Война и слависты. Профессор Ксана Бланк о языке агрессора

Александр Генис: Здравствуйте, друзья!

Я – Александр Генис, писатель и житель Нью-Йорка с почти полувековым стажем, автор подкаста "Генис: Взгляд из Нью-Йорка", в котором мы всегда обсуждали новости культурной жизни, какими они видятся из Нью-Йорка.

Этот сезон подкаста, однако, особенный. Вторжение путинской России в Украину требует радикального переосмысления мировой ситуации в самых разных аспектах. Отвечая на вызов времени, эти подкасты предлагают опыт интеллектуального освоения новой реальности.

Сегодня мы поговорим о том, как война отразилась на жизни Академии, о том, как сейчас преподавать "язык агрессора" американским студентам, которые знакомятся с Россией не только по Пушкину и Толстому, но и по новостям из Бучи и Мариуполя. Обо всем этом мы беседуем с профессором Принстонского университета славистом Ксаной Бланк.

Генис: Взгляд из Нью-Йорка. Война и язык

За свою уже далеко не короткую жизнь я никогда не переживал таких трудных дней, как те, что наступили 24 февраля. Конечно, это нельзя сравнивать с бедой, которая обрушилась на несчастных и героических украинцев, защищающихся от агрессии. Вместе со всем миром сострадая жертвам этой войны, я не могу не думать о том, что виновной в ней стала родина моего языка. И это ложится двойным бременем на каждого, кто им пользуется и никогда от него не избавится.

Неудивительно, что, когда началась украинская война, я, как и многие друзья и коллеги, пишущие по-русски, вместе с горем ощутил глубокое разочарование во всем, чем занимался всю жизнь. Казалось, что наши книги ничего не изменили, никому не помогли и никого не переубедили, во всяком случае ту большую, если даже и не большую часть соотечественников, которые поддерживают путинскую агрессию.

Чтобы осознать нашу ситуацию в контексте, я, как всегда это делаю, обратился к истории. Дело в том, что я просто не умею жить без прошлого, хотя и понимаю, что оно никогда не повторяется буквально. Но если обстоятельства места и времени разнятся, то реакция знаменитых людей остается актуальной. Поэтому я вспомнил об опыте немецкой антифашистской эмиграции в Америке – не в первый раз.

Когда почти полвека назад я перебрался в Америку, то искал примера для той жизни, что собирался вести под рубрикой "русская литература в изгнании". Вполне естественно, что я нашел урок у немецких писателей. Они бежали в Америку от фашистов, как мы от коммунистов, и создали свою версию бесцензурной словесности, о которой мы все мечтали. Самым известным из них был Томас Манн. Нобелевский лауреат и живой классик, он представлял все лучшее, сложное и противоречивое в германской культуре и говорил: "Немецкая литература там, где я". Понятно, что спросу с него было больше, чем со всех остальных. Самым важным для меня тогда были его письма американской поры, демонстрирующие эмигрантский опыт обращения великого писателя с родным языком, на котором, кроме него, говорил и Гитлер.

Так, в ноябре 1938 года, сразу после "хрустальной ночи" – еврейского погрома, потрясшего Запад, – Томасу Манну пришлось отвечать на один непростой вопрос. Профессор немецкой кафедры Хантер-колледжа Анна Джекобсон пожаловалась писателю: ее питомцы "стали сомневаться в том, что имеет смысл изучать культуру народа, в среде которого вроде бы беспрепятственно творятся столь гнусные дела". (Добавлю в скобках, что передо мной схожие вопросы вставали не только сейчас, но и тогда, когда в начале вторжения СССР в Афганистан мы с Довлатовым и Вайлем отвечали на них будущим славистам со сцены того же Хантер-колледжа.)

Томас Манн

Томас Манн написал фрау Джекобсон учтивое письмо, в котором осудил "истребительный поход против евреев" и встал на защиту "немецкого духа, сделавшего для культуры человечества много великих и удивительных дел". Этим он мягко корил студентов: "Нельзя бросать уроки немецкого языка из-за того, что некомпетентные правители публично дискредитируют его в данный момент". К тому же, продолжал он, невозможно считать "ужасные преступления делом рук народа, как ни старается их выдать за таковые режим".

С последним он, пожалуй, поспешил. Чуть позже, когда Гитлер молниеносно захватил Францию и немцы упивались победами, Гестапо жаловалось, что им нечего делать, потому что в стране практически не осталось недовольных.

Во время войны Томас Манн радикально пересмотрел свое отношение к "невинному народу" и в своих радиовыступлениях много говорил о немецкой вине. Более того, когда кошмар кончился, он объявил, что все вышедшие при нацистах книги нужно пустить под нож, ибо они запятнаны "стыдом и кровью".

Это означало, что настоящий, честный, немецкий язык сохранился только там, где им не пользовались нацисты, – в эмиграции.

Сегодня этот исторический экскурс оказался поразительно своевременным. Чтобы обсудить поднятые тогда, но предельно актуальные и сегодня проблемы, я обратился к Ксане Бланк, профессору того же Принстонского университета, где перед войной жил Томас Манн (его дом до сих пор стоит в этом чудном городке).

Ксана, давний друг, сестра Сергея Довлатова, с которой мы вместе трудились в "Новом американце", много лет и плодотворно работает в славистике. Ей принадлежит несколько книг, вышедших на английском и русском языках. Одна из них – развернутая интерпретация загадочной повести Гоголя "Нос". В своей монографии Ксана показывает, что это рассказ не столько о майоре Ковалеве, сколько о русском языке, ибо вся повесть рождается из искусно разрушенных буквализированных идиом.

Сегодня, однако, перед ней, как перед всеми зарубежными славистами, стоят другие и очень болезненные вопросы: как преподавать американским студентам "язык агрессора" – наш родной язык?

Об этом мы и беседуем с Ксаной Бланк.

Ксана, что означала для вас война? Какой была ваша первая реакция?

Ксана Бланк: Первой реакцией был шок. Несмотря на то что велись разговоры о возможном вторжении в Украину, никто из моих знакомых и близких в это не верил. За несколько дней до вторжения было ощущение абсолютно нормальной жизни. Более того, 12 февраля в Петербурге была установлена табличка "Последний адрес" на доме, в котором жил Исаак Мечик, мой дед и дед Сергея Довлатова. Дед наш был расстрелян в 1938 году и посмертно реабилитирован, об этом даже писали в газетах. На фоне закрытия "Мемориала" это событие мне представлялось знаковым. И вдруг меньше чем через две недели началась война.

Александр Генис: А как отреагировали студенты и как – начальство?

Ксана Бланк: Шок испытали все – и преподаватели, и студенты. Не думаю, что кто-то из моих коллег почувствовал свою вину или ответственность за то, что произошло: все они либо американцы, либо люди из России, длительное время живущие в Америке. Но мы преподаем язык, литературу и культуру этой страны, в этом смысле являемся ее представителями, которые в аудитории находятся потому, что могут студентам объяснить то, чего они не знают или не понимают. А когда чувствуешь, что ты сам не понимаешь, что происходит в стране, которую ты в некотором роде представляешь, идти в аудиторию трудно.

Александр Генис: Что изменилось для вас в профессиональном плане?

Ксана Бланк: Кардинально изменить курсы, которые мы на тот момент вели, мы не могли. В американской академии принято идти по заранее составленной программе курса. На одном из курсов, который я вела этой весной, студенты читали поэзию и прозу, связанную с историческими событиями ХХ века: революцией, первой эмиграцией, сталинскими репрессиями. Мы читали и обсуждали поэму "Двенадцать" Блока, стихи Цветаевой, "Реквием" Ахматовой, рассказы Набокова. Таким образом, тема политической агрессии уже до этого обсуждалась, поэтому с этими студентами мне было легче говорить о происходящем.

А вот с другим курсом было сложнее, потому что это был курс по русским волшебным сказкам, а сказки – жанр вообще не очень хорошо знакомый американским студентам. В Америке, Англии очень сильны представления о том, что сказки детям читать не следует, ибо в волшебных сказках много смертей, насилия, обманов и всего прочего. Многие считают, что маленьким детям об этом читать не нужно. Но моя цель была показать, что сказки составляют важное наследие культуры. И студенты воспринимали их с открытой душой и интересом.

Мы обсуждали разные подходы: антропологические, психологические, формалистские и так далее. Изучали они и "Морфологию сказки" Владимира Проппа. 24 февраля студенты должны были прочитать дома сказку "По щучьему велению". Мы говорили с ними о том, что младший брат в сказках всегда дурак, тем не менее, всегда он лучше всех и в конце становится героем. Емеля не только дурак, но и лентяй, который не слезает с печи. Но в тот день конец сказки оказался неожиданно актуальным. Емеля с помощью волшебной щуки достигает всего, чего ему хочется, даже превращается в красавчика. Концовка такая: царь его спрашивает: "Кто же ты такой, добрый молодец?" Емеля отвечает: "А помнишь дурачка Емелю, как приезжал к тебе на печи, а ты велел его со своей дочерью в бочку засмолить, в море бросить? Я тот самый Емеля. Захочу – все твое царство пожгу и разорю". Царь сильно испугался, стал прощения просить: "Женись на моей дочери, Емелюшка, бери мое царство, только не губи меня". Вот как такую концовку интерпретировать? Я сказала студентам: думайте сами.

Иллюстрация Н.Кочергина к сказке "По щучьему велению"

Александр Генис: Среди принстонских студентов есть и этнические русские. Каково им приходится сегодня?

Ксана Бланк: Согласно российской пропаганде, русских студентов за рубежом прижимают, выгоняют из университетов. В действительности все совсем наоборот. Тем, кто не хочет возвращаться в Россию, администрация университетов старается помочь продлить учебные визы. У меня студентов из России нет, но есть дети от смешанных браков. У одного мальчика, например, отец американец, мама русская. У мамы в Петербурге родственники, которые смотрят телевизор и верят пропаганде. Мальчик переписывался с двоюродным братом, живущим в Петербурге, радовался, что теперь может с ним общаться по-русски, планировал поездку в Петербург, но в один момент все изменилось.

Есть другой студент, американец, который женат на русской. Есть девочка, которая родом из России, но выросла в Англии. Думаю, что всем им очень трудно, но по-разному. По университетским правилам психологическую помощь студентам оказывают не преподаватели, ее оказывают специалисты, у которых в этом есть профессиональные навыки. Поэтому психологическую помощь в университете оказывает специальный отдел, который занимается эмоциональным здоровьем студентов, то есть медицинский офис.

Александр Генис: Российская пропаганда много говорит об отмене русской культуры в Америке. Вы, можно сказать, на передовой. Есть основания для таких утверждений? Чувствуете ли вы отторжение от русской культуры?

Ксана Бланк: Ответ очень короткий: русскую культуру в американских университетах никто не отменял. Преподавание русской литературы, истории, культур продолжается и будет продолжаться. Никаких директив по поводу их отмены от администрации нам не поступало.

Александр Генис: Как быть с русской литературой, которую многие сегодня обвиняют в имперском характере, называют "колониальной"? Следует ли переосмысливать это наследие в связи с агрессией путинского режима?

Ксана Бланк: Этот вопрос мне кажется сложным. Когда я впервые услышала в феврале такой упрек от украинца – мол, Лев Толстой империалист, я тут же возразила, что Лев Толстой никакой не империалист, что Толстой был пацифистом. Но потом я задумалась и поняла, что упрек в колониальности русской литературы все же имеет под собой основание.

Я несколько лет занималась Достоевским, какое-то время переписывалась с одним афонским монахом, американцем греческого происхождения, который очень интересовался Достоевским и Бахтиным. Кстати, его монашеское имя было Зосима. Когда в 2010 году у меня вышла книжка о Достоевском на английском, я послала ее Зосиме, и она ему очень понравилась. После этого вдруг в одном из писем он меня спрашивает, что я думаю по поводу высказывания Достоевского "Константинополь рано ли, поздно ли должен быть наш". Я ему тогда ответила, что публицистические произведения Достоевского совсем не так важны, что Достоевский прежде всего интересен как писатель и религиозный философ. А вот теперь я думаю, что монах задал очень интересный вопрос, о котором имеет смысл подумать.

Или другой вопрос, который нередко возникает, – об антисемитизме Достоевского. Я помню, как однажды на конференции он был задан из зала, докладчик, известный американский достоевсковед, ответил на этот вопрос так: "Достоевского нельзя упрекать в антисемитизме. Он не только евреев не любил, он так же не любил поляков, французов, англичан…" Все дружно засмеялись. И тогда мне это показалось очень остроумным высказыванием, а сейчас я думаю: а что же в этом хорошего, что Достоевский всех не любил: евреев, поляков, англичан? Тютчев очень точно сказал: "Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется". Я думаю, Достоевский с Тютчевым наверняка бы согласился.

Если вы помните, в "Братьях Карамазовых" старец Зосима говорит о всеобщей ответственности, о том, что каждый за всех и за все виноват. Объясняет он это так: "Ибо все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается". Дальше он дает пример: вот ты прошел мимо ребенка, посмотрел на него злобным взглядом, а ребенок этот взгляд впитал, впитал злобу в свое сердце.

Все это еще не означает, что нужно сносить памятники Достоевскому и переименовывать то, что его именем названо. Это, я думаю, означает другое: необходимо переосмысление культурного наследия. Прежде всего, нужно делать определенные коррекции в преподавании.

Вы знаете, недавно в России два книжных магазина провели онлайн-опрос молодежи о том, кто, по их мнению, является самым отвратительным литературным персонажем. Ответили 600 читателей. На первом месте оказалась помещица из повести Тургенева "Муму" – 25%.

Александр Генис: Правильно, я понимаю. Муму жалко.

Ксана Бланк: А кто на втором, угадайте?

Александр Генис: Не знаю. Свидригайлов?

Ксана Бланк: Анна Каренина.

Александр Генис: А ее-то за что?

Ксана Бланк: 22%. На третьем месте Гумберт Гумберт из романа Набокова "Лолита" – 19%. Угадайте, кто на четвертом?

Александр Генис: Нет, я сдаюсь.

Ксана Бланк: Евгений Онегин, 17%. Пятое место заняла Наташа Ростова, 16%. То есть 96 молодых людей написали, что Наташа Ростова – отвратительный персонаж. О чем это говорит? Вряд ли о состоянии умов русской молодежи. Я думаю, что это говорит о состоянии преподавания русской литературы в русских школах. Школьная программа была установлена чуть ли не в сталинское время. Нельзя 80 лет твердить об обаянии Наташи Ростовой, нельзя бесконечно восторгаться широтой русской души и умиляться тому, насколько могуч и велик русский язык. Необходимы новые темы, новые подходы, новые интерпретации. Необходимо уделять внимание парадоксам и противоречиям, даже если они болезненные. В конце концов, роль литературы не только в том, чтобы удовлетворять этнографический интерес к прошлому, интеллектуальная молодежь хочет знать, что культура, литература прошлого может нам сказать о сегодняшнем дне, о сегодняшнем состоянии умов, о сегодняшних проблемах. В этом переосмыслении классики, я думаю, и состоит основная задача для преподавателей.

Александр Генис: Очень интересные факты вы привели. Я думаю, что это все связано, как совершенно правильно вы сказали, с занудностью школьного преподавания. В конце концов, когда мы только и слышим про лишнего человека Онегина, это так надоедает, что мы начинаем его ненавидеть, я могу это понять. Но это, конечно, несправедливо. С другой стороны, литература – не о справедливости, литература о глубине и точности.

Сам я думаю, что русскую литературу отменить нельзя, потому что она давно уже не стала русской, это литература "вообще" – как Гомер, Диккенс или Шекспир. Поэтому смешно говорить, что можно отменить Чехова, если он в репертуаре каждого театра. И что бы ни говорил Достоевский о евреях, это его не отменяет, мы его любим не за это, как и Гоголя, кстати. Вот самый простой ответ. Кроме всего прочего, Достоевский бесконечно противоречит сам себе, как мы знаем из Бахтина, в этом "диалогизме" и заключается главное достоинство. Но я согласен с вами: правильная идея переосмыслить весь учебник русской литературы. Когда-то мы с Вайлем сделали такую попытку, написав "Родную речь", нам не могли ее простить. Я понимаю, это очень обидно, когда меняются стереотипы. Вспомните, что было, когда Синявский написал "Прогулки с Пушкиным". Господи, как его долбали за это, но ведь не было лучшего друга у Пушкина, чем Андрей Донатович.

Абрам Терц. Прогулки с Пушкиным. Обложка работы М. Шемякина

Но поговорим о другом. Ксана, в эти дни и недели Америка заново открывает Украину. Теперь уже никто ее не спутает с Россией, как это бывало раньше. Вы помните, что в наше время, в третьей волне эмиграции, мы все были "русскими". Евреи, армяне, украинцы, грузины, якуты – все назывались одним словом: русские. Теперь это уже не так.

Что Академия – и лично вы – делаете для того, что ввести в образование американских студентов украинский сюжет?

Ксана Бланк: Я знаю, что Принстонский университет пригласил нескольких дипломированных украинских преподавателей, они будут вести курсы, им будет оказываться помощь с жильем и с устройством детей в школы. На нашей кафедре будет читаться курс по украинской поэзии.

Я, когда началась война, сделала все, что смогла, в этом смысле, познакомила студентов с украинским алфавитом. Украинского языка я не знаю, но как филолог различие между русским и украинским объяснить сумела, студентам это было очень интересно. На курсе по сказкам дала им две сказки на украинском языке – из тех, что они уже прочитали по-русски, знали сюжет. Мы обсуждали лексические различия между русскими и украинскими сказками.

Александр Генис: Сейчас происходит грандиозный сдвиг сознания. Алексей Арестович, представитель украинского президента, которого я слушаю каждый день (вместе с миллионами других его поклонников, он самый популярный персонаж в медиа, по-моему, сегодня), говорит, что в Украине меняется архетип жертв на архетип героев. Как вы думаете, как это сказывается на статусе украинского языка и украинской литературы?

Ксана Бланк: Я думаю, что это очень скажется на преподавании русской литературы, где всегда сочувствие было на стороне жертвы – это один из пафосных гуманистических моментов. Теперь это все перевернулось, поэтому преподавать будет, конечно, сложнее. Мне даже трудно представить себе, в каком направлении будут идти люди, беря ту же классику. Или как будет обстоять дело с новой украинской литературой, которую я плохо знаю, совсем не знаю. Мне трудно пока даже ответить на этот вопрос.

Александр Генис: Холодная война, как любая война, вызвала обостренный интерес к языку противника. Это было заметно и по расцвету славистики в то время. Что ждет русский язык в Америке теперь?

Мы с вами много лет ездили в русскую языковую школу в Вермонт. Директор языковой школы мне как то сказал: "Каждый раз, когда Путин открывает рот, у нас прибавляется пять новых студентов". Когда я рассказал об этом по радио, мне написали слушатели: как же любят Путина американцы, если они так хотят изучать его язык.

Как вы думаете, как изменится роль русского языка в Америке в связи с войной?

Ксана Бланк: Я слышала эту вашу передачу и совершенно не согласна с директором школы. Нет, статистика не подтверждает это. Ситуация начала ухудшаться где-то в 2012 году. Число студентов у нас приблизительно такое же, как оно было и раньше – в начале 2000-х годов. Естественно предположить, что если ухудшаются политические отношения между странами, то больше желающих изучать русский. Но это не очевидно. В начале 2000-х была иная ситуация: открывался бизнес, нужны были адвокатские конторы, многие учили русский из-за этого. Но сейчас возможности поездок в Россию сокращены… Это очень сложный алгоритм.

Я задала своим студентам вопрос, когда все это произошло, что они думают, как они чувствуют войну. Они ходили с мрачными лицами, я не знала, что творится у них в голове. Очень задушевные разговоры между преподавателями и студентами здесь не приняты. Но я задала им этот вопрос, я просто попросила на него их всех ответить в классе, подготовиться к нему дома после каникул, в марте это было, что они думают о своем изучении русского языка "в меняющемся мире". Мы так это называем, чтобы не говорить "во время войны", а в меняющемся мире – это практически официальное название в славистике. Они все, надо сказать, отреагировали положительно и сказали, что будут продолжать заниматься русским языком, потому что сейчас это еще более необходимо.

Александр Генис: Для того, чтобы понять Россию, или для того, чтобы бороться с ней?

Ксана Бланк: Так вопрос не стоит, чтобы бороться. Нет, в такой терминологии мы это не обсуждаем. Вообще преподавать можно что-то, что ты любишь. Если какой-то автор тебе очень не нравится, его очень трудно преподавать, я знаю это по своему опыту. Поэтому преподавать свой язык и культуру можно только из любви к ней, нельзя со злобой преподавать русский язык и учить студентов на врагов. Поэтому такой терминологии нет, и политический русский я не преподаю. То, что было, то остается.

Александр Генис: Ксана, как изменились ваши планы в связи с войной?

Ксана Бланк: Кардинальным образом. Помимо преподавания я 16 лет руководила летней программой "Принстон в Петербурге". Наши студенты каждый год ездили в Россию, учились там летом, заводили там друзей, ходили в Эрмитаж, возвращались домой, влюбленные в Петербург. И это был их основной стимул для продолжения занятий русским языком. Но теперь не знаю, когда окажусь в моем родном Петербурге, не знаю, смогу ли кому-то его показать.

Александр Генис: Есть, конечно, выход – это ближнее зарубежье. Помнится, мы с вами говорили о том, что студентов можно возить не только в Петербург за русским языком, но и, скажем, в мою Ригу, где очень хорошо говорят по-русски.

Ксана Бланк: Я этим как раз сейчас занимаюсь.

Александр Генис: Так что, может быть, скоро вы окажетесь и в Риге.

Ксана, теперь у меня вопрос на засыпку, что называется. Дело в том, что сегодня в России многие пытаются мобилизовать литературу в путинских целях. Говорят, что, например, Бродский ненавидел украинцев и написал стихотворение "На независимость Украины", злобный пасквиль, который подняли на щит, целую книгу написали о том, какой Бродский-имперец. Вы – сестра Довлатова, вы знаете его с его молодости, то есть вы еще ребенком были, когда Сергей был в армии, вы знаете его всю жизнь. Скажите, как бы Довлатов отреагировал на сегодняшнюю ситуацию?

Ксана Бланк: Я думала, вопрос состоит в том, можно ли использовать Довлатова для пропаганды. Конечно же нет.

Александр Генис: Это не совсем так просто. Про Довлатова говорят, что он всегда был бесстрастным, он представлял автора в виде луны, которая одинаково светит разбойникам и жертвам, – это любимая цитата Довлатова из Пушкина. Довлатова действительно любят многие – правые и левые, водопроводчики и академики, славянофилы и западники. Довлатов вообще человек универсального таланта. В этом отношении, можно ли его использовать в данной ситуации? Вот в чем мой вопрос.

Сергей Довлатов

Ксана Бланк: Я не думаю, что его можно использовать, потому что у него ничего нет имперского, ничего пафосного. Я не могу представить себе, что здесь может быть использовано. Относительно вашего другого вопроса, проще всего мне было бы сказать: конечно нет. Потому что он был человек умный и благородный. Но на самом деле я думаю, что это вопрос некорректный, потому что прошло очень много времени. Человека нужно рассматривать в контексте, он живет в контексте. Мы можем с вами предполагать, как бы отреагировал Пушкин, но это неправильно, потому что Пушкин жил в свое время и в своем месте. Если бы он жил в наше время, в этой стране, то этого бы стихотворения не было, скорее всего. Это же как океан, как Зосима сказал, это живой организм, нельзя вырывать человека из контекста.

Александр Генис: Слушайте мой подкаст "Взгляд из Нью-Йорка" в Эпл, Гугл, Спотифай, на "Яндекс.Музыке" или в телеграм-канале "Студии подкастов Радио Свобода".

Новый выпуск – каждое воскресенье.

Жду ваших писем, реплик, вопросов. Как всегда, ни одно письмо не останется без ответа.