Прозвучавшее недавно в Украине предложение называть Россию (на украинском языке) Московией вызвало много шума прежде всего в стране, "переименовать" которую предложено. С одной стороны, дело носителей любого языка, как им называть тот или иной географический объект: та же Россия по-фински Venäjä, а по-латышски Krievija, и никаких конфликтов это не вызывает. С другой – понятно, что такого рода названия складываются исторически, а не вводятся указом или правительственным распоряжением. Так что украинскую инициативу следует рассматривать исключительно в контексте нынешней войны с Россией, но это не только троллинг, адресованный государству-агрессору. Сторонники "переименования" хотят ассоциировать Россию с доимперскими временами Московского княжества – и, видимо, с соответствующими границами, пролегавшими довольно далеко от пределов нынешней Украины.
Если начать распутывать клубок исторических, психологических и идеологических смыслов, намотанный вокруг дихотомии "Россия – Московия", можно найти немало интересного, в том числе и натолкнуться на возможные варианты развития событий после того, как война закончится. То, что она закончится миром, нынче не отрицает даже Сергей Шойгу, вопрос "лишь" в том, когда и каким именно миром. При всём её ужасе и абсурдности, российско-украинская война выросла из истории востока Европы и определит его будущее на десятки лет вперед.
Смотри также Почему не сдаётся Украина? Анатолий Стреляный – к годовщине войныНазвание "Московия" в сегодняшнем контексте – это маркер изолированности, отделенности России не только от Европы, но и от наследия той средневековой Руси, которая сформировалась вокруг Киева и частью тогдашней Европы, несомненно, была. Её преемницей и считает себя Украина, недаром патриарх ее историографии и первый глава Украинской Центральной Рады Михаил Грушевский назвал свой десятитомный труд "История Украины-Руси". Эта изначально европейская Украина противопоставлена сейчас "азиатской" Московии и ее "Русскому миру". Хотя то, что с этим миром в географическом и политическом смысле всё на самом деле довольно запутанно, знал еще австрийский путешественник барон Сигизмунд Герберштейн, заметивший в своих "Записках о Московии" (1549), что "Руссией владеют ныне три государя; большая ее часть принадлежит [великому] князю московскому, вторым является великий князь литовский, третьим – король польский, сейчас владеющий как Польшей, так и Литвой".
С одной стороны, представление о давнем историческом и культурном единстве "Руссии"-Руси-России, с другой – очевидная особость, отдельность ее частей, разделенных историей еще в XIII–XIV веках. Соперничество этих двух, как сказали бы сегодня, геополитических проектов определяло историю России, Украины и Беларуси в течение многих веков. Москва, подмявшая под себя другие княжества северо-востока Руси, гордилась византийским наследием – православием и самодержавием. Она провозгласила себя "Третьим Римом", отличным от прочей Европы в религиозном и политическом смысле. Западная и юго-западная Русь, то есть будущие Беларусь и Украина, став частью польско-литовской унии, оказались на европейской орбите, со своими шляхетскими сеймами и казачьими кругами, с магдебургским правом городов и религиозным многообразием. Если попытаться изобразить оба проекта пространственно, то московский скорее напоминал пирамиду, а польско-литовско-руський (в такой транскрипции это слово присутствовало в документах Великого княжества Литовского) – мозаику.
Маятник качался то в одну, то в другую сторону
У обоих вариантов устройства востока Европы имелись свои преимущества и слабости, и оба отчаянно "толкались локтями". Даже историки порой теряются с определением точного количества полномасштабных войн и мелких приграничных конфликтов, которые вели между собой в XV–XVIII столетиях Московия/Россия и Литва/Речь Посполитая. Маятник качался то в одну, то в другую сторону. В XVII веке на грани краха оказались вначале Московское государство, затем Речь Посполитая, причем оба раза они не только противостояли друг другу, но и отбивались от прочих любителей поживиться: шведов, турок, немцев... История – процесс открытый, и можно только гадать, чтó было бы с востоком Европы, если бы на московском троне удержался загадочный реформатор-самозванец Лжедмитрий I со своим польским окружением или если бы воинственный король Швеции Карл X сумел восстановить польско-шведскую унию.
"Отторженная возвратих": памятная российская медаль времен Екатерины II, посвященная разделам Речи Посполитой
Как бы то ни было, к концу XVIII века московская самодержавная пирамида обрела стараниями Петра I и его наследников колоссальные размеры Российской империи, а мозаика Речи Посполитой под влиянием внешнего давления и внутренних неурядиц распалась. Представление об изначальном и якобы вечном единстве Руси-России, ныне под эгидой Петербурга, стало доминировать на просторах империи. Екатерина II отчеканила его в виде девиза на медалях, выпущенных по случаю разделов Речи Посполитой: "Отторженная возвратих". Любые альтернативы, подчеркивавшие языковые, культурные и исторические особенности украинцев и белорусов, их необщность с великороссами, ныне считались опасной крамолой, подлежащей искоренению и запрету, "польской интригой" или "изобретениями австрийского генштаба".
Но исторический маятник не перестал качаться. На смену эпохе империй пришло время наций. Этого не могли не учитывать даже большевистские восстановители распавшейся Российской империи: Советский Союз был сшит из национальных республик, хоть и повиновавшихся центральной московской власти. "Толкание локтями" возобновилось: проекту мировой коммунистической революции, остановленному и отброшенному назад под Варшавой в августе 1920 года, противостояли "прометеистские" схемы национального освобождения народов СССР под водительством восстановленной Польши. В 1939 году имперские пирамиды Гитлера и Сталина разделили между собой восток Европы. Результатом их последующего неизбежного столкновения стало фактическое распространение власти Москвы до Вены и Берлина – мест, которые никакая Екатерина не отважилась бы назвать "отторженными и возвращенными".
Маятник продолжал своё движение, и спустя менее чем полвека вначале "лагерь стран социализма", а затем и СССР разлетелся на национальные куски. Часть из них нашла идеологическую надежду, а затем и политическую и экономическую опору в ЕС, новом варианте европейской мозаики. Другая продолжала ориентироваться на Россию, рассчитывая на выгодность и привычность старых связей, уже в новой, менее жесткой конфигурации СНГ, ЕвразЭС и прочих аббревиатур. Но за три посткоммунистических десятилетия выяснилось, что и в геометрии отношений с соседями, и во внутреннем устройстве самого российского государства Москва по-прежнему предпочитает одну фигуру – пирамиду авторитарного подчинения. Именно здесь следует искать главную причину разрыва между Россией и Украиной: при несомненном историческом и культурном родстве двух народов структура и психология обоих обществ очень различны.
Когда второй президент Украины Леонид Кучма прозрачно, хоть и в весьма дружественном тоне, намекнул на это названием и содержанием своей книги "Украина – не Россия" (2003), в Москве, похоже, обиделись, но виду не подали. Однако позднее обида проросла, а после двух Майданов кремлевские представления об устройстве востока Европы вернулись к екатерининским, если не более ранним временам. Украину, не говоря уже о Беларуси или Молдове, в Москве не воспринимали всерьёз, видя в них, как и в большей части постсоветского пространства, то "отторженное", которое следует в очередной раз возвратить. Так открылся путь к нынешней войне.
Сейчас уже понятно, что украинская трагедия принесет множество изменений не только самой Украине и России, но и Европе и миру в целом. Украина, вопреки расчетам Москвы, оказалась куда крепче, чем когда-то Речь Посполитая, и держит удар. Вне зависимости от того, удастся ли ей полностью восстановить свои международно признанные границы, по итогам войны Украина окажется психологически и экономически израненным, но морально крепким и единым национальным государством. С ним нужно будет считаться не только России, но и Западу.
При этом ход войны привёл к определенному смещению политического центра тяжести в рамках Европы. С самого начала вторжения Украину наиболее активно поддерживают былые беглецы из соцлагеря: стоит напомнить, что первыми европейскими лидерами, приехавшими в Киев вскоре после начала российской агрессии, были премьер-министры Польши, Словении и Чехии. Страны восточной части ЕС приняли большинство беженцев из Украины. Голос этих стран звучит теперь на европейских саммитах и форумах громче и увереннее, чем раньше, с непременным рефреном в адрес западных соседей: а мы ведь вас предупреждали!
В Кремле плохо читали Макиавелли, утверждавшего, что "войны начинаются по вашей воле, но не прекращаются по вашему желанию"
Действительно, заявления, полные скепсиса и тревоги относительно намерений Москвы, звучали из Варшавы и Риги, Праги и Вильнюса ещё тогда, когда Берлин и Париж наращивали объемы торговли с Россией, а западные "политические тяжеловесы" дружески хлопали Владимира Путина по плечу. Сейчас Германия и Франция вынуждены это признать, и их политическое лидерство в Европе совсем не так бесспорно, как до 24 февраля 2022 года. Кроме того, оказалось, что евроатлантические связи никуда не делись, роль США в обеспечении европейской безопасности по-прежнему велика, а НАТО живее всех живых. За время украинской войны наметились очертания нового Запада, более сплоченного и менее склонного путать политику с хозяйственной бухгалтерией и идти на уступки диктатурам. Впрочем, не факт, что это единство сохранится и после войны. Ведь новообретенная самоуверенность восточноевропейцев не опирается на достаточную экономическую мощь, а в политическом плане они заметно консервативнее западных соседей, что может со временем вызвать новые конфликты и противоречия.
Что же до России, то не исключено, что она действительно превращается в Московию. Но не потому, что так захотела Украина, а потому, что нападение на соседнюю страну отдалило Россию от Европы сильнее, чем неграмотность, предрассудки и плохое состояние транспорта во времена барона Герберштейна. Судя по тому, как проходил недавний визит лидера КНР Си Цзиньпина в Москву, Путин и его окружение решили искать счастья на Востоке. Как это может выглядеть, вполне реалистично описывает российский эксперт по Китаю Александр Габуев на страницах The Economist: "Российская экономика приспособится – с огромной китайской помощью – к новой модели: более бедная и технологически отсталая, но устойчивая. Китай будет поглощать большую часть экспорта России и станет для неё единственным источником современных технологий; российская финансовая система будет полностью юанизирована. Попавшие под санкции руководители российских спецслужб и военная верхушка станут новой элитой страны: в большинстве своём ветераны украинской кампании, не имеющие с 2014 года опыта поездок на Запад, многие из них – с детьми, обучающимися в ведущих китайских университетах".
В истории ничего не предопределено, и может случиться, что сценарий развития событий в России и Украине, Европе и Китае будет иным. Но на данный момент ров, вырытый Путиным между Россией и формирующимся новым Западом, частью которого может стать и Украина, выглядит настолько глубоким, что его преодоление кажется титанической работой. Неизвестно, найдутся ли по обе стороны этого рва люди, готовые ею заниматься. Пока же остается лишь горько удивляться тому, насколько невнимательно в Кремле читали Никколо Макиавелли, утверждавшего, что "войны начинаются по вашей воле, но не прекращаются по вашему желанию".
Ярослав Шимов – историк и журналист, международный обозреватель Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции