся с нами". Сажусь в его машину, а там еще двое. Привезли меня к Енисею. Он говорит: "Надо делиться. Сколько ты дашь?" Я ему говорю: "Сколько? Смотри сам. За помещение я плачу столько-то, за краски, шампуни столько-то… сколько же я тебе могу давать?" Он засмеялся: "Ну, хоть стричь меня бесплатно будешь?" – "Да хоть каждый день!" Отвезли меня обратно, и он стал приходить стричься. Потом я открыла настоящий салон. У меня 8 девчонок работали. Я следила, чтобы все были на каблучках, в красивых строгих платьях. Духи французские нам из Москвы привозили. Когда девчонки хорошо одеты и хорошо пахнут, это поднимает престиж. Потом я там и солярий открыла, и массаж. Работали в две смены. Так я держала этот салон, пока не переехала в Америку.

– А как ты переехала?

– С мужем я развелась, еще когда сыну Леньке было 2 года. Он был директором ресторана, пил каждый день, домой приходил пьяный весь в засосах.

– Бил тебя?

– Не бил. Но у меня уже своя квартира была, я от него ушла. Жила одна с сыном. После смерти отца мама приезжала ко мне на зиму. Зимой холодно, в деревне печку надо топить, а у меня в квартире тепло. И как-то раз одна моя клиентка говорит: "Ты такая красивая, почему не замужем?" А я говорю: "За кого мне выходить, нормальных мужиков нет, пьянь одна". А она говорит: "Я бизнес только что открыла. Знакомство с иностранцами. Давай тебя туда поставим. Если найдешь мужа, заплатишь мне 1000 долларов". Я согласилась. Поставили меня. В день приходило по 70 писем. Но я сказала: "Хочу только американца, и чтобы не моложе 60 лет".

– Почему? Тебе же еще сорока не было?

– А потому что молодые поматросят и бросят, а старым куда деваться? Увидела я одного и говорю: "Вот за него я выйду замуж". Стали переписываться. Подруга транслейтила, конечно, я английского совсем не знала. Договорились встретиться с ним в Питере в гостинице. Я увидела его, а он со мной по-английски, а я ничего не понимаю, хоть и занималась до этого три месяца. Мы гуляли, ходили в музей, я помалкивала, а он говорил что-то. Через три дня он уехал, а если бы и дальше остался, я бы с ума сошла. Потом написал, что давай встретимся в Доминиканской Республике, чтобы получше узнать друг друга, билет он мне купит. А я ему пишу (не сама, конечно, подруга транслейтит): "Что нам узнавать, только время терять? Вот если поженимся, тогда и узнаешь". А он пишет: "Ты выйдешь за меня замуж?" Я говорю: "Выйду". И он приехал в Красноярск. Подруга мне сделала справку, что я беременна, чтобы нас скорее расписали. Расписались, отпраздновали в ресторане.

– Вы хорошо жили?

– Ну, как хорошо? У него после Вьетнама было ПТСР. Пил, ругался. На него находило. Встанет утром и орёт на меня. А я помалкивала. Когда сын приехал, я уже была самостоятельная. Купила квартиру в Мэриленде на наличные, работала. Деньги у меня были, 80 тысяч, я ведь квартиру продала в Красноярске и салон. Мы не разводились, но жили отдельно. Он во Флориде, а я в Мэриленде. Приезжала к нему. Отношения поддерживали, а так нет. У него был рак, с ним он прожил 12 лет после диагноза. Во Флориде у нас был дом, на нас двоих записанный. Когда ему стало совсем плохо, я приехала, ухаживала за ним. Перед смертью он попросил меня подписать какие-то бумаги. Я подписала, а потом оказалось, что я свою часть дома передала его сыну.

– Судилась?

– Нет, сын его мне дал 50 тысяч, чтобы я ничего не затевала, а я бы и так не затевала. Я машину купила, ну, и как-то эти деньги быстро разошлись. Мужа похоронили на Арлингтонском кладбище.

"Бог есть или нет?"

– Расскажи о своей деревне.

– Деревня была чистая, пока немцы не уехали. У нас ведь много немцев было сосланных. Потом они все уехали в Германию. Не все, один парень остался. И школа у нас была хорошая. Там учили интеллигенты из Москвы, из Питера, других городов. Школа была далеко, у самого кладбища, идти до неё было 45 минут. Зимой у нас морозы, так мама меня закутывала, только глаза оставались, и я шла. Птицы на холоде падали, а мы ходили в школу. Там не раздевались, только варежки снимали, чтобы писать. И учителя не раздевались. В школе была минусовая температура. Её какие-то дураки строили. Школа большая, но что-то с трубами сделали не так. Они замерзали, лопались. Пойдешь в туалет, а там кучи эти… замерзшие. Но мы школу не пропускали.

Шоколадки мы ели только в Новый год. А так в магазине иногда были лимонные конфеты. Мама мне сахар варила в ложке, я его лизала. В воинской части было хорошее снабжение. Никогда не забуду один случай. Мне было лет пять, и мы с другой девочкой через дырку в заборе залезли в воинскую часть, пошли в магазин, а там шоколадки. Денег у нас нет, и мы стоим и смотрим на эти шоколадки. Зашел какой-то военный, увидел, как мы смотрим, и купил нам по шоколадке.

Смотри также Мужское государство. Сергей Медведев – о маскулинности войны

– Вы с девочкой 10 километров шли до воинской части?

– Ой, да мы везде ходили, за нами никто не смотрел... Когда в музыкальной школе училась, если у нас весной мясо кончалось, мама давала денег и просила купить в воинской части тушенку, сгущенку, пельмени. Тушенку она делала с перловкой. Было очень вкусно.

– Надя, ты сказала, что кроме одного парня из деревни все немцы уехали?

– Да. Их было двое братьев у родителей, один нормальный, второй наркоман. Наркоман не поехал, он потом умер.

– Наркоман? Откуда у вас в деревне наркотики?

– Как откуда? Да мак! Как мак начинался, утром они выходили, набирали. Белое молоко как-то на марлю, ацетон использовали, короче, как-то делали. Ещё варили что-то из мака. Потом уже началась химия…

– Отец твой работал?

– Конечно, и мама работала. У нас в деревне раньше был стекольный завод. Делали вазы и бутылки. Мама там работала. Измеряла солярку, когда машины заправлялись. Когда отец запивал, я к ней убегала и сидела там с ней до конца смены. Там была столовая, давали котлеты с перловкой и чай. Мне казалось, вкуснее ничего не бывает.

Отец там сначала тоже работал, а потом у нас неподалеку стали строить аэропорт, 25 минут от деревни, и отец работал там. На мотоцикле туда ездил. Там было много рабочих мест. Деревья, их было много, и их рубили. Из Красноярска убрали аэропорт. Говорили, что много самолетов падает, и они боялись, что упадет на город, поэтому из Красноярска аэропорт убрали. Там хорошо платили. Мы тогда купили ковер, стол полированный. Я очень мечтала о настольной лампе. Мне её купили, двухцветную.

– А что случилось с заводом?

– Все развалилось. В 90-х приватизировали, разворовали, сейчас там ничего нет. А там практически работали все. Мужики пили. Пьянство страшное. Мне там не за кого было замуж выходить. Мужиков у нас было мало. Сейчас там ещё хуже. Когда я в школе училась, в нашем классе было 15 девочек и 5 мальчиков. Я была высокая и худая, выше всех, и на школьных танцах меня никто не приглашал. Мальчики были все маленького роста, ниже меня. Я приходила домой и плакала: "Мама, зачем ты меня такую длинную родила?" А брат смеялся.

Я была некрещёная, но всегда мне хотелось знать, есть Бог или нет. В третьем классе у нас была игра в "Почемучек". Надо было написать вопрос и дать учительнице. Я написала: "Бог есть или нет?" Учительница на все другие вопросы ответила, а на мой нет. Тогда я подняла руку и спросила: "Почему вы не ответили на мой вопрос?"– "А какой у тебя был вопрос?" – "Есть Бог или нет?" Учительница побоялась отвечать и говорит одной девочке: "Вера, ответь на вопрос Нади". Вера говорит: "Бога нет". А потом эта Вера стала самой верующей. Когда я была там последний раз, встретила её на остановке, мы говорили. Она очень умная была, университет закончила, математику преподавала в нашей школе. Уже умерла от рака.

Я сама крестилась, когда мне было 33 года. Поняла, что жизнь моя пустая и катится куда-то все ниже и ниже. Покрестилась и плакала потом два дня. Как будто вся чернота из меня выходила. Мама была верующая, но о религии никогда не говорила. Иногда к нам приходила бабушка Поля, и они с мамой говорили про какую-то застывшую Зою, про что-то религиозное, но они не прямо говорили. Боялись. Брата бабушка тайно покрестила в семь лет. А меня бабушка не любила, потому что я была копия отца, а отца она ненавидела. Отец был местный, а мама из Новокузнецка. Она работала там на железнодорожных путях. Он ее увидел и стал за ней ухаживать. Она ему не нравилась внешне, только волос её нравился. У нее волос был густой. Он был пьющий, а мама не пила, ему это тоже нравилось. Потому что он рассудил, что если они двое будут пить, то какие же дети у них получатся? И он на ней женился и увез ее в свою деревню.

Бабушка кричала, что все Чеботаревы пьяницы, не хотела, чтобы мама за него выходила, но мама не послушалась. Из рассказов мамы я помню, что по роду они были купцы. Масленниковы. У них до революции была маслобойня большая, где работали рабочие. Отец бабушки воевал у белых. Его расстреляли, а прабабушка сбежала, у нее уже дети были, вышла за первого попавшегося пьяницу, чтобы остаться в живых. Он был коммунист. Тоже её бил. Еще было два брата у бабушки. Одного расстреляли, а другой бежал, вроде, в Польшу.

– Надя, а где была эта маслобойня?

– Вот не знаю. Раньше ведь ничего не рассказывали, боялись, а теперь и спросить не у кого... Отец потом второй дом построил на нашем участке. Я его на однокомнатную квартиру в Красноярске обменяла. В 90-е, когда продуктов не было, люди стали уезжать в деревню, чтобы свои продукты выращивать. Когда отец умирал, говорил мне: одно, о чём он не жалеет, что обеспечил меня квартирой. Умер он рано от рака. У меня знакомая была в Красноярске в лаборатории. Когда он стал совсем сильно уставать, еле ноги волочил, я его туда взяла, и ему там поставили рак. Повезла его в онкологию. Приехали. Обшарпанное помещение, стены облупленные, и по стенам сидят люди, человек сто, согнувшись. Один врач на всех. Стоять в очереди надо было несколько дней. Отец посмотрел и говорит: "Пошли на хер отсюда". И мы ушли. От рака не лечили у нас. Идёшь по улице, слышишь, как в каком-то доме воют - значит, рак поставили.

"Гробовой банк"

А вот какая у нас была чудная история. Был у нас врач. Старой закалки. Много лет принимал больных. Заболел, поехал на анализы в Красноярск, там нашли рак. Ему дали полгода. Приехал в деревню помирать. Жена отложила на похороны. Приходит к ней соседка, говорит: "Слушай, займи денег на полгода, ты же деду на смерть отложила". Жена говорит: "А если он раньше умрет?" Соседка говорит: "Тогда я тебе раньше отдам". Жена дала ей гробовые деньги, а он не умер. Опять другая соседка приходит: "Займи гробовые". И стали к ней все приходить и занимать. Займут и говорят: "Дай Бог ему здоровья. Только бы не умер". Так и называли – "гробовой банк". И он не умирал. Встанет утром, выпьет рюмочку водки, читает, спит. Я позвоню из Америки: "Васильич-то живой?" – "Живой". Он 15 лет так и прожил. Только худенький был. Хороший был врач. И полы помоет, и зуб вырвет. Посмотрит, скажет: "Тебе в город надо ехать".

"Какое изнасилование?"

Когда я была молодая, меня брат защищал так, что ко мне парни подойти боялись. У нас же как? Вот гуляет девчонка с кем-то, и у них случится. Он её потом бросит, и тогда считается, что она порченная, и все её как хотят… ну понимаешь?

– Насилуют?

– Тогда не было "изнасилования". Раз она уже использованная, так какое "изнасилование"? Все её… как хотят. Был парень красивый. Все знали, что он только ночь спит с девкой, но шли. Была девчонка, Танька, красивая блондинка с длинными волосами. Он на неё приглядел. Девки вокруг ей говорят: "Не сдавайся". Она была девчонка нетроганая. Он решил – завоюю любой ценой. Год завоевывал. Сделал своё дело. Не помню, родила она или нет, но аборт точно делала. А потом он совсем обнаглел. За вечер двоих мог. На танго пригласит, к речке на мотоцикле увезет… И знали, и пёрлись. И на меня поглядывал. А брат подошел и сказал: "Если на мою сестру хоть посмотришь, я тебе… отрежу". Мой брат тоже всех перепробовал в деревне. Я не могла понять, почему меня никто не провожает. А это брат так всё устроил. У нас на деревне был Шилов, уголовник. Татуировка на шее. Он девчонок вообще не спрашивал. Одна у нас шла с танцев. Они с другом её увезли. Она забеременела, мать запретила делать аборт. Родила ребенка. Он ещё потом сидел. Девки его боялись. Была у меня подруга Ольга, украинка. Красивая. Мать её была глухая, понимала по губам. Шила хорошо. Ольга придет на танцы – мужики шеи сворачивали. Связалась с одним, сделала аборт, и все, он её бросил. Она стала использованная. Боялась ходить одна. Раз использованная, то какое изнасилование?

Я сама однажды еле ноги унесла. Шла зимой в музыкальную школу. Пошла лесом, чтобы напрямик. Иду по тропинке, а по другой, параллельной, солдаты, трое, наверное, беглые. Лес голый, просвечивает. Увидели меня, стали догонять, чтобы догнать, где две тропинки сходились. Через сугробы высокие они не могли. Мне было 16, я девка была нетроганая, испугалась, побежала. Я понимала, что они меня изнасилуют, а может, и убьют потом. Бегу, плачу и думаю: хоть бы кто попался. А там редко кто ходил. Вижу – впереди бабушка с санками. Я к ней: "Бабушка, спаси!" Она говорит: "Доченька, солдаты хорошие". Но пошли мы с ней, они отстали. Я с тех пор через лес никогда не ходила, по дороге шла. И бабушку эту никогда больше не видела, и до этого не видела – ни на базаре, нигде. Не знаю, откуда она там взялась. Если бы меня изнасиловали, я бы маме не сказала, а сама повесилась бы.

– Много было абортов?

– А как же! Много. Делали наживую. 2–3 месяца срок. Выскребали железным крюком. Положат и говорят: "Если только орать начнешь, выкидываем тебя из кабинета". Многие девки стали бесплодными. Потом стали делать с наркозом.

– И сейчас там такие же нравы?

– Сейчас насиловать некому – мужиков почти не осталось. Кто спился, кто умер.

"Все мне говорили, как в Америке плохо и как у них хорошо"

– Расскажи, как у вас справляли праздники.

– Выборы! Это было большое дело. Приезжала ярмарка. Хлеб, мед – мама говорила, что искусственный, чебуреки, пиво, соревнования. И Первое мая. Нас брали со знаменами и транспарантами. Вся деревня шла по центральной улице Советской. Председатель колхоза говорил речи. Все кричали "Ура!" Праздничная музыка. Деревья ещё не распускались, но мы заранее срывали веточки и ставили в воду. Появлялись листики. Мы эти веточки к шарикам привязывали. Бумажные цветы делали к Первому мая. Такие же цветы делали к… ну, когда поминают умерших. Родительская! Тогда все напивались на кладбище.

– Надя, а что с братом?

– Когда он меня последний раз провожал, я поняла, что он долго не протянет. Тоже от рака. Прямой кишки. На семь лет меня был старше.

– Похоже, что у вас там рак очень распространен?

– Так как и везде. А здесь не так разве?

– Здесь не так.

– Ну, не знаю. Вообще-то я слышала, что в Красноярске каждый третий умирает от рака, а статистику скрывают.

– А какая у вас в деревне продолжительность жизни?

– Сегодня пробиваемость 55–60 лет. Но, если порог переходят, почти до 90 доживают.

– Как там у вас с экологией?

– Говорили, что у нас неподалеку закапывали ядерные отходы. А в Красноярске режим чёрного неба. Утром открываешь форточку – ничего не видно. Дым, сплошной дым. Всё с труб. Там же заводы, заводы, заводы. Тяжелая промышленность. И это дым стоит часами. Так его и называют – "режим черного неба". Дышать нечем. Даже когда прилетаешь, одна чернота. А в деревне у нас, я помню, в детстве в реку спускали что-то оранжевое, бордовое и мазут спускали. Мы ждали, когда этот выброс пройдет. Выброс уходил, и мы купались. Мазут черный и эти разноцветные ручьи, сбегавшие с завода. К заводу подъезжаешь – дорога вся из стекла. Вокруг завода битые бутылки и утоптанное стекло. Стеклянные дороги. С моего окна я видела завод каждое утро.

В деревне мы не понимали, что такое ходить в больницы. Пока человек ходил своими ногами, он в больницу не обращался. А свалился – тебя сосед в район отвезет, а там операции не делали. Только аборты. Если серьезное, то отправляли в город в больницу, мы ее называли "1000 коек". С онкологией попадали на 4-й стадии, раньше никто не обращался. У нас в деревне был один врач. Тот, под которого "гробовой банк" был. Раньше немцы были стоматологи, но они уехали.

– Ты когда последний раз в деревне своей была, что-нибудь там улучшилось?

– Я бы не сказала. Грязно стало очень. В реке пластиковые бутылки, мусор везде. Я там 6 месяцев прожила с мамой. Она болела сильно. Уже ковид начался, когда я уехала. Успела, пока рейсы не отменили. Мама умерла через неделю после моего отъезда. Я думала, что с ума там сойду. Все приходили, сидели. Мне разговоры их неинтересны. У кого курица яйцо снесла и все в таком же роде. И все мне говорили и доказывали, как в Америке плохо и как у них хорошо.

– Сейчас война. У тебя из знакомых кто-то туда пошел?

– У меня нет. А у сына друга ночью пришли из военкомата и забрали. Мать его звонила, плакала. Они ничего сделать не могли. Мать молится, хоть бы живой вернулся.

* * *

Надя уехала, а я нашла в интернете информацию о её поселке и о Красноярске. Поселок "Памяти 13 бойцов" до 1920 года назывался Знаменский по имени церкви Знамения Божией Матери, разрушенной после революции. Образован он был при стекольном заводе, построенном в 1823 году чиновником Енисейского губернского правления, коллежским советником, кавалером ордена Святой Анны, участником войны 1812 года Иваном Ильичом Коноваловым.

Писатель и первый Енисейский губернатор Александр Петрович Степанов (4 мая 1781 – 25 ноября 1837) в книге "Описание Енисейской губернии" (1835 год) писал о заводе Коновалова: "Хотя он построен после учреждения губернии, но находится уже в возможности снабжать стеклянными изделиями не только свою, но Томскую и Иркутскую губернии. В 1823 году селения и окрестные города Енисейской губернии были обезображены слюдяными и пузырными окнами; в самом губернском городе находились некоторые улицы с подобными, но в настоящее время, благодарение стеклянному заводу господина Коновалова, везде вместо слюды и пузырей заступило стекло. В заводе сем делают разную посуду, которая до того крепче, что без всякого опасения выдерживает кипяток".

После смерти Коновалова стекольный завод дважды менял хозяев. Производство расширялось, условия жизни рабочих улучшались. Последние хозяева, братья Даниловы, выписали бельгийского специалиста Иосифа Лифебро, который перестроил и модернизировал завод. Даниловы построили жилье для рабочих и школу для их детей. После революции Даниловы эмигрировали.

Завод выжил, хотя продолжал работать на 20–30% от прежней мощности. В 1996 году он обанкротился, и на его месте остались лишь руины. Сейчас в поселке проживает 2968 человек (в 1979-м было 4112 человек), в основном это немолодые люди.

Что касается экологической ситуации в Красноярске, то Надя не преувеличила. Как только я ввела в поисковую систему "Красноярск режим черного неба", система выдала мне тонны информации: "Режим чёрного неба" – неофициальное название неблагоприятных метеорологических условий, усугубляющих рассеивание токсичных выбросов предприятий тяжелой промышленности. Официальной статистики по раковым заболеваниям в Красноярске и Красноярском крае нет, но, по данным Российского общества клинической онкологии, начиная с 2014 года (до этого подобные исследования не велись) число заболевших раком повысилось на 25%. В 2019 году появились сообщения о том, что в Красноярском крае рождаются дети с врожденными онкологическими заболеваниями. Ясно, что речь идет об экологической катастрофе, которая началась не сегодня.

Когда я немного написала о Наде на своей странице в фейсбуке, одна из моих "фейсбучных друзей" родом из Новосибирска и сейчас живущая в США, возмутилась: зачем о таком писать? Пишите лучше о морских закатах, американских музеях, парках, об "успешных сибиряках вроде меня и моего мужа". Её реакция напомнила мне какое-нибудь совещание редколлегии советского толстого журнала, на котором кого-нибудь ругали за нарушение принципов социалистического реализма, а также – как иллюстрацию этого принципа – фильм "Кубанские казаки".

Вера Винн – переводчик, с 1990 года живет в США. Оригинал этого текста опубликован на сайте Сибирь.Реалии

Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции.