Вам – из другого поколенья. Евгений Добренко – о политике памяти

Задумывались ли вы над тем, почему историческая память в России устроена так, что два главных события советской истории (а другой истории у России нет) – самое травматичное (сталинский террор) и самое триумфальное (победа 1945 года) – работают в ней как сообщающиеся сосуды и одновременно полноценно функционировать не могут? Если в одном – много, то в другом – пусто. И наоборот.

Еще не отгремели залпы войны, как ее трагедия начала превращаться в героизированную историю победы ("Падение Берлина" Чиаурели и "Сталинградская битва" Петрова на экране, "Воин-освободитель" Вучетича в Трептов-парке). Затем наступает оттепель, а с ней и десталинизация (секретный доклад Хрущева, "Один день Ивана Денисовича" Солженицына, реабилитация сталинских жертв). В эти годы героический ореол войны блекнет и уступает место трагическому ("Летят журавли" Калатозова, "Иваново детство" Тарковского, "Отец солдата" Чхеидзе на экране, стихи Окуджавы). На смену хрущевской десталинизации приходит брежневско-сусловская ресталинизация, и тема сталинского террора практически полностью исчезает из публичного поля, оставаясь разве что глухими намеками в литературе и обтекаемыми формулировками в истории партии. Зато тема войны вновь обретает помпезно-державное звучание и достигает настоящего культа ("Малая земля" Брежнева, ансамбль "Родина-мать" на Мамаевом кургане, киноэпопея Озерова "Освобождение", александровский хор, песни Кобзона и Лещенко, грандиозные военные парады). Наступает перестройка. Тема войны на глазах стухает. Зато тема сталинских репрессий вновь на первом плане. К зрителю и читателю приходят "Покаяние" Абуладзе, "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, "Реквием" Ахматовой, "По праву памяти" Твардовского, "Дети Арбата" Рыбакова. Устанавливается Соловецкий камень, возникают "Мемориал", Музей ГУЛАГа.

Однако по мере трансформации путинского авторитаризма в полноценный тоталитаризм и ухода из жизни последних ветеранов той войны победа в ней приобретает характер настоящего культа (мемом становится слово "победобесие"), вершиной чего становятся разного рода исторические реконструкции, массовые милитаризованные действа с участием детей и, наконец, сооружение настоящего капища – Главного храма ВС РФ. Зато тема сталинских репрессий становится в позднепутинской России все менее уместной, все менее соответствующей "генеральной линии" режима. Закрывается "Мемориал", разгоняются акции "Возвращение имен", срываются таблички "Последнего адреса". Репрессиям подвергаются занимающиеся сталинским террором историки (наиболее известный случай с историком Дмитриевым, обнаружившим места захоронения жертв политических репрессий в Сандармохе). Закрытие несколько недель назад Музея ГУЛАГа стало последним шагом в этой растянувшейся на годы реализации политики демемориализации.

В уходящем году происходит окончательное оформление этого курса политики исторической памяти. Летом уходящего года правительство РФ внесло изменения в Концепцию государственной политики по увековечению памяти жертв политических репрессий. Из новой редакции ушло не только исходное положение о том, что "Россия не может в полной мере стать правовым государством и занять ведущую роль в мировом сообществе, не увековечив память многих миллионов своих граждан, ставших жертвами политических репрессий", но и какая-либо конкретика. Сами репрессии не только перестали быть политическими и массовыми, но формулировки стали настолько обтекаемыми, что стало непонятным, о каких репрессиях вообще идет речь, кто и когда их проводил, кто несет за них ответственность, в чем именно они заключались, кто стал их жертвами, кого и в каком количестве они коснулись и кто и в каком количестве был реабилитирован. Остались, как писал Твардовский в своей поэме "По праву памяти", лишь "неназываемого века недоброй памяти дела…" Исчезло также указание на недопустимость оправдания репрессий "особенностями времени" или их отрицания. Не упоминают более о репрессиях представителей религиозных конфессий и дореволюционной элиты, о насильственной коллективизации и связанном с ней голоде, о массовых репрессиях, в ходе которых "миллионы людей были лишены жизни, стали узниками ГУЛАГа, были лишены имущества и подвергнуты депортации". Вместо этого появились сентенции о "национальных интересах", "укреплении традиционных духовно-нравственных ценностей" и защите общества от "деструктивного информационно-психологического воздействия".

В документе более не упоминается, что процесс реабилитации так и не был завершен. Напротив, речь теперь идет о "проверке обоснованности решений судебных и несудебных органов, а также отмене вынесенных решений о реабилитации" в отношении "пособников нацистов и изменников Родины, служивших в прибалтийских, украинских и иных карательных подразделениях, сформированных по национальным признакам, участников подпольных националистических и бандитских формирований". В таком виде документ о жертвах террора стал куда лучше вписываться в контекст путинского режима и говорить не столько о преступлениях советского тоталитаризма, сколько о "нацистах", "карателях", "изменниках" и "пособниках". Однако этот документ лишь оформляет существующую практику. В России отменяется реабилитация ранее репрессированных изменников, членов националистических формирований на оккупированных нацистами территориях СССР, карателей, полицаев, коллаборантов, пособников… За несколько лет было отменено более 4 тысяч таких решений. Мемориализация жертв обернулась поиском "изменников Родины" в прошлом.

Итак, этот документ точнее было бы назвать Концепцией государственной политики по демемориализации жертв сталинизма. По сути, мы имеем дело со сворачиванием десталинизации. А если принять во внимание реверансы в адрес Сталина, которые стали все более демонстративными (достаточно упомянуть возникающие по всей стране, как грибы после дождя, памятники Сталину), то можно говорить о полноценной ресталинизации в русле истории от Мединского, где прошлое – лишь инструмент обоснования и оправдания настоящего. Для этого величайшую трагедию в истории России следует, как в брежневские времена, излагать обтекаемыми фразами и скороговоркой сказать о неких абстрактных репрессиях (даже не упоминая об их политическом и массовом характере). Политический режим путинской России находит свое отражение в сталинском режиме, с которым имеет родственную связь. Он продолжает жить его табу, его мифами, его фобиями.

Неудивительно, что две темы – Большого террора и Победы – не могут работать в одном режиме. Ведь они выполняют прямо противоположные функции. Тема сталинского террора – это нарратив о жертвах. Виктимность требует для своей аранжировки трагического модуса и основана на эмпатии. Тема Победы, напротив, требует героики и акцентирует "национальные интересы" и "духовно-нравственные ценности", утверждает прямо противоположный эмпатии милитаризм и культ ненависти к врагам. Мы имеем дело с двумя разными стратегиями исторической памяти. Мемориализация жертв репрессий – часть проработки травмы, тогда как мифологизация и героизация войны и победы служит задаче социальной мобилизации и имеет своей целью милитаризацию массового сознания через углубление травмы, формирование культуры ресентимента.

Культура либерального общества формируется через эмпатию и толерантность. И никогда не через героику. Героика – это дрожжи фашизма. В отличие от нарратива жертвы, который опирается на память, эмоции, детали, героика опирается на жест, патетику и равнодушна к деталям (и к исторической реальности как таковой). И неудивительно, что в современной России именно эта традиция доминирует. Гротескно-избыточным культом Победы Россия компенсирует не выигранную войну, но проигранный мир. Исторический проигрыш России был оформлен в 1991 году. Именно его, мне кажется, имел в виду Путин, рассуждая о величайшей геополитической катастрофе ХХ века. Культ Победы – это фантазии реконструкторов, реваншистский миф, который и является сейчас настоящей государственной идеологией России.

В России взяла верх стратегия мемориализации и мифологизации героики победы, а не реальной трагедии сталинизма потому, что в отличие от Европы, Россия, выиграв во Второй мировой войне, проиграла мир. И чем глубже она погружается в тот исторический тупик, куда загнал ее нынешний диктатор, распаливший ресентимент и ненависть к более успешному Западу, тем интенсивнее выработка героического нарратива и уменьшение жертвенного.

В отличие от России, Запад сумел выиграть не столько войну, сколько мир. По сути, войну выиграла не Европа, а США с Британией. Европа скорее выжила, чем победила. Выжила потому, что не сопротивлялась нацизму. Это уже потом к победителям пристегнули легшую под Гитлера Францию, а затем и остальных европейцев, якобы ненавидевших нацистов и даже самих немцев, ставших "жертвами нацизма". Правда, однако, состоит в том, что многие из этих "жертв нацизма" не только прекрасно с ним уживались, но и сотрудничали, и даже с энтузиазмом, и даже в деле уничтожения настоящих жертв. И сотрудничавших было несопоставимо больше тех, кто участвовал в сопротивлении нацизму. Одним из условий победы Запада была политика памяти, которая радикально отличалась от советской. Здесь требовалась иная стратегия, поэтому Запад мемориализировал жертв (Холокост) и демемориализовал героику. В результате мы имеем дело с двумя противоположными нарративами – виктимным на Западе и героическим в России. И два итога. И оба итога печальны.

Разница между нынешней исторической развилкой и той, к которой мир пришел к концу 1980-х годов, состоит в том, что тогда советско-российская модель продемонстрировала явный кризис, а западная – явный успех. Сегодняшняя ситуация куда хуже. Россия оказалась в тупике, но кризис переживает и Запад. Причем обширный и глубокий кризис – и политических институтов, демонстрирующих неспособность противостоять популистскому наступлению на либеральную демократию; и безопасности, которая становится все более хрупкой из-за бессилия Запада противостоять агрессивной стратегии стран, продвигающих ревизионистскую повестку на международной арене; и духовный, который выразился в том, что целые поколения молодежи, пораженные примитивной идеологией воукизма, самоубийственно неспособны отстаивать ценности свободного общества.

Социальная инженерия на послевоенном Западе, важной частью которой стала политика памяти, была направлена на нейтрализацию традиционной агрессивности патриархальных обществ через модернизацию, вливание огромных инокультурных масс в ранее этнически гомогенные общества, через мультикультурные эксперименты, легализацию и нормализацию "нетрадиционных сексуальных отношений", пропаганду толерантности и т. д. Центром политики памяти на Западе стал Холокост. Но ассоциация с жертвами сыграла с европейцами злую шутку. В результате на Западе возникло поколение (и уже не одно!) людей, которые не просто отрицают войну и насилие как политический инструмент, а с ней и остальные традиционные добродетели типа патриотизма, "защиты Отечества", воинской доблести и т. п., но, по сути, вообще не готовы ни к защите собственных ценностей, ни к защите собственных стран. Да, европейцы наконец научились мирному сосуществованию на своем континенте. Но как невозможно быть вегетарианцем дома и мясоедом в ресторане, невозможно быть одновременно пацифистом внутри своей страны (или Запада в целом) и воином – защитником их интересов и ценностей перед лицом внешней угрозы и агрессии.

И вот результат. Война, развязанная Россией в Украине, продемонстрировала не только неготовность самой России к авантюрам подобного масштаба, показав, что "вторая армия мира" по полгода без "мясных штурмов" не в состоянии захватить какие-то три деревни в степи, но, что куда опаснее, выявила бессилие НАТО перед лицом российской агрессии.

В марте этого года разведка НАТО подсчитала, что к концу года Россия, вероятно, произведет почти три миллиона артиллерийских снарядов и тем самым примерно в три раза обойдет по этому показателю совместное производство США и Европы. Северная Корея поставила России миллионы снарядов и десятки тысяч ракет. Иран поставил десятки тысяч ракет и беспилотников. А Евросоюз, как сообщают, так и не смог поставить Украине запланированный миллион артиллерийских снарядов и ракет. Проблема проста: ЕС пока не может столько произвести. Вдумаемся: США и ЕС – первая и третья экономики мира – не могут поставить миллион снарядов Украине перед лицом экзистенциальной угрозы ей и себе. А Северная Корея – страна-изгой, население которой голодает, может безболезненно поставить миллионы снарядов своему союзнику.

Нет, проблема не в экономике. Согласно прогнозам МВФ, к концу следующего президентского срока ВВП США превысит 34 трлн долларов. Неслыханные цифры роста и в других развитых странах. Но что толку в экономике, огромных ресурсах, используемых США на оборону, если они не в состоянии быть использованы на решение проблем климата и прекращение безумных войн, на решение экзистенциальных проблем, стоящих перед человечеством? Тот факт, что самый мощный и непобедимый оборонный альянс в мировой истории не в состоянии обеспечить Украину... артиллерийскими снарядами, тогда как Северная Корея поставила России миллионы снарядов, а Иран сотни тысяч дронов и ракет, приводит к печальному выводу: новая "ось зла" с ВВП, просто несопоставимым с ВВП стран "коллективного Запада", страны, десятилетиями обложенные всеми возможными санкциями, легко переиграли Запад со всеми его усилиями помочь Украине и уберечь мир от мировой войны. Как возможно, чтобы страны, материальные и человеческие ресурсы которых в сотни раз превышают ресурсы стран-изгоев, не в состоянии были бы с ними состязаться?

Самоубийственной идеологии, следуя которой Запад десятилетиями ставил на себе мультикультурный эксперимент, соответствовала и самоубийственная политика. Военные эксперты сходятся на том, что в результате систематического сокращения численности войск и военных арсеналов уровень боевой готовности НАТО в последние десятилетия настолько низок, что без американской поддержки европейские страны вряд ли смогут отразить потенциальное вторжение российской армии. Bloomberg пишет даже о том, что силы НАТО в Европе превратились в "потемкинскую армию".

С одной стороны, мы имеем дело с синдромом иждивенца. Европе незачем было тратиться на оборону, поскольку она привыкла к американскому зонтику. В результате, например, Франция за последние три с половиной десятилетия сократила численность своих вооруженных сил на 56 процентов, и они насчитывают сейчас 203 850 человек. Британия пошла еще дальше. Даже сейчас, когда мир радикально изменился, она продолжает сокращать численность армии и планирует к 2025 году довести ее до 73 тысяч человек, что станет низшим показателем со времен наполеоновских войн!

С другой стороны, в условиях демократии правительства не сами ведь выбирают такие приоритеты. Сейчас, когда война разразилась в центре Европы, европейские города заполнены антивоенными и антинатовскими граффити и призывами "дать шанс дипломатии". Антиамериканизм и антиатлантические настроения чрезвычайно широко распространены в Европе. Это не может не сказываться на политической риторике и в конце концов на оборонной политике.

Основная проблема – нехватка военных. Как оказалось, отказ от обязательного призыва – вещь необратимая. Вернуть призыв стало политически невозможным, поскольку такой шаг стал бы для любого политика самоубийственным. Но рекрутирование также не является выходом из-за малопривлекательности военной службы для молодых европейцев. Последствия налицо: для Германии размещение за рубежом одной бригады численностью в несколько тысяч солдат оказалось бы серьезным вызовом. Франции для мобилизации 20 тысяч военных потребовался бы месяц. Британии потребуется больше месяца для того, чтобы собрать одну дивизию в 20–30 тысяч человек…

В начале года газеты писали от том, что из-за дефицита персонала на флоте правительство Британии вывело из эксплуатации два из 11 фрегатов Королевского флота: на них… некому служить. А сегодня, когда я пишу эту колонку, Би-би-си публикует интервью с замминистра обороны Великобритании, вынося в заглавие цитату из него: "В большой войне британская армия кончится через полгода". А чего можно ожидать от армии размером менее 109 тысяч человек, включая 26 тысяч добровольцев-резервистов? И это одна из самых боеспособных армий Европы!

Можно сказать, что Британия, Франция или Германия, страны "старой Европы", изнеженные и разложившиеся под влиянием либеральных веяний, с меньшей степенью вероятности станут жертвами российской агрессии и что куда большая опасность нависла над странами Восточной Европы. Польша – страна, исторически имеющая, пожалуй, самые сложные отношения с Россией, считается оплотом "новой Европы". Казалось бы, уж там настрой иной. Но оказывается, что, согласно проведенному в апреле соцопросу, только 59% граждан готовы остаться в стране в случае начала войны и только 11% готовы оказать вооруженное сопротивление агрессору. Причем, чем выше образование респондента, тем более он склонен думать о бегстве от войны за границы своей страны. Польские СМИ отмечают новый тренд: вместо покупки жилья в своей стране молодые поляки инвестируют в недвижимость в Испании – там меньше риска, что твоя недвижимость окажется под российскими бомбами.

Нынешнее молодое поколение Запада не желает проливать кровь даже за свою страну. Неудивительно, что Восточная Европа, не говоря уже о Западной, "устала" от войны в Украине. Население отдает предпочтение политикам, которые обещают "диалог с Россией" вместо опасного противостояния. И как следствие, мы видим сильные позиции пророссийских политиков практически по всему периметру противостояния: в Словакии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Молдавии.

Вследствие отказа от обязательной военной службы реальностью стала ситуация, когда армия превратилась в одну из профессий (и далеко не самую распространенную или престижную), тогда как в случае войны все иные профессии станут нерелевантными. В нынешних демографических реалиях содержание полноценной, а не потешной армии, имеющей серьезный мобилизационный резерв, становится неподъемной проблемой для всех стран Запада.

И здесь мы опять возвращаемся к теме Второй мировой войны. Она является хрестоматийным примером того, как действия людей приводят к результатам, прямо противоположным их интенциям. Первая мировая война взорвала мир, который, как и сегодняшний мир, долго жил без мегавойн, погряз в довольстве и чересчур гуманизировался. И в самом деле, прошло сто лет после окончания Наполеоновских войн. Социальный, культурный и технический прогресс был невероятным. Не меньшим, чем нынешний прогресс в средствах коммуникации. Расширение политических свобод и прав и демократизация образования и культуры, развитие медицины и революция в транспорте, появление парового отопления и канализации в городах. Все это изменило жизнь миллионов людей. Но главное, произошла гуманизация во всех сферах – от образования до пенитенциарной системы, то, что на языке тех лет называлось "смягчением нравов". И в этих условиях начинается неслыханная бойня, в ходе которой мир резко сдает назад и заваливается вправо. Те, кто возглавили эти консервативные революции, этот правый поворот, были не просто империалистами, но сторонниками социального дарвинизма, милитаризованного расизма, ненавидевшими всякую цивильность. Во Второй мировой войне этот культ насилия, мачизма и агрессии достиг кульминации. И только после того, как бомбами союзников вся эта архаика была буквально вколочена в бетон и землю, начался откат.

Вторая мировая война привела к последствиям, прямо противоположным интенциям тех, кто ее развязал. Она лишила европейцев драйва, который делал неизбежным войны, последняя из которых стерла или оставила в руинах половину континента. Но, лишив Европу той пассионарности, которая создала цивилизационную, индустриальную, технологическую, культурную мощь Запада, кастрировав ее, она сделала ее бессильной перед лицом окружающего ее мира. Как нельзя быть немножко беременным, нельзя быть немножко кастратом. Низкий тестостерон не менее опасен, чем высокий. Сегодня часто приходится слышать, что среди западных лидеров нет ни одного with balls. Но правда состоит в том, что в современном западном обществе отсутствует спрос на таких политиков, поскольку balls оказались атрибутом лишь редких особей. Сегодня мы видим целые страны и поколения без balls.

Подобно тому, как любое лекарство имеет побочные эффекты, любое действие имеет последствия противоположного свойства: вы обрезаете своим домашним питомцам ногти, чтобы они не ранили друг друга, но тем самым снижаете их способность защитить себя от других животных, когда они оказываются за пределами дома. Мне часто приходится слышать от людей моего поколения слова о том, насколько нынешние молодые люди лучше нас: они добрее, эмпатичнее, чувствительнее. Это все прекрасно. Но есть проблема: окружающий мир изменился мало. Не надо даже далеко ходить. Достаточно посмотреть на восток, где Россия реконструирует вчерашний день Европы. Не говоря уже о "глобальном Юге". Как нельзя построить социализм в одной стране, нельзя создать "открытое общество" на одном континенте. Травоядные в мире хищников не выживают. Они сами становятся их добычей. Мир следует принимать таким, каков он есть. Человечество выжило потому, что научилось адаптироваться.

Кризис современного мира, который, хочется надеяться, не перерастет в Третью мировую войну, возник от того же, отчего возникли первые две мировые войны: от дисбаланса, когда одна часть мира слишком быстро и слишком далеко ушла вперед. После Второй мировой войны мир еще помнил об этом. И этому мы обязаны крушением колониализма, искоренением нищеты и голода, расширением доступности образования и медицины. Но процесс этот имел и побочные последствия: с одной стороны, радикализацию той части мира, которая в силу исторической инерции оказалась не в состоянии вытащить себя из болота архаики, и, с другой стороны, либерализацию западных обществ до такой степени, что они утратили способность к сохранению собственной идентичности и защите собственных ценностей, что сделало их крайне уязвимыми перед лицом агрессивного наступления архаики. Одни поколения сменили другие, но прежнее противостояние модерна и архаики осталось. Прежде оно заканчивалось разрушительными войнами. Остается надеяться, что приращенный за прошедшие после Второй мировой войны десятилетия опыт и память позволят преодолеть этот кризис без большой войны.

Евгений Добренко – филолог, культуролог, профессор Венецианского университета

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции​