Когда Горбачева заточили в Форосе, тогдашний директор Русской службы Радио Свобода дал в эфир свой комментарий под названием "Простите нас, Михаил Сергеевич!". Дело в том, что как раз перед этим "Свобода" обильно предоставляла свои микрофоны тем советским авторам, которые Горбачева резко осуждали, подчас – просто безоглядно.
И было за что. Незадолго до своего поражения он назвал своих
отечественных критиков "так называемыми демократами". Именно вслед за тем это выражение стало ругательным в устах по-советски настроенных людей сверху донизу. Так обзывали тех, кто осуждал Горбачева за медлительность, непоследовательность, осторожность его политики.
Мы были уверены, что демократизацию страны в духе демократического капитализма нужно было проводить намного быстрее и, что называется, беспощадно. Беспощадно, прежде всего, к высшему, все еще до мозга костей советскому, начальству.
"Он делает все правильно, – говорил, например, я, любуясь собой, – но
у него нет времени, поэтому все он делает неправильно".
Важно было, считали мы, не дать опомниться и собраться с духом
противникам преобразований.
Никогда не мешает, пусть задним числом, оборотиться на себя. В таком случае лучше поймешь, пусть, опять же, задним числом, положение того, кем ты был недоволен.
Года за два до своего поражения Горбачев собрал у себя человек
двадцать самых горячих демократов из числа властителей тогдашних дум. Он выслушивал нас, почти не перебивая, ни много ни мало пять часов без перерыва. Я ему сказал две вещи, которыми потом очень гордился.
– Михаил Сергеевич, – сказал я. – Когда вы начали перестройку, я
спросил свою мать-колхозницу, которая кончила два класса и третий
коридор, что из этого всего выйдет. Знаете, что она ответила? "Загнали
в колхозы – загонят и в перестройку". Какой, по-моему, следует отсюда
вывод? А такой, что народ в общем и целом готов к тому, что с ним не
будут церемониться. Но наше дело, наш долг – помочь ему глубоко
осознать вашу-нашу затею. Дайте нам на полгода телевидение – и вы не узнаете свой народ.
Мы не ожидали, что холодильник окажется неизмеримо сильнее телевизора
Чего я и такие, как я, не предвидели, упиваясь такими речами? Для нас само собою разумелось, что глубокая демократизация жизни, настоящая свобода чуть ли не в мгновение ока приведут к резкому улучшению материального положения населения, всех его слоёв, рабочего класса и крестьянства – в первую очередь. Мы не ожидали, что холодильник окажется неизмеримо сильнее телевизора, даже если бы он был полностью в наших руках.
Москвичи в очереди за мясом из Германии, 1991
Горбачев выпустил из бутылки джинна свободы. Ему хотелось попридержать его, потому и обрушился под конец на нетерпеливых "так называемых демократов". Что он имел в виду? Зачем он тянул резину? Он хотел сохранить страну в доставшихся ему пределах. Развала её, ухода Украины, республик Прибалтики и остальных он боялся до дрожи. Уже после того, как это произошло, он несколько лет упрямо-беспомощно повторял: "Смотрите: страна-то на деле продолжает существовать, пусть и не формально!"
Имперская боль продолжала его мучить до последних дней
Не осознаваемая им имперская боль продолжала его мучить до последних дней. Она продиктовала ему самое дурное, непростительное, что он изрек за свою жизнь. В 2014 году он одобрил нападение на Украину, захват Крыма. Он изо всех сил гнал от себя мысль, что России не избежать судьбы всех империй. И это как раз та мысль, которую на свою голову гонят от себя его преемники в Кремле. Первым его дурным пунктиком была вера в "социализм с человеческим лицом", вторым – что этот самый социализм сохранит обновленную Российскую империю.
Если придется откликнуться на еще одну знаменательную кончину, которой так ждут уже, кажется, не только недруги, но и друзья этого, тоже исторического, лица, я в объяснение его злодейств скажу так: он до потери рассудка боялся России и за Россию.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Михаил Горбачёв, первый и последний