Сергей Подсытник: "Мы вернемся в Россию и будем ее менять"

23-летний бывший заместитель координатора штаба Навального в Самаре Сергей Подсытник уехал из России после признания штабов Навального экстремистскими организациями. За границей активист занимался антикоррупционными расследованиями, в частности о бывшем губернаторе Самарской области Дмитрии Азарове, и помогал организовывать антивоенные акции. На Сергея Подсытника возбудили уголовное дело за "публичное распространение заведомо ложной информации об использовании Вооруженных сил РФ" и объявили его в международный розыск. Недавно активист написал, что заметил за собой слежку в Германии. О своем желании вернуться в Самару и надеждах на то, что самарцы смогут выбрать европейский путь развития, Сергей Подсытник рассказал Радио Свобода.

– Каким для вас стал день начала полномасштабной войны против Украины?

– Мне было отвратительно, но я сразу начал работать. Я в тот момент жил в Тбилиси, потому что уехал из России сразу после ареста бывшего координатора штаба Навального в Уфе Лилии Чанышевой. После эмиграции у меня начался депрессивный период. Но на фоне ужаса войны я смог собраться и начать работать. Мне проще работать в экстремальных обстоятельствах, я легко фокусируюсь на проблеме в ситуации неопределенности. Я школьный тренер игры “Что? Где? Когда?”, и мне понятен формат, когда за одну минуту нужно собраться в хаосе мыслей, предложений, идей и правильно ответить на вопрос. Я вынес из этой игры понимание, как эффективно действовать в моменте, оставляя эмоции на потом. Я воспринимал свое занятие политикой в России как командную интеллектуальную работу с большими рисками. И я научился в состоянии неопределенности выстраивать тактику и стратегию нашей деятельности. Когда началась война, я созвонился с активистами, которые оставались в Самаре, и мы начали организовывать антивоенное движение в Самаре.

– Вам тяжело дается эмиграция?

– Эмиграция – дело не очень приятное и естественное. Я за границей не мог быть полезен никому, даже себе в полной мере. У меня не было ни навыков, ни опыта, ни денег. Мне приходилось все время пользоваться помощью других людей. Об этой помощи мне даже не приходилось просить: в российской оппозиции много добрых и отзывчивых людей. За что им огромное спасибо. Но с момента отъезда из России я каждый день хотел вернуться. Уехал я только после того, как стало понятно, что моя легальная деятельность заместителя координатора штаба Навального в Самаре криминализована. Я надеялся пересидеть полгода в Грузии и вернуться, но не удалось.

– Чего добилось антивоенное движение в Самаре?

– Самару при сильном желании власти не удалось превратить в военный город. Самара не выглядит городом, где большая часть людей одобряет войну. Самарцы не увлеклись кружками по плетению маскировочных сетей и митингами в поддержку войны. На митинг в память погибших в Макеевке власти удалось, главным образом, притащить студентов государственных вузов, сняв их с пар. Самара как была прекрасным волжским торговым городом, где люди в первую очередь просят власть не мешать им жить, так она им и осталась. Провоенные потуги власти в целом выглядят наигранно. Россияне в достаточной степени ориентированы на Европу. Особый путь России – это штука, заботящая ограниченное количество дугинцев. Большинству россиян надо только, чтобы государство не мешало им жить по-человечески. Они массово в войне не участвуют и стараются всеми способами избежать мобилизации. Было бы странно, если бы россияне в страстном порыве бросились защищать родину. Во-первых, потому что на родину никто не нападал. Во-вторых, потому что родина не то чтобы все эти годы хорошо заботилась о людях. В Самарской области средняя зарплата 35–40 тысяч рублей. Очень сложно воевать на стороне страны, которая постоянно “кидает” людей.

– Почему, на ваш взгляд, россияне, и самарцы в частности, не выступили массово против войны с Украиной?

– Потому что страшно и жить хочется. У людей, которые живут в большой бедности и постоянно вынуждены выкручиваться, чтобы функционировать по-человечески, нет сил протестовать. И люди в целом не склонны протестовать. В начале войны мы во многих городах России увидели большие митинги. И это я считаю большим достижением гражданского общества. Я последовательно выступаю против введения санкций против всех россиян. Ограничения, которые для граждан России в целом ввел Евросоюз, навредили антивоенному движению. Наказание людей, которые не начинали войну против Украины, но испытывают на себе последствия действий, которые они не совершали, это лишь повод для ресентимента. Сначала россиян ограбил Путин, затем им прилетело от Евросоюза. Такие санкции, основанные на принципе коллективной ответственности, не мотивируют россиян бороться с властью, а побуждают их озлобляться на всех вокруг. Подобные меры настроили жителей России против Запада и либеральных ценностей. Либеральные ценности не подразумевают коллективной ответственности. Россияне – каждый из них – отвечает только за свои поступки, а не за решения Путина, который украл у них власть. В России живут не людоеды, а такие же обычные люди, как и везде.

– Как вы присоединились к команде Навального?

– Я школьником пришел волонтёрить в штаб Навального после того, как меня из-за участия в антикоррупционном митинге отвели к психологу. В кабинете психолога мне пытались объяснить, что нельзя ходить на митинги, а Навальный это плохо. Мне эти слова не понравились, я продолжил ходить на митинги и начал участвовать в деятельности штаба. Запись разговора с психологом мы разместили в интернете. И она была несколько дней в топе новостей. Я пришел в штаб Навального из-за подросткового протеста, но во время пандемии я увидел, до какой степени власти безразличны люди. С нами случилась огромная беда, а государство устранилось, свалив необходимость помогать на бизнес. Летом 2020 года я был кандидатом в депутаты от "Городских проектов" Максима Каца. Я занял на муниципальных выборах второе место. И я понял, что хочу профессионально заниматься политикой. После окончания выборов я пошел работать в штаб Навального. В тот момент в оппозиционную политику пришло много молодых, увлеченных, хорошо образованных, дружелюбных людей. У меня создавалось впечатление, что я способен влиять на политику своего региона. И я понимал, что самарцы могут выбрать меня как политика, если я докажу свою полезность. Я учился в одной из лучших в городе языковых школ с углубленным изучением английского языка, затем – в престижном лицее. У меня с юности было прозападное мышление, и оно не конфликтовало с тем, что я видел в Самаре. Я 1 сентября нового учебного года 9-го класса встречал на ЛГБТ-тусовке, не осознавая себя геем. Для меня Самара была европейским городом. Я всегда считал, что большинство россиян правые либералы – им нужно просто, чтобы их не трогали и не мешали заниматься своими делами и не отнимали деньги.

Сергей Подсытник в штабе Навального

– Почему вы – человек с европейскими взглядами – не уехали в Европу, а решили заняться политикой в России?

– Я до сих пор считаю Самару европейским городом. И я всегда думал, что уезжать надо не мне, а тем, кто втянул мой город в автократию. Самара от Загреба мало чем отличается. И она ближе к Германии, чем к Северной Корее. В Самаре до митингов Навального за одиночные пикеты почти не приговаривали к административным арестам.

– Как получилось, по вашему мнению, что сейчас Россия ближе к Северной Корее, чем к Германии?

– Это набор исторических случайностей и невыстроенные демократические институты. Работающие демократические институты делают такие случайности невозможными. Война и власть Путина – это не то, чего хочет большинство россиян. Автократия так устроена, что люди мало влияют на решения власти. Вся власть принадлежит одному конкретному человеку. История России после войны будет очень травматичной. Вернутся люди, которые сейчас воюют. Хотим мы этого или нет, нам придется заниматься реабилитацией военных. Люди, которые умеют убивать и страдающие ПТСР, если им что-то не нравится, часто берут оружие, идут убивать и грабить. Поэтому мы будем тратить огромные деньги на их реабилитацию.

– Как вас преследовала власть из-за работы в команде Навального в Самаре?

– Меня два раза арестовывали, а после признания штабов Навального экстремистскими меня забрали в военкомат и пытались отправить в армию, несмотря на непризывной диагноз. Меня обвинили в организации митинга, который прошел в Самаре после того, как Алексея Навального арестовали в аэропорту в январе 2021 года. Когда я был в эмиграции, на меня завели второе уголовное дело, за так называемые "фейки о ВС РФ" и меня объявили в международный розыск. В начале 2023 года отца вызвали в полицию – на столе полицейских лежали расшифровки моих роликов. Затем возбудили уголовное дело против меня за "фейки" и в его рамках начали проводить следственные действия. Потом силовики пришли с обыском к моим родителям. Дальше – отца и мать вызвали в полицию, силовики попытались вызвать младшего брата на допрос. Давление на мою семью я считаю местью за мои антивоенные расследования. Уголовное дело на меня возбудили из-за журналистских расследований о губернаторе Самарской области Азарове, “Макеевка. Апофеоз войны” и о производстве иранских дронов "Шахед" студентами в особой экономической зоне "Алабуга" в Татарстане. Недавно силовики приходили и опрашивали соседей в подъезде моего дома в Самаре, что они обо мне думают и видели ли они меня в последнее время. До меня власть дотянуться не может. И в рамках следственных мероприятий дотягивается куда может. Недавно я обнаружил слежку за мной в Германии.

Когда я был под арестом в Самаре, мне предлагала сотрудничать с ФСБ. Я отказался, тогда меня начали шантажировать. Силовики сливали информацию о моей сексуальной ориентации в провластные медиапомойки. Я им ответил, что своих не боюсь. Я открытый гей, никогда не скрывал свою ориентацию. Публичный каминг-аут я сделал, когда Путин подписал закон, запрещающий так называемую "пропаганду ЛГБТ".

– Как вы объясняете уничтожение властью прав ЛГБТК-людей в России во время войны?

– Есть две причины. Первая – необходимость занять чем-то силовые структуры. Антивоенные активисты уехали, а на допросы кого-то силовикам нужно таскать. Вторая – личная неприязнь Путина к ЛГБТ-людям. Гомофобия – не общественное веяние, а социализация определенного поколения. Детство Путина проходило среди настоящих убийц и преступников с поломанной психикой, вышедших из тюрем по первой хрущевской амнистии. Они несли в народ тюремные нравы, в том числе тюремную гомофобию, которая повлияла на отношение к ЛГБТ-людям Путина и его ровесников.

Сергей Подсытник в автозаке

– Многим ЛГБТ-людям комфортно жить в Европе из-за меньших рисков столкнуться с гомофобией и трансфобией. Почему вы – открытый гей – хотите вернуться в Россию и жить в Самаре?

– В Самаре я себя чувствую абсолютно комфортно как открытый гей. Сильной гомофобии я не замечал в Самаре. Я уже говорил, что до того, как я осознал свою ориентацию, я ходил на ЛГБТ-тусовку – это было нормально. Я в гей-клубы в Самаре ходил. Один из них был рядом со зданием Гордумы. Но мне с окружением очень повезло. Из моего окружения скорее выгнали бы гомофоба, чем гея. Гомофобия в Самаре, конечно, есть, но эти остатки тюремной культуры в россиянах можно изжить.

– Почему вы продолжаете работать на демократическое будущее России даже в эмиграции?

– У меня есть надежда, что однажды я вернусь в Россию. Я хочу, чтобы люди, которые остались в России, понимали, что они не одни. Чем больше людей за границей будут выступать против войны, тем больше антивоенных россиян в России почувствуют поддержку и смогут сохранить нормальное психологическое состояние. Я хочу вернуться в Россию, в которой будет меньше травмированных людей.

– Почему вы верите, что у России еще есть перспективы стать страной, где могут без больших рисков жить люди с европейскими ценностями?

– Люди в массе с ума не сошли, Путин не вечен. Максимум он проживет 20 лет. Я тоже надеюсь прожить 20 лет и больше. Аппаратчики, которые останутся после Путина, слишком сильно не хотят быть под санкциями, и с ними можно будет договориться. Мы те, кто желает своей стране европейского пути развития, вернемся в страшную небезопасную Россию. Нам придется ее менять и возвращать в норму, потому что никто больше этого не сделает. Я свою страну люблю. Я добровольно взял на себя обязательства перед ней. И я должен их последовательно выполнять.