Принятый недавно в Украине закон о запрете исполнения российской музыки в общественных местах и в cредствах массовой информации выглядит весьма примечательно. Речь не идёт о запрете русскоязычных песен, которые могут сочинять и украинские авторы, ограничивается лишь распространение произведений, написанных гражданами России после 1991 года. То есть здесь наблюдается не "ущемление русской культуры", в котором кремлёвская пропаганда регулярно обвиняет Украину и другие страны, но музыкальное творчество, созданное именно в постсоветской России. Российская поп-музыка этого периода довольно ярко отразила специфику государства, вместе с бандитским шансоном и новейшими имперскими гимнами. Украина, желающая защитить от них своё культурное пространство, фактически приняла построссийский закон.
Слово "построссийский" иногда уже мелькает в соцсетях, но в целом остается пока столь же непривычным, каким был в 1991 году термин "постсоветский". Кстати, любопытно отметить, что его впервые стали употреблять в 1990-м, когда СССР формально ещё существовал, но союзные республики одна за другой уже принимали декларации о суверенитете. Парадокс состоял в том, что эту "постсоветскую" власть представляли республиканские верховные советы, сменившие "вертикаль КПСС".
"День России" 12 июня уместнее называть "Днём несостоявшейся страны", поскольку практически все положения российской Декларации о суверенитете 1990 года сегодня звучат совершенно диссидентски. "Постсоветской России" как новой демократической федерации, поддерживающей со своими соседями равноправные и взаимоуважительные отношения, явно не получилось. Скорее пошел обратный исторический процесс: нынешняя Россия напрямую отождествляет себя с досоветской империей. Весьма неслучайны путинские заявления о Петре I, который "возвращал земли". И сегодня, после оккупации Херсона, посещающие этот город кремлёвские чиновники говорят о приходе России "навсегда". В Москве вновь вспомнили возвращенный в обиход еще в 2014 году термин екатерининской эпохи "Новороссия", означающий географическое расширение России. Вообще, доктрина "исторической России", популярная у пропагандистов, демонстративно смешивает современную Российскую Федерацию с Российской империей, изображая границы последней "нашими" и напрочь игнорируя признанные международным правом национально-государственные перемены постимперской эпохи.
Ни Литва, ни Украина в 1991 году не выступали за распад СССР, но требовали признания политической субъектности своих республик
Может быть, слово "Россия", появившееся на мировой карте в 1721 году одновременно с "империей", само по себе, имплицитно, несет имперские смыслы, и поэтому попытка народных депутатов РСФСР 1990 года лишить её этих смыслов оказалась заведомо провальной? Военная экспансия "постсоветской России" за её внешние пределы началась фактически сразу же после ликвидации СССР – это и удержание Приднестровья, и ввод "миротворцев" в Абхазию. А ввести ЧП в непокорной Чечне Борис Ельцин попытался ещё в ноябре 1991 года. То есть, готовясь к Беловежской отмене уже призрачного СССР, за "территориальную целостность" РСФСР, тем не менее, он был готов воевать. Так – скрыто, но стремительно – происходила реставрация империи, в то время как публика громко радовалась ее "крушению". Но оно оказалось лишь символической сменой имперской оболочки…
Писатель Владимир Сорокин, некогда предсказавший превращение постсоветской России в сплошной "день опричника", сегодня проницательно замечает: "Теперь нам придется похоронить новую российскую империю вместе с советской". Однако нынешние властители дум российской оппозиции с ним решительно не согласны. Они, как правило, всё еще мечтают о "прекрасной России будущего", полагая путинский режим каким-то случайным историческим искажением и не желая признать неудобную мысль о том, что Россия просто вернулась в исходную имперскую колею.
Политолог Владимир Пастухов, рассуждая об исчерпанности империи, в конечном итоге выходит на ту же колею – для него высшей ценностью всё равно оказывается "государственная целостность России". Он призывает к федерации, но при этом заявляет, что никакого договора субъектов она не должна предусматривать. И вообще, должна состоять из "20-30 регионов", границы которых будут "хорошо продуманы" и, вероятно, прочерчены где-то "наверху". Чем эта "федеративная" модель отличается от прежней империи – решительно непонятно. Видимо, мы имеем здесь дело с глубокими ментальными стереотипами, которые свойственны многим активистам российской оппозиции… Только Михаил Ходорковский пытается заглянуть в построссийское будущее, но и у него этот прогноз сопряжен со страхом распада. Хотя сам этот пугающий фантом – показатель всё того же централистского мышления. Ни Литва, ни Украина в 1991 году не выступали за распад СССР, но требовали признания политической субъектности своих республик. А уж как и о чем они впоследствии договорятся – дело их самих.
По существу, постсоветская Россия в 1990 году началась с провозглашения себя как нового политического субъекта. Однако о новых субъектах российские оппозиционеры теперь не размышляют, хотя проект Московской республики выглядел бы довольно интересным. Но они слишком привыкли к "российским" категориям, подобно тому, как публицисты перестроечной эпохи бесконечно спорили о разных версиях социализма. Итог, на мой взгляд, будет схожим.
Вадим Штепа – главный редактор журнала "Регион.Эксперт"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции