Темная экология

Сергей Медведев: Наше экологическое будущее наступает буквально на глазах. Природные катаклизмы 2021 года: наводнения, небывалая жара, да, собственно, и пандемия ковида – это очень важный сигнал от природы: что-то не так в наших отношениях с окружающей средой. Этими вопросами занимается такая дисциплина, как "темная экология". Экология из предмета света, разума, некоей понятности, объяснимости природы становится предметом страха и темноты: природа как некий объект ужаса.

Насколько необратимо мы изменили планету? Смогут ли на ней жить будущие поколения? Можно ли исправить наши отношения с природой? В гостях у Радио Свобода – Александр Вилейкис, философ, сотрудник Тюменского государственного университета.

^{Видеоверсия программы}

Корреспондент: За последние несколько десятилетий природа на Земле сильно изменилась. Загрязнение воздуха, глобальное потепление, погодные катаклизмы затронули практически каждую страну на планете. От наводнений, пожаров и других аномальных природных явлений за 20 лет, по подсчетам ООН, погибли свыше 600 тысяч человек. Человеческая деятельность нанесла природе огромный ущерб. Для человечества это означает, что пора остановиться, переосмыслить свои отношения с природой, так как последствия могут напрямую повлиять на благополучие и выживание человечества ввиду утраты биоразнообразия и деградации экосистем. Пандемия коронавируса напомнила, что человек беззащитен и слаб перед лицом природы.

В связи с этим мы все чаще слышим термин "темная экология": это новый предмет, который подчеркивает слабость и зависимость человека от природы. Светлому и привычному миру британский философ Тимоти Мортон противопоставляет новый, непознанный – темный.

Александр Вилейкис: "Темная экология" – это удобное сочетание нескольких терминов, которые в совокупности образовали очень модное течение. Не зря до определенного момента говорили, что новый цвет философии – черный или темный. "Темная экология" как дисциплина говорит о том, что нужно срочно пересматривать наши отношения с природой, так как мы уже не существуем в светлом адекватном формате, когда есть свет человеческого разума, который управляет и разбирается с окружающей средой, а есть только страх, ужас и тьма. Мы не очень понимаем, что делать; природа явно больше, чем человек и человечество в целом.

Затем выступало "темное просвещение", как проект, который предлагал отменить классическое просвещение, отказаться от всех идей, которые возникали тогда, и задуматься о том, что пошло не так в период промышленной революции. В тот же самый период в философском направлении одной из модных дисциплин был разговор о философии ужаса, о темной урбанистике.

Сергей Медведев: Эффекты глобального потепления, которые мы наблюдаем в последние годы, это уже мощные звонки: небывалые со времен Средневековья наводнения, небывалые лесные пожары, небывалая жара плюс 50 в Ванкувере.

Александр Вилейкис: Самое страшное не то, что климат меняется (к этому еще можно было бы адаптироваться), а то, что он меняется непредсказуемым образом. Перед этим бессильны человеческие достижения и методы подготовки. Это намного более серьезная проблема, чем даже ковид. Как показывают прогнозы климатологов, скорее всего, к концу столетия температура планеты поднимется на два или более градусов.

Сергей Медведев: Что предлагает "темная экология"? Смириться с этим, как с неизбежностью? Принять, и, как романтический герой, наблюдать, как жизнь превращается в руины?

Александр Вилейкис: Напротив, основа "темной экологии" – это попытка переосмыслить и отказаться от романтизма, потому что романтизм и заложил наши отношения с природой в том ключе, в котором большинство из нас их имеет. "Темная экология" отрицает эту идею, говорит, что мы – очень плотная часть природы. Большая часть ДНК, которую мы несем на борту, нам не принадлежит. "Темная экология" говорит, что нужно понять природу и принять ее такой, как она есть: большой, меняющейся, могущей изменить человеческое существование. Мы живем рядом с таким гиперобъектом, как природа, и это нечто несравнимо большее, чем мы. Когда мы сталкиваемся с чем-то таким большим, мы чувствуем панику и собственное бессилие, понимая, что никак не можем на него повлиять.

Сергей Медведев: Другое понятие времени. Мы употребили ядерную энергию, произвели ядерные испытания, оставили в природе уран, а он будет лежать и полураспадаться еще многие столетия после того, как нас уже не будет на Земле. В этом, наверное, суть эпохи антропоцена. Говорят о новой геологической эпохе, которая наступила вслед за голоценом.

Александр Вилейкис: Это эпоха, в которой человек оставил необратимые следы на теле планеты, наследил так, что это нельзя убрать.

Сергей Медведев: Что говорит "темная экология": что нам нужно изменить наше отношение к природе, пересмотреть идею "не стоит ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача", то есть модернистское, просвещенческое, потребительское отношение к природе?

Александр Вилейкис: В целом она предлагает ровно это: остановиться и задуматься о своем отношении к природе. Но "темная экология" не предлагает поддаваться панике или махнуть рукой и сказать: раз климат все равно меняется, я могу продолжать загрязнять атмосферу. Это скорее предложение понимать, что перемены неизбежны, что мы не можем все контролировать, но перестать требовать этого контроля, начать свыкаться с тем, что мир может поменяться и, возможно, это интересно исследовать.

Свалка в Калининском районе Новосибирска

Сергей Медведев: И увидеть мир как некое чудесное и непостижимое вокруг нас. Если один из принципов модерна – это расколдование мира, о чем говорил Макс Вебер, то, наверное, нужно снова заколдовать мир. Это возвращение к неким домодернистским практикам общения с природой, к язычеству, пантеизму, анимизму? Верить в русалку, в домового…

Александр Вилейкис: Большинство из нас – люди, которые выросли и жили в городах. Мы имеем совершенно другой образ мыслей, мы не можем напрямую вернуться к деревенскому доромантическому образу жизни, когда мир и был заколдован. Мы уже не имеем этой оптики, потому что не выросли в этом контексте.

В то же время город порождает свои мифы, свои городские легенды. Даже технологии порождают свои мифы. Это новый период сплетения абсолютно мифологического сознания с продуктами рациональности. В этом смысле заколдовать мир – это попробовать отказаться от идеи регламентации всего, от четких причинно-следственных связей, попробовать впустить в этот мир больше неопределенностей, чуть-чуть отпустить контроль.

Сергей Медведев: Рассуждает Дмитрий Хаустов, историк философии.

Дмитрий Хаустов: "Темная экология" не предполагает выхода из порочного круга экологической деградации. Она скорее сталкивает нас с мыслью о том, что наши судорожные, параноидальные попытки выйти из экологической деградации теми средствами, которые нас в эту деградацию загнали, это очень серьезное противоречие, это наша с вами могила. "Темная экология" отличается от просто экологии тем, что она не предлагает вам решений, выводов, технических средств разрешения проблем, потому что этими же самыми техническими средствами эти же проблемы и были созданы.

"Темная экология" – это скорее стиль, некоторая интеллектуальная этика, она предлагает обратить внимание именно на то, что мы находимся в ситуации невозможности решения проблем. Решение некоторым образом зависит не от нас. Если мыслить пессимистически, то мы уже обречены на этот самый конец. Хотя я бы не назвал Мортона пессимистическим философом: он сохраняет какой-то задор. Он предлагает смотреть на эту ситуацию с некоторой умиротворенной улыбкой и попытаться помыслить экологию без природы.

Это, можно сказать, синоним "темной экологии" – "экология без природы". "Природа" – это понятие, уже нагруженное некоторым шлейфом просвещенческого мышления и просвещенческих катастроф. Поэтому Мортон и его коллеги предлагают отказаться от понятия природы, вводят экологию без окружающей среды. Природа – это то, что противопоставляется человеку, человеческой технике, человеческой науке. Именно это противопоставление, нагруженное этически, политически и так далее, и привело нас к этой ситуации.

Сергей Медведев: В самом деле, понятие окружающей среды очень эгоистично, антропоцентрично: это то, что окружает нас, мы – центр этой окружности. Тогда надо изъять человека, эту революцию, которую ввел Ренессанс, революцию перспективы, что природа начинается от нашего зрачка.

Александр Вилейкис

Александр Вилейкис: В этом смысле не случайно "темная экология", как и многие современные философские учения, пытается опираться не на Ренессанс и не на романтизм, а на эпоху барокко. Один из главных ценностных элементов барочной живописи и скульптуры заключается в непонимании того, где заканчивается картина и начинается собственно мир. Британский социолог Джон Ло написал прекрасную книгу: "После метода". Он показывал, исходя из логики, которую использовало искусство барокко, что можно очень сильно изменить наши представления не только о природе, но и об обществе.

Сергей Медведев: По-моему, Россия – одно из таких пространств "темной экологии", где человек уже смирился с разрушением окружающей среды.

У вас был интересный проект исследования Мурманска и его окрестностей. Тимоти Мортон был в Никеле, где тоже разрушенный экологический пейзаж. А еще хотелось бы поговорить о нефтяных промыслах Тюмени, о "темной экологии" российской нефтянки.

Александр Вилейкис: То, что мы обнаруживали, работая с исследованиями нефтянки, это потрясающий мортоновский мир анимизма. Люди, работающие непосредственно на нефтедобыче и геологоразведке (что называется, в поле), подобно нашим предкам, до определенной степени верят, что нефть живая, с ней надо разговаривать, взаимодействовать, чтобы не произошло ничего плохого. Это не попытка повелевать природой, не первобытный страх, но первобытное желание ее заговорить. В рациональном сознании это называется суевериями. А когда человек уходит с полевой работы и возвращается на работу кабинетную, то спустя год-полтора нефть превращается буквально в несколько цифр: сколько добыто, какова цена. Про весь этот первобытный анимизм он совершенно забывает.

В Мурманске и области другая ситуация: отношение к окружающей среде наложилось на воспоминание об очень благостном для людей времени в истории города, 70-80-х годах. Ведь город во многом вырос благодаря огромным советским дотациям, монументальному проекту по покорению Арктики. Основная идея была иметь крупный город за Полярным кругом, на границе с натовской страной Норвегией, главную базу Северного флота. Микрорайон там мог вырасти за месяц. В других регионах Севера большую стройку ассоциируют с загрязнением природы, и сразу появляются экопротесты. А в Мурманске этого не происходит, там стройка накладывается на этот миф о счастливых деньгах, и людям кажется, что жизнь снова забила ключом.

Сергей Медведев: Но на самом деле там идет депопуляция.

Александр Вилейкис: С начала 90-х население Мурманской области сократилось примерно в два раза, самого города Мурманска – тоже в два раза, хотя к нему административно присоединяли новые территории.

Сергей Медведев: При этом происходит экологическая деградация этих территорий. Тот же Никель, алюминиевые города, Норильск, Воркута… Экологические катастрофы зимой постигают многие северные, сибирские города.

Александр Вилейкис: Хочется верить, что в России в какой-то момент начинается период, когда корпорации задумываются об экологической ответственности. Некоторые корпорации готовы вкладываться в разнообразные проекты по изучению природы, спонсируют выставки. Конечно, хотелось бы, чтобы это были не только замечательные выставки, но и дотации непосредственно в тех местах, где они добывают, забота о чистом производстве.

Норвежские проекты добычи нефти доказали, что ее можно добывать практически безотходным образом. Существует проект кочевых добывающих городов, когда небольшой город развертывается рядом с добывающими вышками, живет, пока там есть нефть и ее целесообразно добывать, а потом сворачивается. Главная идея, чтобы город исчез и не оставил после себя следов, чтобы природа осталась в том состоянии, в котором была.

Можно посмотреть на советскую Воркуту и увидеть, какие заброшки, руины остаются после того, как уезжают люди. Там огромная депопуляция населения, куча заброшенных городов.

Шины в Иркутском водохранилище

Сергей Медведев: Логика советской индустриализации, советского освоения территорий – это, по-моему, вообще логика руинирования. Территория России сплошь покрыта шрамами великих строек социализма. Миллионы пустых бочек, оставленных на северном побережье, радиационные маяки, радиоактивные свалки… Даже в дальнем Подмосковье, еще не освоенном девелопером, остатки каких-то металлических конструкций, ферм, ржавеет техника, брошенная в полях.

Александр Вилейкис: В барокко все происходило на фоне римских руин, а у нас все происходит на фоне советских.

Сергей Медведев: Говорит ли это о некоем антиэкологическом мышлении, которое существует в России: мы живем на окраине некоего бескрайнего леса, куда можно выносить все свои издержки?

Александр Вилейкис: В СССР оно существовало на сто процентов, в современной России до определенного момента тоже работало. Благодаря усилиям, которые делаются сейчас с точки зрения просвещения, разговорам об изменении отношения к окружающей среде, разнообразным низовым инициативам (например, по раздельному сбору мусора), как минимум в глазах нового поколения это отношение меняется. Возможно, мы не столь безнадежны.

Сергей Медведев: Идея "темной экологии" еще раз напоминает о том, что природа – это огромная и непознаваемая сущность, на окраине которой мы живем, и мы должны с ней взаимодействовать. Это еще один призыв к нашей экологической ответственности и заботе о будущем планеты.