Если исключить "Эмилию Перес" Жака Одиара, в фестивальном конкурсе до самого конца позиции претендентов на лидерство были сомнительны, и никто не мог со стопроцентной уверенностью предугадать его итоги. Все ждали, когда под занавес покажут "Семя священного инжира" Мохаммада Расулофа.
Имя этого иранского режиссера не раз звучало на фестивалях мира, но также в горячих политических новостях. Несколько лет назад его фильм "Зла не существует" получил "Золотого медведя" Берлинале; другая картина, "Неподкупный", которую прозвали "иранским "Левиафаном", награждена в Каннах призом программы "Особый взгляд". Мохаммад Расулоф, наряду с Джафаром Панахи, давно находится в открытом противостоянии с иранским режимом, известен своими протестными выступлениями и не раз подвергался репрессиям.
Незадолго до фестиваля поступили сообщения о том, что суд приговорил Расулофа к восьми годам заключения, порке и конфискации имущества. Столь дикий приговор кинематографисту с мировым именем, судя по всему, был связан с его отказом отозвать свой новый фильм, отобранный в каннскую программу. Потом донеслись слухи, что режиссеру удалось покинуть Иран. И когда картину показали в Каннах, посмотревшие ее в некотором смысле поняли ярость иранских властей. Остается удивляться, как вообще ее удалось снять в условиях строжайшего контроля, людоедских законов и цензурных запретов.
В первый же день его заставляют подписать смертный приговор, даже не дав ознакомиться с материалами обвинения
Фильм начинается с короткого кадра (он потом несколько раз повторяется) в помещении следственного комитета, где главный герой Иман только что получил престижную должность. У каждой двери офиса, словно изваяние, застыл бородатый человек – то ли охранник, то ли проситель: их странные позы и ракурсы, в которых снято зловещее учреждение, довольно сюрреалистичны. Поздно вечером Иман едет в загородную мечеть, чтобы поблагодарить Аллаха за повышение, а потом отправляется домой рассказать о своем карьерном росте жене. Теперь у него статус следователя, к этому он шел все двадцать лет безупречной службы в правоохранительных органах. Еще один шаг – и его назначат судьей (статус, о которой можно только мечтать), но уже сейчас он может занять новую квартиру в элитном районе города с тремя спальнями – к радости двух девушек-дочерей.
Кадр из фильма "Семя священного инжира"
Однако, едва приступив к новой работе, Иман обнаруживает, что за привилегии приходится платить. В первый же день его заставляют подписать смертный приговор, даже не дав ознакомиться с материалами обвинения: таков категорический приказ прокурора. И как раз в эти дни (действие происходит в 2022 году после гибели Махсы Амини, расплатившейся за "неподобающее ношение хиджаба") Тегеран оказывается охвачен молодежными протестами, суды завалены сотнями заведенных дел, множатся смертные приговоры. Иман испытывает тяжелый стресс от того, что вынужден предать юридические принципы, которым его учили, но сопротивляться беззаконию не способен.
Гражданская война вскоре приходит в его собственный дом. Жена предупреждает дочерей, что они должны быть крайне осторожны с друзьями и посторонними, а также в соцсетях, чтобы не повредить репутации отца. Но девушки не хотят слушать эти поучения и, вопреки предостережениям матери, берут под свою опеку однокурсницу старшей из них: она оказалась среди демонстрантов, и полицейский выстрелил ей в глаз. Сестры не вылезают из интернета, отслеживая в реальном времени происходящее на улице; так камерное пространство фильма расширяется; мы видим напор протестующей молодежи и бесчинства "сил порядка".
Мохаммад Расулоф и его коллеги на красной дорожке фестиваля
Юрист чувствует, что полностью утратил доверие и уважение дочерей, симпатизирующих уличным протестам
Триггером дальнейших событий становится пропажа пистолета, который Иману выдали для самозащиты. К тому времени его нервы окончательно расшатались, и в хищении оружия подозреваются самые близкие. Начальник главного героя устраивает якобы сеансы психотерапии, а фактически – допросы с пристрастием всех трех женщин, живущих в квартире. Эти достаточно токсичные сцены "блатных допросов" дают представление о том, как жестоко и цинично ведут себя следователи с теми, кого просто задержали на улицах.
Между тем персональные данные Имана выложены в сеть; чуя, что оппозиция может начать на него охоту, он увозит семью в глухую деревню, на свою малую родину. При этом провластный юрист чувствует, что полностью утратил доверие и уважение дочерей, симпатизирующих уличным протестам, и даже до поры до времени лояльная жена перестает быть его безоговорочной союзницей.
Последняя треть фильма разыгрывается в деревенском доме и в живописных руинах старого заброшенного города. В приступе тяжелой паранойи Иман превращается в маньяка, всюду видящего врагов, запирает жену и старшую дочь в темных подсобках дома. Но тут на авансцену выходит младшая, четырнадцатилетняя, представляющая новое поколение иранок и иранцев – то самое "семя священного инжира", что должно рано или поздно дать свои плоды. Именно ей, самой юной героине, Расулоф доверяет поставить финальную драматическую точку в фильме, который, начинаясь как семейно-политическая драма, превращается в настоящий крутой триллер.
Этим страстная обличительная картина Расулофа напоминает фильмы итальянского политического кино полувековой давности. А параноидальный следователь в исполнении Миссы Зареха перекликается с сатирическим образом полицейского извращенца из классического фильма Элио Петри "Следствие по делу гражданина все всяких подозрений". Разница в том, что итальянские фильмы разоблачали коррупционеров демократического режима, обычно имевших нелегальных покровителей; в иранском случае речь идет о глубокой порочности самого режима аятолл и фундаменталистов. Элио Петри с его единомышленниками не грозили тюремные сроки, им не приходилось бежать из страны. Мохаммад Расулоф столкнулся именно с этой неизбежностью. Выступая на премьере в Каннах, он держал в руках портреты своих актеров – Миссы Зареха и Сохейлы Голестани. Они, прекрасно сыгравшие в протестном фильме, остались в Иране на положении заложников. А сколько еще таких инакомыслящих заложников в этой большой и богатой талантами стране?
Фильм Расулофа получил Специальный приз жюри, а также приз ФИПРЕССИ – международной кинокритики – и награду Экуменического жюри. Его премьере, а потом награждению каннская публика аплодировала стоя. Иранское кино по-прежнему имеет высокий рейтинг в мире благодаря высокому художественному качеству и смелости, с которой оно в тяжелейших условиях поднимает самые болезненные проблемы общества.
Ничего подобного невозможно представить в сегодняшней России. Подцензурное кино, производимое под зонтиком государственных структур, в лучшем случае беспроблемно, в худшем – имеет привкус пропагандистского заказа. После вторжения в Украину российский кинематограф перестал быть желанным гостем на мировых кинофестивалях. Тем не менее в этом году в Каннах весьма заметно обозначился русский след – к большому раздражению активистов отмены российской культуры. И это вовсе не было результатом стараний путинских пропагандистов.
Во "Вторжении" Сергея Лозницы даже на фоне кадров с инвалидами войны и разрушенными домами одним из самых тяжелых эпизодов оказался тот, что снят в книжном магазине. Люди приносят сюда книги на русском языке (даже зарубежных авторов), их собирают и связывают в стопки, потом развязывают и бросают в кузов машины, прессуют, превращают во вторсырье. Эта судьба ждет сочинения Ленина и Сталина, Достоевского и Блока, Драйзера и Андре Моруа.
Смотри также "Мой герой – народ Украины". Сергей Лозница – о фильме "Вторжение"При этом тот же самый Достоевский, хотя бы впроброс, упоминался не в одной фестивальной картине. А в фильме-гротеске Йоргоса Лантимоса "Виды доброты" съехавший с катушек начальник требовал от своего подчиненного (и по совместительству любовника) ежедневно штудировать "Анну Каренину". Да, эти упоминания скорее пародийны, но они тоже говорят о живучести и неистребимости культурных клише.
На первый план выходит анонимный секс с чернокожим партнером
Ну и, разумеется, тяжелой поступью, несмотря на старания Кирилла Серебренникова смягчить ее, прошел по территории Каннского фестиваля Эдуард Лимонов. Особенно недовольны остались украинцы и французы; последние отказали певцу "великой эпохи" в кредите доверия после его неприглядных похождений в Боснии во времена этнических чисток. Именно эта гнусная фаза его богатой биографии составляет существенную часть книги Эммануэля Каррера, причастного и к сценарию фильма. Но Серебренников упоминает ее только в финальных титрах и гораздо больше увлечен живописанием витального лирического героя Эдички, созвучным его собственной книге. И здесь на первый план, разумеется, выходит анонимный секс с чернокожим партнером; элементы гей-эстетики ощутимы и в символическом воспроизведении воинственных упражнений нацболов.
Смотри также Великие эпохи. "Лимонов" и другие фильмы Каннского фестиваляНо, пожалуй, нигде экспансия токсичной "русскости" не была столь провоцирующей и нахальной в ее "милой непосредственности", как в американской "Аноре" Шона Бейкера. Тут уже не пахло никаким культурным слоем, а русский язык, преимущественно матерный, звучал из уст юного отпрыска и мафиозного окружения олигарха, сотрясал его роскошный дом на Манхэттене, а потом откликался эхом забегаловок на Брайтон-Бич. Камертоном повествования о нравах этой среды может служить бодрый бородатый тост "Чтоб х** стоял и деньги были!"
Почти все другие персонажи картины – как и исполнители этих ролей – корнями связаны с Россией или с Советским Союзом
Все это – только лишь колоритный фон для хулиганской, с элементами сатиры и кэмпа, комедии о стриптизерше, на несколько дней ставшей невесткой миллиардера и женой его балбеса-сына, а в итоге нашедшей счастье с симпатичным гопником из обслуги олигарха. Но даже в качестве экзотики и комедийного антуража подобный образ жизни показался многим оскорбительным. И хотя действие фильма датировано довоенным временем, у зрителей могло сложиться впечатление, что ничто и сегодня не изменилось, что олигархи со своими подручными чувствуют себя столь же безнаказанно и могут манипулировать американским законом.
Шон Бейкер доволен наградой
Все было бы ничего, если бы "Анора" осталась лишь одной из десятков показанных на фестивале премьерных картин. Но жюри во главе с иконой инди-кино Гретой Гервиг присудило другой иконе (речь про Шона Бейкера) "Золотую пальмовую ветвь". И это уже был в глазах многих форменный скандал. Как могло случиться, что Марк Эйдельштейн, самый модный молодой артист России, с красной дорожки Московского фестиваля, не меняя выражения лица, перешел на каннскую? Да и почти все другие персонажи картины – как и исполнители этих ролей – корнями связаны с Россией или с Советским Союзом. Это и Юра Борисов, и Дарья Екамасова, и Карен Карагулян, и Ваче Товмасян, и Алексей Серебряков. Только Анору (Ани) играет американка Майки Мэдисон, да и то предки ее героини родом из Узбекистана, и она немного говорит по-русски.
Здесь впору задуматься о том, насколько отличается оптика, через которую воспринимают реальность жизни и кинематографа в Европе (особенно Восточной) и в Америке. Те, кто близки к сотрясающим европейский континент конфликтам, остро переживают их и проецируют свои эмоции даже на самые невинные развлекательные киносюжеты. А вот для условной Греты Гервиг (на ее месте могли оказаться любые другие западные кинематографисты и кинокритики) "Анора" – родственница "Ниночки" Эрнста Любича и "Красотки" Гэрри Маршалла. Комедии – редкие гости престижных фестивальных конкурсов, но если уж они на них попадают, то вполне могут победить – нравится это кому или нет.