Валентинка от Генштаба

Сергей Медведев: "Рада всякая скотина//Дню святого Валентина". А в России не рады. Все больше политиков и общественных движений требуют запретить этот чуждый России и ее традиционным ценностям праздник, заменив его традиционно российским Днем семьи, любви и верности Петра и Февронии. А мы решили использовать этот день, чтобы понять, что вообще происходит с любовью и верностью в современном мире, в эпоху войны и диктатуры.

Корреспондент: Несмотря на попытки запрета, в России к этому празднику готовятся и отмечают его. Рекламные акции, скидки, бронирование ресторанов, "валентинки" и подготовка в школах начинаются чуть ли не за неделю до 14 февраля. Примечательная история произошла и с одним из жителей Москвы. Программист, используя ChatGPT, смог найти свою единственную. Алгоритм перебрал профили около пяти тысяч кандидаток. Весь процесс занял 120 часов, было потрачено около 1500 долларов на техническое обеспечение и 200 тысяч рублей на рестораны и свидания, а его тред в твиттере стал одним из самых популярных в России. Кстати, именно этот программист защитил диплом при помощи того же алгоритма.

Сергей Медведев: У нас в студии Полина Аронсон, социолог и журналист. Социолог любви – можно так сказать?

Полина Аронсон: Можно. Солдат и социолог любви.

Сергей Медведев: Честно скажу, раньше у меня была аллергия на этот праздник. Но сейчас празднование Дня святого Валентина становится практически оппозиционной деятельностью, и я решил вернуться к этой теме.

Человек посылает на свидание чат-бота и путем алгоритмического перебора вариантов приходит к той, единственной. В знакомствах мы движемся в этот мир?

Полина Аронсон: Если рассматривать любовь и отношения как сферу предоставления эмоциональных услуг, тогда это, безусловно, продуктивная логика. Вообще говоря, ChatGPT не первое изобретение человечества для того, чтобы оптимизировать поиск будущего партнера. Раньше для этого люди использовали других людей: сваху, слуг, служанок, адъютантов, священников. Аристократия, которая посвящала много своего свободного времени либертинажу или практикам романтической любви, могла отдать на аутсорс некоторую часть эмоционального труда каким-то другим людям. Сегодня мы можем передать эти практики искусственному интеллекту.

Полина Аронсон

Сергей Медведев: Ясно, что в рекрутинговых агентствах алгоритмы будут подбирать кандидатов. Видимо, достаточно успешны и агентства по подбору кандидатов на брак.

Полина Аронсон: Я не уверена в этом. Мне кажется, что человек все равно хочет счастливой случайности. Без нее человеку очень сложно поверить, что случившееся с ним – это любовь. С одной стороны, очень хочется все предусмотреть, алгоритмизировать и найти того персонажа, который будет идеальным способом удовлетворять потребности, но хотелось бы, чтобы это произошло как бы немножко случайно.

Этот внутренний конфликт современного человека хорошо сформулировала одна из моих собеседниц на небольшом воркшопе про любовь, который мы с коллегой-психологом недавно делали в Берлине. Эта молодая женщина сказала: "Я хочу страстно влюбиться в того, кто мне идеально подходит". И если такого кандидата может подобрать ChatGPT, то почему бы нет? Но, по-моему, этот внутренний конфликт все равно не снимается. Поиск партнера через алгоритм, может быть, только усугубляет его. Наверное, для того чтобы такой алгоритм работал, вокруг него должна быть хорошо продуманная маркетинговая стратегия, которая продавала бы этот результат как результат счастливой случайности.

Сергей Медведев: Послушаем мнения экспертов.

Олег Грешнев, разработчик ИИ: Я технооптимист. Он есть как явление, и его не надо игнорировать. Просто надо понимать: ИИ – это набор алгоритмов, который был создан для того, чтобы имитировать человеческое поведение, проявление человеческого интеллекта. Вопрос, есть он или нет, – это вопрос матрицы. Важно ли нам, есть он или нет, если мы не можем понять, общаемся мы с человеком или с роботом? Может быть, интеллекта и нет, но мы не в состоянии различить его наличие или отсутствие. И тогда мы можем говорить, что он существует, потому что он существует, по крайней мере по своим последствиям.

Более того, говоря про ИИ, надо говорить не только про интеллект, но и про синтез эмоций. ИИ способен вызывать эмпатию. На Netflix есть полудокументальный фильм "Социальная дилемма". Это интервью, взятое у технического менеджмента компании. Простая идея, которая проходит через весь фильм: единственная задача алгоритма – продавать рекламу. А его задача – удержать внимание человека. Мы имеем дело с некоторой специальной формой ИИ, которая уже много лет на миллиардах людей обучается удерживать ваше внимание на экране смартфона. И он делает это лучше, чем любые психологи.

Можно ли при этом называть его интеллектом? Он манипулирует нами лучше, чем способен манипулировать человек-психолог. Здесь грань начинает размываться, и чем дальше, тем больше. Я думаю, по своим проявлениям он будет все больше похож на интеллект. Конечно же, это просто алгоритм, но алгоритм, обладающий полностью человековоспринимаемым, человекочитаемым интерфейсом взаимодействия. Мы общаемся с ним, не разделяя это общение с тем, как мы бы общались с собеседником-человеком. В этом смысле он существует.

Олег Грешнев

Благодаря соцсетям сложился стиль общения, лоскутный, лаконичный, не предусматривающий иногда глубокого контекста. Мы сами начали приближать свое общение к тому, как общается ИИ, то есть мы встретились. ИИ постоянно усложнял свою манеру общения, а люди ее упрощали. Да, наверное, разговор с философом не подменишь ИИ, но бытовой разговор, который возникает в соцсетях, подменяется достаточно просто.

Анна Кулешова, социолог: Конечно, они дают человеку новые возможности. Например, в медицинской сфере точность постановки диагноза с помощью ИИ совершенно другого уровня. Он может помогать, скажем, при лечении онкологических заболеваний, которые достаточно разнообразны, врачам сложно ориентироваться. Это хороший костыль, который может помогать людям. Но мы можем наблюдать разные ситуации. Например, задача корпорации – заработать денег с помощью ИИ, и они создают то, что мы наблюдали через соцсети: пространство, ведущее к радикализации, хотя все начиналось с того, чтобы рекомендательные системы показывали то, что людям приятно. Казалось, что в этом нет ничего плохо, а сегодня мы видим феноменальную поляризацию.

Мы можем наблюдать, как государство использует ИИ не по целевому назначению: допустим, система распознавания лиц для поисков террористов используется для того, чтобы искать мирных граждан, участников протестов. Или когнитивная аналитика, используемая для анализа текста, для поисков смысла, может использоваться для того, чтобы подавлять свободу мысли, контролировать те же соцсети. Когнитивная аналитика, как выразился один из айтишников, – это те дрова, на которых потом сжигают ведьм.

ИИ может оказываться в руках людей, которые занимаются обыкновенным мошенничеством, то есть человек становится ключом, с помощью которого ИИ, взламывая человека, получает доступ к его деньгам, если это чат-бот, который ведет переписку под видом вашего друга. В современной реальности вы очень плохо можете отличить, где реальный человек, а где – нет, где смодулированный голос, искусственно созданный образ и так далее.

Мы пока не знаем, как с этим справляться. Идут дискуссии о том, стоит ли вводить маркировку, чтобы было ясно, что этот текст был сгенерирован ИИ, что он не рукотворен. Вот это нечеловеческое должно быть четко артикулировано и заявлено.

Конечно, мы все больше и больше будем использовать ИИ в повседневности. Это эволюция нашего развития. Можно сказать, что сегодня мы стали кибергизированными людьми, потому что смартфон из рук мы фактически не выпускаем. Нам сложно представить, что мы не присутствуем в этой искусственной социальности. Или, например, протесты могут начаться в виртуальном пространстве, а потом стать офлайновыми и наоборот. И вот эта граница онлайн и офлайн не всегда достаточно четкая. Мы наконец-то развиртуализируемся, потому что далеко не всегда знаем, кто все эти люди, кого мы называли друзьями в фейсбуке. Мы надеемся, что это не машина генерирует текст, но быть уверенным на сто процентов мы не можем и не должны. Пока мы не увидели человека вживую, ничто нам не докажет, что этот человек не синтезирован машиной, что это не чат-бот.

Анна Кулешова

Онлайн-пространство, с одной стороны, становится частью нашей повседневности. Если вы живете в столице России, вы понимаете, что за вами следят камеры слежения. Вся информация о вас и ваших передвижениях может оказаться в даркнете. Вы очень уязвимы, потому что есть встроенная прослушка на телефоне, есть отслеживание, есть данные о ваших соцсетях, есть ваши цифровые следы. Но как только вы вытаскиваете эту штуковину из розетки, отрубаете электричество – все: этот мир исчезает! Это тоже важно понимать.

Сергей Медведев: А вообще романтическая любовь в прежнем количестве существует в современном мире? Или она постепенно вытесняется технологиями виртуальности, рыночными императивами?

Полина Аронсон: А в каких единицах ее измерять?

Сергей Медведев: В сердцебиениях, наверное, в частоте пульса и повышения артериального давления.

Полина Аронсон: Здесь имеет смысл говорить о том, какое значение для нас до сих пор имеет миф о романтической любви. Я думаю, мы все так же им одержимы, как и столетия назад. Сегодня я выступала в Праге в Школе гражданского просвещения с лекцией на тему "Спасет ли любовь мир?". Вообще, допущение того, что любовь может и даже должна спасти мир, – это результат или побочный эффект этой романтической утопии.

Сергей Медведев: В "Илиаде" любовь погубила Трою, погубила мир.

Полина Аронсон: Любовь – очень опасная штука. Миф о романтической утопии очень привлекателен, потому что в нем заложена идея того, что индивидуальное, частное, эмоциональное в какой-то момент может и должно быть важнее, чем государственное, общественное, структурное, коллективное.

Сергей Медведев: То есть это про индивидуацию, самоопределение, идентичность и, в конечном счете, про свободу?

Полина Аронсон: Про свободу и в большой степени про равенство: и крестьянки любить умеют. В этом смысле для просвещения был очень важен сентиментализм – это в некотором смысле основа прав человека. Историк права Линн Хант пишет, что современное представление о правах человека – Декларация прав человека – выросло из сентиментальных романов конца XVIII века. Сама идея того, что люди равны в своих переживаниях, наконец вышла в массы.

Илья Давлятчин

Сергей Медведев: Какие эволюции претерпевают человеческие отношения в эпоху войны, диктатуры, смерти? Об этом рассуждает журналист Илья Давлятчин.

Илья Давлятчин: Это довольно больная тема, потому что я и на себе это пережил – разрывы связей с друзьями не из-за политических разногласий, не из-за того, что мы придерживаемся разных позиций по поводу войны, политики, Путина, а в целом. Как-то не о чем общаться. Если бы мы были наедине в одной комнате, мы бы как-то поговорили, а так почему-то теряются все связи. Да, конечно, говорят, что в век современных технологий можно поговорить со всеми из любой точки планеты, но личного контакта не хватает. Вот я сейчас нахожусь в Грузии, куда уехало довольно много моих друзей после начала войны и мобилизации, и потихоньку восстанавливаю эти человеческие, дружеские связи.

В целом мы даже наблюдаем по нашей аудитории, что люди просто перестали общаться со своей семьей, когда уехали. Казалось бы, можно говорить по Zoom или Skype, – нет, не хватает человеческого общения. Люди стали даже более агрессивны – из-за политики, из-за войны. Они очень сильно радикализировались.

Я не знаю, как выйти из этой ситуации. Социальные связи продолжают теряться, люди перестают общаться друг с другом. Ну о чем говорить – о войне, об убийствах, о смертях, о коррупции? Слишком много негатива стало в последние годы. Мы знаем большое число примеров и журналистов, и активистов, которые просто перестали общаться, что-то комментировать. Мы недавно выяснили, что очень серьезно вырос спрос на психологов, психотерапевтов. Люди не вывозят эту всю историю, сложно справляться, когда ты в эмиграции, все эти психологические проблемы накапливаются.

Сергей Медведев: Как новая ситуация войны влияет на отношения людей?

Полина Аронсон: У меня нет эмпирических данных. Из того, что на поверхности, можно сказать, что дейтинговые практики действительно изменились в России и даже в русскоязычном пространстве. Люди, уехавшие из России, вышли в какие-то новые пространства дейтинга, многие про это пишут. Это действительно столкновение с какими-то новыми мирами. Женщины, которые в России продолжают пользоваться дейтинговыми платформами, говорят, что идет эскалация как минимум символического насилия на тех платформах, которые еще остались. Там можно увидеть все больше людей, которые довольно внятно декларируют свою провоенную позицию. По этим профилям считывается готовность к насилию. Мужчины фотографируются в камуфляже, иногда – с оружием.

Сергей Медведев: Это такая токсичная маскулинность.

Полина Аронсон: Отношение к войне становится очень важным маркером для людей, ищущих партнера, и неважно, на одну ночь или на всю жизнь. То, на какой стороне ты находишься, становится действительно первостепенным.

Сергей Медведев: В любом случае война разрывает достаточно сильные интимные, родственные, кровные связи, меняет весь формат любовного дискурса.

Полина Аронсон: Она может разрывать. А с другой стороны, она может и создавать пространства, эмоциональные убежища. Какие-то связи она может усиливать, потому что люди, которые чувствуют себя в оппозиции по отношению к тому политическому и эмоциональному режиму, который производит российская власть, крепче держатся друг за друга. Они еще сильнее готовы отстаивать право на свою любовь, и какие-то связи становятся крепче и приобретают новый смысл перед лицом угрозы.

Сергей Медведев: Даже в такие тяжелые времена люди находят способы эмоционального взаимодействия. Конечно, война провела очень глубокие колеи между людьми, но, с другой стороны, для тех, кто мыслит и чувствует одинаково, она создает некие эмоциональные ниши, в которых эта связь только укрепляется. Вспомним последние слова "Божественной комедии": "Amor che move il Sole e l’altre Stelle" ("Любовь, которая движет солнцем и другими звездами"). Так что, как бы ни относиться к празднику святого Валентина, сам он относится к этой сфере божественного и той любви, которая создала наш мир.