Выборы без перемен?

Что показал "день голосования" в России?

В программе "Лицом к событию" политолог Александр Кынев и сопредседатель движения избирателей "Голос" Станислав Андрейчук обсуждают итоги сентябрьского голосования на региональных выборах в России.

^{Видеоверсия программы}

Михаил Соколов: Сегодня у нас в эфире будут гости: политолог Александр Кынев и сопредседатель движения избирателей "Голос" Станислав Андрейчук. 8–10 сентября в три дня в России прошло голосование на региональных и муниципальных выборах. Речь идет примерно о четырех тысячах кампаний, в том числе в Госдуму по четырем округам довыборы, выборы 16 региональных законодательных собраний и глав 21 субъекта Федерации.

Нарушения и ожидаемые победы: как в России прошли выборы-2023

Михаил Соколов: Незадолго до выборов был арестован ваш коллега, сопредседатель движения избирателей "Голос" Григорий Мельконьянц. У группы активистов "Голоса" прошли обыски, все это якобы за сотрудничество с "нежелательной организацией". Как вы оцениваете эти события? Смогло ли после них ваше движение вести наблюдение за голосованием России?

Станислав Андрейчук: Мне кажется, связь с выборами в этом деле очевидна. Никакой связи с "нежелательной организацией" в действительности нет и не могло быть. То, что это произошло за три недели до сентябрьского голосования, буквально за четыре месяца до старта президентских выборов, мне кажется, само за себя говорит. Что касается того, смогли ли помешать подготовке, мне кажется, что не смогли, потому что мы отработали по тому плану, по которому изначально и собирались работать. Все доклады выпустили, которые планировали, все сервисы у нас работали, мобильные приложения обновили, методический материал и так далее. Вы видите, что довольно много свидетельств разных нарушений. Активисты, волонтеры, вне зависимости от политических партий, кандидатов, пользовались сервисами, пытались через них доводить информацию.

Михаил Соколов: Удалось собрать средства на работу, я так понимаю?

Станислав Андрейчук: Средства на работу удалось собрать. Спасибо большое всем, кто поддерживал, и рублем поддерживал, и своей активностью, потому что без вас, конечно, это ничего сделать бы не удалось. Я надеюсь, что на президентских выборах мы тоже отработаем, надеюсь, что волонтеров будет больше.

Михаил Соколов: Я читаю, например: бюджетников заставляют отчитываться, находясь на участке, открыть ссылку из СМС, подтвердить свое голосование, должна быть включена геолокация. Такие отчеты требуют разные под угрозой увольнения. Это теперь трудно назвать выборами, поскольку явно трудно сказать, что это инструмент формирования власти или влияние на власть. А что это тогда такое?

Александр Кынев: Это выборы. Я думаю, придумывать какие-то специальные названия, чтобы потешить свое самолюбие, не стоит. Это выборы. Конечно, они под давлением, они с ограниченной конкуренцией, они с массой препятствий и для участников голосования, и для избирателей и так далее, но все-таки это выборы. Не выборы – это когда один кандидат, как это было в Советском Союзе. Что касается способов давления, можно подумать, что у нас и до этого не было способов давления. Что касается электронного голосования, мы с самого начала говорили, что и три дня голосования, и электронное голосование – это все-таки в основном для ужесточения контроля. Все это стало воспроизводиться в массовом порядке после 2018 года, когда голосование в ходе пенсионной реформы показало, что явка становится низкой, а низкая явка – это в первую очередь голосование административно зависимых категорий, это бюджетники, военнослужащие, коммунальные служащие, пенсионеры, которые получают пенсию от государства.

До 2018 года мобилизация работала более-менее нормально, а в 2018 году у людей возникло ощущение разрыва социального контракта – голосование в обмен на лояльность, условно говоря. Люди стали приходить, но голосовать назло. Тогда власть, когда возникла фрустрация, пробыла в ней пару лет, тут пришел ковид, появилась прекрасная идея проводить голосование в три дня с тем, чтобы тех же бюджетников размазывать не на один день, а на три дня, чтобы контроль был пожестче, организация была более четкой, чтобы никто не ускользнул, что называется. Потом еще и электронное голосование подоспело, оно в этом смысле было экспериментом, Московская городская дума, два округа, он показал, что в обоих округах победители во многом за счет электронного голосования стали депутатами, особенно в 31-м округе, дальше пошло-поехало. Электронное голосование используется в первую очередь как технология давления, когда люди на рабочем месте под присмотром начальников непосредственно голосуют через свои гаджеты. В этом смысле нарушается ключевой фактор – это свободное и тайное голосование, которое вне участков, конечно, обеспечить очень тяжело. Если вы голосуете на дому или вас просто просят отчитаться, то здесь как раз было легко обойти, вы можете поставить галочку, сделать скрин, потом поставить ее на другом кандидате, и потом появляется табличка, что вы проголосовали. Если начальник сидит за спиной, то, конечно, да, здесь ты этого не сделаешь.

Михаил Соколов: МВД России не увидело нарушений на этих выборах, способных повлиять на процесс голосования. Какие есть явно яркие случаи прямого давления, грубых нарушений, на что указывает "Голос" в своем заключительном заявлении?

Станислав Андрейчук: У нас МВД никогда практически не видит оснований для каких-то громких заявлений. Мы знаем статистику по решениям судов, где почти не возбуждается уголовных дел в связи с фальсификацией выборов, какими-то подобными нарушениями. Во-вторых, они все заканчиваются довольно благополучно для тех, кого все-таки за руку поймали. В этом году я хочу отметить, что у нас правоохранительные органы, как примерно 10 лет назад, в период 2011–12 годов, зачастую вставали на сторону не наблюдателей, которые ловили нарушения, а как раз тех, кто нарушал. Даже военкоматы в Геленджике подключались, повестки начинали раздавать прямо на избирательных участках во время работы. Из очевидных проблем, во-первых, фальсификации. Есть традиционный набор регионов, та же Кубань, тот же Башкортостан, то же Подмосковье, в этом году и в Москве признаки были, и в Хабаровске, и в Амурской области, много где еще. Наблюдателей на участках было не так много – это значит, что история была достаточно массовой. Плюс электронное голосование – это отдельная песня, потому что оно не наблюдаемо и не проверяемо, во-вторых, Александр правильно отметил, что его сочетание с другим голосованием очень легко использовать для принуждения избирателей. Можно уже не стоять за спиной, просто если вы голосуете онлайн, то у вас никогда нет уверенности, что начальник не узнает, как вы проголосовали. В этом году у нас обе системы ДЭГ московской и федеральной поломались довольно масштабно, федеральная система в двух регионах имела проблемы, московская – вообще постоянно с ней были накладки, на подсчете голосов были проблемы, комиссии фактически пришлось фальсифицировать итоговый протокол, потому что у них контрольные соотношения не сходились. Как реально люди голосовали в ДЭГе, мы, честно говоря, не представляем.

Михаил Соколов: На ваш взгляд, какую задачу на этих выборах ставила власть и что могло противопоставить общество?

Станислав Андрейчук: Мне кажется, власть задачи ставила переизбраться с довольно хорошим результатом. Плюс, конечно, что касается онлайн-голосования, оно было самым масштабным, наверное, в мировой истории. Федеральная система ДЭГ вообще так массово не использовалась. Конечно, обкатывали они технологии и мобилизации на ДЭГ, и управление ДЭГом. Я думаю, в марте мы в гораздо больших масштабах это все увидим. Что касается общества, то я хочу заметить, что там, где реально оппозиционные политики работали, там противопоставить что-то не удалось. В Хакасии губернатор работал, соответствующий результат получил. Понятно, что там кандидат "Единой России" заранее снялся, но, думаю, не просто так снялся опять же. Посмотрите на Екатеринбург, посмотрите на Новгород, еще на некоторые регионы, ЛДПР в Красноярском крае. Здесь сильные кандидаты – можно работать. У нас проблема не столько в пассивности общества, сколько в пассивности как раз политиков. Если у нас нет политиков, за которых можно пойти, то странно ожидать какой-то активности от избирателей.

Михаил Соколов: В чем политический смысл проведения таких выборов, которые многие выборами не считают? Это задача управляемой мобилизации, показать легитимность власти как внутри страны, так и на экспорт?

Александр Кынев: Любые выборы – это процедура, как сказал Песков, дорогостоящая процедура, но необходимая, другого способа не существует. Как раз сохраняя процедуры, привычные для нормальной жизни, власть тем самым подчеркивает гражданам, что все в стране нормально. Это фундаментальный фактор, который должен успокаивать людей, показывать, что, невзирая на все проблемы, санкции, сложности и так далее, все в порядке, никакой чрезвычайщины нет, выборы должны быть – они проходят, все проблемы решаются и так далее. Потому что любой отход от этого будет вызывать у людей вопросы: что, не так что-то происходит, власть выборы не может обеспечить? Во-первых, это единственный способ легитимации, во-вторых, это крайне важный способ сохранения политической стабильности для власти, а это основа основ. Если мы посмотрим на результаты, мы увидим, что технологии здесь не имеются годами, то есть мобилизация административно зависимых избирателей при максимально возможном неучастии всех остальных. Это сушка явки, когда кампания неактивная, когда не выделяется под нее ни площадей, ни времени, ни всего остального, когда не разрешаются до сих пор публичные акции, хотя ковид закончился, но запреты никто не отменял.

Когда невозможно размещать рекламу политическую, потому что многие независимые СМИ за последний год прекратили существование в результате жесткой цензуры либо ушли исключительно в онлайн, что сужает аудиторию и так далее. Конечно, кампания в этом году для оппозиции была на порядок более тяжелой, чем в любые предыдущие годы, потому что это было тяжело, дорого и очень опасно для кандидатов. Результат мы видим, какой он вышел: явка действительно низкая, выбирали в основном те, кто не приходит на участки, а среди тех, кто пришел, доля административно зависимых была высокой. Если смотреть по "Единой России", региональные парламенты 16, не считая восточной Украины. Самый низкий результат у "Единой России" – ненецкий автономный округ, 44, в 2021 году на Госдуме там было 29, то есть рост примерно в полтора раза. А самый высокий процент в наших любимых регионах аномальных, в этот раз это Башкирия и Кемеровская область, в Башкирии 69%, а было в 2021 году 67%. Кемеровская область тоже 69,4%. Собственно говоря, в этом диапазоне от 44% до почти 70 "Единая Россия" в итоге везде получила. Если брать результаты 2021 года в Госдуму, увеличение примерно в полтора-два раза по регионам. Коммунисты падают где-то в два, где-то в три раза, потому что лоялисты и те, кто поддерживал КПРФ как партию реванша, власть выполнила их программу, зачем теперь голосовать за коммунистов? Демократы и местные гражданские активисты, которые голосовали за КПРФ, потому что больше не за кого, это было протестное голосование, но не коммунистическое, они как раз в ужасе отшатнулись, потому что они ни за какое СВО в жизни не голосовали. Вот осталось то, что осталось. Поэтому часть ушла к власти, а часть перераспределилась между остальной оппозицией, которая в принципе чем менее была людоедской, тем лучше выступала на этих выборах. КПРФ потеряла примерно в два-три раза, "Справедливая Россия" на фоне непонятной кампании и всех плясок вокруг Пригожина вылетела вообще из недр региональных парламентов, в шести регионах она вообще не прошла, где раньше была.

Михаил Соколов: Я хотел бы отметить, что голосование проводилось не только на территории России, но и на украинских территориях, занятых, оккупированных Россией, несмотря на то что там военное положение. Давайте посмотрим, что там.

Выборы на оккупированных территориях

Михаил Соколов: Для чего властям так грубо имитировать выборы на этих территориях? Есть ли оттуда какая-то достоверная информация?

Станислав Андрейчук: Никакой достоверной информации оттуда быть не может, никто туда наблюдателей не отправлял и в здравом уме не отправит, потому что это зона военного конфликта, просто опасно для жизни людей. Возможностей пожаловаться у людей тоже особо нет, потому что страшно. Поэтому что там происходит, никто не знает, никто не видит.

Михаил Соколов: Видимо, и не увидит. А как военные действия повлияли на ход кампании на территории самой России, какие-то изменения принципиальные произошли?

Александр Кынев: Они в основном повлияли с точки зрения запретов и препятствий на ведение агитации как таковой. Потому что все те меры, которые были введены в феврале-марте прошлого года запретительные, цензурные, они никуда не делись, активно использовались, все эти уголовные дела за фейки, за дискредитацию и так далее, они возбуждались и возбуждаются. Надо сказать, что за эту кампанию объектами давления были абсолютно все. У нас часть несистемной оппозиции привыкла считать, что только она настоящая, а все остальные ненастоящие, поэтому если их где-то преследуют, то это никого не интересует. На самом деле, если быть реалистами, посмотреть, то админресурс очень примитивный, он всегда мобилизуется в пользу кого-то одного, а все остальные, даже если они лояльные, все равно чужие на этом празднике жизни. Когда сильно надо, дадут по морде и системной оппозиции, и несистемной, разбираться не будут.

У нас за последние год-полтора побывали под административными делами, под арестами, под штрафами представители абсолютно всех партий. Поэтому сказать, что кого-то власть бережет... Никого она не бережет, никого она особо не ценит, если фальсифицирует, то отбирает голоса у всех. Все запреты на агитацию, которые были, они касались всех: разгоняли пикеты у всех, агитационную продукцию конфисковывали в регионах, если кто-то претендовал на процент выше, чем предполагалось, у всех. Никому власть, кроме самой себя, на этих выборах особо не помогала. Главные проблемы были здесь – это доступ к избирателям, потому что невозможно проводить публичные акции, это невозможность размещения рекламы, потому что ее негде размещать, поскольку СМИ позакрывались оппозиционные, а в официальных ты получишь только бесплатно, будут размещать непонятно где. В этих условиях что оставалось делать партиям и кандидатам? Очень активная агитация продолжила уходить в интернет, в социальные сети, продолжили развиваться телеграм-каналы, которых по регионам сейчас десятки, самодеятельность всевозможная агитационная в виде флешмобов, скандальных инициатив, чтобы все обсуждали, за неимением другого способа достучаться до людей.

Станислав Андрейчук: Александр, мне кажется, абсолютно прав в том смысле, что сидеть будут все, что называется. В этой кампании действительно под давление силовиков попали представители буквально всех политических партий, с агитацией у всех были проблемы.

Михаил Соколов: О голосовании в Москве что можно сказать, чем оно отличалось от предыдущих вариантов? Насколько я понимаю, 80% прошло через дистанционное голосование, 76% голосов у Собянина и явка 42%. В чем специфика столицы?

Александр Кынев: Специфика столицы в том, что на этих выборах голосование было практически полностью электронным. Я живу в Москве 31 год, я более отсутствующей избирательной кампании в Москве за всю свою жизнь никогда не видел. Если вдруг вы не смотрите новости и не ездите в центр по каким-то делам, то понять, что проходят выборы, было решительно невозможно никак. То есть никаких больших рекламных конструкций, как мы привыкли, с рекламными щитами, почти ничего. Какие-то были собянинские, но не очень очевидно, что имели отношение к выборам. Какие-то были разноски по почтовым ящикам отдельных кандидатов, но они были какими-то эпизодическими, точно были не общегородскими. Пикеты проходили только в центре города возле станций метро и в зонах, где гуляют люди. Если ты там не бывал, то ты вообще ничего этого не видел, это проходило мимо, и многие даже вообще не знали, что проходят эти выборы. Голосование по ДЭГу организовывалось чисто административно. Понятно, руководители предприятий своих сотрудников организованно отправляли на ДЭГ, люди получали эсэмэски, письма через "Госуслуги", звонили представители участковых комиссий по гражданам с предложением зарегистрироваться. Собственно говоря, это было единственное касание избирателей, которое большинство из них в ходе этой кампании почувствовало. Огромная проблема была не в том, что кого-то сильно гоняли, особых скандалов в Москве не было, чтобы кого-то задерживали, а в том, что у кандидатов просто даже не было денег. Самый эффективный способ сорвать чью-то кампанию – просто прикрутить краник, найти того, от кого поступают деньги, и просто-напросто вам не на что вести. В ходе кампании я общался с разными регионами, в одном из регионов представители одной оппозиционной партии мне прямо сказали: нам за две недели до выборов просто сказали, что все, деньги на вас кончились, вы ничего не получите. Они еще последние две недели на энтузиазме как-то со зла поработали, я думаю, что штаб мог работать, а каждый агитатор вряд ли.

Михаил Соколов: Каков все-таки дискурс кампании "Единой России"? Ничего не менять, все, как раньше, ничего не происходит. То есть это опять заявка на стабильность или нечто другое в связи с войной?

Александр Кынев: Ощущение такого поступательного развития вперед, переход в сторону развитого социализма. Если ничего не знать про СВО, просто читать новостную региональную хронику, такое ощущение, что вообще ничего не происходит. Каждый день губернатор, какие-то чиновники где-то открыли благоустроенную программу, а поскольку программа большая, есть разные улицы, каждый день можно показывать хотя бы про один двор. Где-то отремонтировали больницу, где-то выделили путевки детям, и это каждый день большим потоком. Приезжают какие-то министры, чиновники, рассказывают, как они выделили деньги, как регион будет развиваться, что построят новый мост, что-то еще сделают. И лозунги соответствующие: "Только вперед", "Верить только делам", "Время надежных людей". Эта кампания не про то, чтобы кого-то убедить, кого-то мобилизовать, это скорее такая фоновая музыка под административный перевод.

Чем была интересна Хакасия в этом году, где власть пошла на эксперимент, решила однозначно не ставить на действующего главу, поскольку он избирался вопреки позиции центра в 2018 году, по этой причине его без мучений пустить на новый срок не могли. Видимо, КПРФ пообещали в ходе каких-то закулисных переговоров, что трогать не будет, просто сказали: пускай он без санкций на новый срок и идет. Ему в регион спустили товарища Сокола. Мы посмотрели, как может выглядеть кампания "Единой России", когда она не опирается на административный перевод, получилось жалко. Получилось, что говорить особо не о чем и сказать нечего. Кандидат вообще не понимал, что он там делает, зачем ему вообще Хакасия. Лозунг был "Сила государства на благо Хакасии". Возникает вопрос: а раньше не надо было силу государства применять? В этом смысле, я думаю, эта бессодержательность агитационных кампаний "Единой России" и ее кандидатов – это просто мимикрия, просто такая шапка-обманка на админресурсе. Они за много лет разучились делать что-либо другое. Креатива там никакого не было, "Единая Россия" брала и берет системностью, масштабом, охватом. Да, может быть не все это сильно выдающееся, но все по плану, каждый участок закрыт, есть жесткие списки, каждый пункт будет доведен до конца и так далее. У всех остальных могут быть хорошие креативные кампании, но нет денег – нет охвата. Соответственно, обеспечить такую широту и масштабность покрытия они просто не в состоянии. Поэтому одни берут масштабностью и технологичностью в отсутствии креатива, а другие – всем остальным.

Михаил Соколов: Станислав, что вы добавите о "Единой России" и ее "соперниках", как они соотносятся? Кто-то мог себя проявить без позиции относительно административной, как в Хакасии? Все-таки губернатор-коммунист порадел своим людям, ему легче было.

Станислав Андрейчук: Что касается "Единой России", действительно, вся кампания идет как отчет о работе действующего губернатора – это традиционная история. У остальных две проблемы, кроме нехватки системности и организованности, действительно, региональные отделения многих партий просто проседают. Если вы посмотрите на "Яблоко", если десяток отделений наберется живых, то хорошо. У эсеров не намного лучше. "Новые люди" – новая партия, у них тоже все в регионах достаточно грустно в плане людей. Какая-то система остается у КПРФ, местами у ЛДПР. При этом агитировать невозможно, в СМИ не пробиться, уличные акции запрещены под предлогом ковида до сих пор, даже одиночные пикеты. Даже автопробеги коммунистам запрещали, потому что они заразу могут разносить. Соцсети есть, но опять же часть соцсетей заблокирована, часть находится непосредственно под контролем сына Кириенко, остается телеграм, ватсап-группа, но это тоже, как правило, административный ресурс, потому что это родительские чаты, которые создает учитель, домашние чаты, которые управдом создает, там все и распространяется, тематических групп практически нет. Где оппозиции себя проявлять, не очень понятно. Печатные материалы срывают дворники, тиражи изымаются. Поэтому такая кампания очень неравная, у вас почти нет возможности заявить о себе. Если у вас изначально нет сети сторонников, которую вы создавали много лет до этого, на которую опираетесь, которую приводите на выборы безо всякой агитации даже, то вам и деваться некуда, вы не пробьетесь через этот агитационный заслон, через цензуру.

Михаил Соколов: Вы уже начали говорить об оппозиционных системных партиях, что вы скажете далее? Остается ли КПРФ с Зюгановым партией номер два или ее активно подвинула партия имени покойного Жириновского?

Александр Кынев: Номинально да. Номинально они пока вторые, но уже, скажем так, совсем не в том качестве, как это было два года назад. На Госдуму 2021 года КПРФ была вторым участником с огромным отрывом от всех остальных, в полтора раза практически, сейчас от этого отрыва не осталось почти ничего. Они потеряли с одной стороны ультрапатриотов, которые просто за власть голосуют, зачем им голосовать за кого-то еще, с другой стороны, ушли местные протестные попутчики, которые никогда не были левыми ортодоксами, и осталось то, что осталось. У них, очевидно, кризис идентичности. Кстати, у многих он тоже есть. Все сегодня зависимы, понятно, что любую партию при желании можно прихлопнуть, создать личные неприятности кому угодно. Кстати, хочу напомнить, за последний год против КПРФ было достаточное количество уголовных дел. Например, у КПРФ один из самых провальных регионов в этом году Иркутск. В Иркутске КПРФ на Госдуму имела 27%, выборы в Заксобрание пять округов вообще выиграла, а теперь только 15 и ни одного округа, то есть это полный провал, это катастрофа. Давайте вспомним, что, кроме того, что уволили губернатора Левченко, еще и его сына посадили, сына выпустили незадолго до выборов. Можно пофантазировать, что там было за кадром, о чем договаривались, чтобы отпустить заложника. В таких условиях руководству компартии не позавидуешь, и жить хочется, на тебя актив давит, власть давит и так далее, поэтому получаются зачастую в кампаниях какие-то поддавки. Поэтому пока они вторые, но уже в ряде случаев на уровне с ЛДПР практически одинаково, кое-где даже ЛДПР проиграли, скажем, в Красноярске, например, выборы городского совета, "Единая Россия" 40% с копейками, ЛДПР – 20%, второе место, а КПРФ около 8%, в два раза меньше, чем у ЛДПР. В Ярославской области, например, три партии, КПРФ, "Справедливая Россия", ЛДПР, все получили по 11%, там вообще никакого отрыва нет. В Якутии, например, вторая партия "Новые люди", а КПРФ только третья.

Михаил Соколов: Почему "Новые люди" в Якутии оказались на втором месте?

Александр Кынев: Потому что сотрудничают с Сарданой Авксентьевой. "Справедливая Россия" там на четвертом месте, ЛДПР едва преодолела 5-процентный барьер. Меня часто спрашивали во время этой кампании: почему ЛДПР так хорошо идет, откуда такие цифры, Жириновский умер, почему партия жива? Это совокупность ряда причин. Во-первых, ЛДПР действительно провела массовую кампанию. Если заниматься мониторингом региональных СМИ, то по количеству публикаций ежедневных они уступали только "Единой России". Огромное количество статей в районных, городских газетах, в пабликах, региональных форумах и так далее. Нет какой-то глобальной идеи, но очень много частных каких-то популистских инициатив под разовые нишевые группы избирателей, каждому свое, такой махровый популизм. Каждая очередная инициатива, может быть, повторяет предыдущую, но она мгновенно выходит в сотнях повторений по любым региональным затычкам, где это только можно опубликовать. Плюс их никто не мочил.

Пока был Жириновский, он создавал какие-то поводы, которые в том числе позволяли посмеяться, поиздеваться, для кого-то это было токсично, с момента смерти Жириновского партию никто не трогал, никакой критики, никакого негатива, никакой контрагитации. Получилось, что массовая кампания, куча полезных каких-то нишевых инициатив позитивных, никакого негатива. Избиратель смотрит, простой обыватель: вроде что-то предлагают, почему бы и не за них? Вот вам руки развязаны, они в итоге совершенно спокойно аккумулируют протестные голоса. А в ряде регионов еще очень сильно мочили коммунистов, например в Ульяновске, там против КПРФ работали очень сильно. Где-то "Новые люди" заместили ту самую протестную нишу аполитичную именно за счет такой же терминологии, как у КПРФ, на позитиве, ничего про негатив. Людям хочется какого-то позитива, когда кто-то этот позитив создает, он привлекает. Проблема "Новых людей" в том, что у них неровная география, у них где-то пусто, где-то густо. Идей, видимо, не хватало на все регионы, и кандидатов не везде могли найти. Там, где кандидаты были, денег дали, там они прекрасно выступили, что Якутия, что Бурятия, что Забайкальский край, они даже в Кемеровской области прошли в Заксобрание. А в тех регионах, где денег не было, там они пролетели, в Иванове они пролетели, во Владимире они пролетели. Картина такова, что люди в основном голосуют за позитив, люди хотят позитивных новостей, люди хотят кандидатов, которые дают какую-то надежду. Люди очень плохо реагируют на скандалы, на срачи, на расколы, на невнятицу, которая возникла у "Справедливой России" после истории с Пригожиным и так далее.

Михаил Соколов: Станислав, а вы как видите эту картину прирученных партий?

Станислав Андрейчук: Я бы не стал называть их совсем прирученными, потому что в разных регионах это все по-разному. Где-то противостояние может быть достаточно сильное. Назвать КПРФ в Алтайском крае прирученной у меня, честно говоря, язык не повернется, потому что они там вполне себе активно борются. Поэтому кандидата на губернаторские выборы и не зарегистрировали, потому что, глядишь, и выиграла бы губернаторские выборы, по крайней мере, во второй тур точно вытащила действующего главу. Критикуют они там довольно жестко, понятно, что не по теме внешней политики, например, по теме ЖКХ они весь прошлый год проводили большие митинги по тысяче, по две тысячи человек, для провинциальных маленьких городов это очень большие цифры. Региональная политика более разнообразная, довольно жесткие оппозиционеры могут оказаться практически в любой политической партии, причем совершенно не значит, что у них взгляды с политической партией на федеральном уровне будут совпадать. Я лично массу таких примеров знаю, когда люди по каким-то принципиальным вопросам расходятся с партией, от которой были избраны.

Михаил Соколов: Это не делает выборы, по крайней мере, на уровне губернаторов конкурентными?

Александр Кынев: На выборах губернаторов история другая. Если на выборах региональных парламентов игроков много, их всех не заткнешь, с губернаторами история такова, что здесь 2018 год был очень хорошо усвоен властями. Даже если кампанию не вести, если вдруг среди оппонентов есть хоть кто-то, кто вызывает личную симпатию, все-таки люди в регионах знают всех более-менее известных людей, можно сетевым образом договориться о какой-то поддержке, как это было в отношении Фургала в Хабаровске в свое время: просто взяли местные лидеры неформально и договорились, сделали его губернатором. Чтобы этого не повторилось, теперь даже ведущих кампанию кандидатов отсеивают так, чтобы среди них были те, что никому в голову не могло прийти, что за этого человека можно как-то проголосовать. Это уничтожение на самых дальних подступах. Кандидаты либо берутся заведомо неизвестные, если регион большой и крупный, чтобы у него не было времени эту известность нарастить, либо если известный, то плохо. Не было центра мобилизации, кандидаты ничего не делали, могли выпустить один рекламный щит, могли сходить на бесплатные дебаты, которые никто не видел, собственно говоря, вся кампания на этом и заканчивалась. Кроме этого все ведущие партии играли в поддавки. Везде, где у партии были серьезные шансы по прошлым выборам, их либо снимали, как сняли Прусакова в Алтайском крае, либо они изначально никого не выдвигали, как в той же Якутии, ни "Справедливая Россия", ни "Новые люди" просто никого не выдвинули в губернаторы изначально.

Михаил Соколов: Что можно сказать о партии "Яблоко", которая одна демонстрировала пацифистскую позицию "Мы за мир"? Это что-то ей дало?

Станислав Андрейчук: Мне кажется, что, судя по результатам, "Яблоко" поучаствовало в выборах в трех городах, в двух из них прошло, но в этих двух оно и было парламентской партией. Мне кажется, что в данном случае гораздо большую роль играло то, что там люди, которые были депутатами, они все эти пять лет пахали. Это касается и Киселева в Екатеринбурге, это касается и Черепанова в Новгороде, люди реально работают, у людей есть реальная поддержка, есть общественные приемные, к ним люди обращаются, они их знают, они их поддерживают. Я не вижу, что именно конкретная риторика дала какой-то большой прирост, мне кажется, это просто свидетельство нормальной системной работы. В Красноярске они не прошли, потому что работы никакой нет. В региональные собрания даже не выдвигались, потому что негде было выдвигаться, в тех регионах, где проходили выборы, у них работоспособных отделений практически нет. С губернаторскими выборами то же самое. Мне кажется, тут дело не в военной или антивоенной риторике, а просто в том, что люди работают или не работают на территории.

Александр Кынев: Я соглашусь со Стасом. Я думаю, что очень сильно преувеличивать роль военной или провоенной позиции на выборах не стоит. Это локальные местные выборы, люди в основном голосуют за личную репутацию, за тех, кого они лично знают, и за их историю, за то, что эти люди уже могли сделать. Например, в Екатеринбурге не видел ни одного сканера с агитацией "Яблока", чтобы там тема "за мир" была главной, была абсолютно городская тематика – развитие, учет мнения граждан, транспорт и все остальное, в первую очередь это как раз приводило людей на участки. Только в Великом Новгороде эта тема была на первых полосах, во всяком случае в газете, которую мы видели, в пикетах, но Великий Новгород – это небольшой город, явка была низкая. Это фактор личного знакомства. По большому счету все, что вам нужно, – знать всех своих избирателей в лицо, сделать так, чтобы они пришли, если грамотно посчитать, то вы проходите. Это вопрос работы поля. Все эти инициативы каких-то ньюсмейкеров федеральных, я не думаю, что это что-то могло дать. Я сильно сомневаюсь, что визит Николая Рыбакова может кого-то убедить в Екатеринбурге или в Великом Новгороде, мне это кажется смешным. Другое дело, что вся эта поддержка, которую получали списки "Яблока" в Великом Новгороде и Екатеринбурге, она имела скорее морально-психологическое значение для людей, потому что кампания очень тяжелая – это стресс, это прессинг, это постоянно на грани нервного срыва. Важно ощущать, что ты не один, что тебе помогают, что о тебе заботятся. Это как помощь болельщиков на матче или на каких-то соревнованиях, когда у тебя есть команда, есть тренер, есть семья, ты знаешь, что они за тебя болеют. Вот это было важно, а не то, что эти люди могут кого-то сагитировать дополнительно.

Михаил Соколов: Попытка использовать механизм "умного голосования" в Екатеринбурге, то, что Леонид Волков дал рекомендации по округам и по списку, – это на что-то влияло?

Александр Кынев: Это измерить невозможно, нет никаких индикаторов. Мы не знаем, сколько людей получило эти инструкции, эти рекомендации. Может, знает руководство структур Навального, если знает, нам никогда не скажет. Тем более информация довольно поздно появилась. Я сильно сомневаюсь, что за пределы интернета она как-то вышла. Это измерить никак нельзя.

Станислав Андрейчук: Я тоже не знаю. Честно говоря, мне кажется, что шансов на это не очень много. Каналы коммуникации забиты, понятно, что у Навального есть своя фэн-группа и свои каналы коммуникации, но все равно фэн-группа очень сильно дезориентирована. У людей, которые поддерживали Навального, у очень многих депрессия и абсолютно негативное отношение к выборам в принципе, поэтому заставить их одним или двумя постами прийти на избирательные участки, проголосовать за кого-то, мне кажется, что это маловероятная история.

Михаил Соколов: То есть несистемные оппозиционеры не выбрали политику, как обычно, бойкота и ни на что не повлияли?

Александр Кынев: Я думаю, что если и повлияли, то скорее в другую сторону. Потому что все эти разговоры про бессмысленность чего бы то ни было делать, они власти очень полезны, они прекрасно власти помогают, потому что таким образом они просто снижают общую явку, снижают долю тех, кто мог бы проголосовать за всех остальных. Вообще это довольно бессмысленная история рассказывать про то, что неучастие – это какой-то протест. Кому вы таким образом создаете хоть какие-то неприятности в этой жизни? Никому никаких. Это совершенно бессмысленная какая-то история. Люди, которые сами ничего не делают, призывают других ничего не делать, чтобы дальше ничего не делать. Это прекрасная стратегия, замечательная стратегия, все счастливы, и власть счастлива, потому что никакого урона они никому не наносят, они не способствуют движению никого никуда. От этого не меняется ни политический режим, ни демократизация не появляется, ничего не появляется. Можно представить, что когда-нибудь, если вдруг кто-то поклонится: дорогие мои, приходите на выборы, мы для вас демократию устроим. Это же смешно. Там нет никаких предложений, каким образом кто-то должен почему-то вдруг создать нечто, чтобы это их устраивало. Кто это будет делать, если не они сами?

Михаил Соколов: Что думают о прошедшем голосовании граждане, давайте посмотрим опрос.

Влияют ли результаты выборов на вашу жизнь?

Михаил Соколов: Что эти настроения и результаты выборов в сочетании означают для будущего? Власть будет проводить президентскую кампанию, может быть, референдум, может, еще как-то Путина продлевать.

Станислав Андрейчук: На президентскую кампанию они будут, конечно, мобилизовывать людей гораздо активнее, чем сейчас. Но при этом надо понимать, что мобилизация не по всем спектрам общества одинаковая. Мобилизовывать будут своих, лоялистов, тех, кому все равно. Как правильно говорил Александр, вся работа по демобилизации противников будет только приветствоваться. Все, кто могли прийти, проголосовать против, – будут тратиться все силы на то, чтобы эти люди на избирательные участки не пришли. Понятно, что подконтрольных и лояльных избирателей наберут достаточно много на безальтернативные выборы практически, с закрытой кампанией, с минимальной интригой, с минимальным политическим содержанием. Людей будут гнать просто на избирательные участки через онлайн-голосование. В тех регионах, где онлайн-голосование, будет массовое принуждение, в тех регионах, которые мы называем "электоральные султанаты", там просто нарисуют. Из этого всего цифра конечная, скорее всего, будет складываться.

Михаил Соколов: Александр, как вы видите перспективу с учетом влияния одних голосований региональных на будущую кампанию президентскую?

Александр Кынев: Я думаю, что президентская кампания чем-то будет напоминать губернаторскую в этом году. Она должна быть сухой, скучной, вялой, с тем чтобы никаких надежд ни у кого не было. Потому что все это держится на гражданском неучастии, массовом пессимизме. Если вдруг у людей возникает какое-то ощущение надежды, просвета, будущего, каких-то перспектив, они вдруг могут активизироваться. Власти нужно в последнюю очередь, чтобы люди стали активизироваться, вдруг внезапно стали идти помимо ее собственных планов по мобилизации. Если вдруг какой-то кандидат появится, который создает новые надежды, – это кошмар и ужас. Потому что это может выйти из-под контроля. Значит, таких кандидатов быть не должно. Должно быть уныние, скука, максимальная заорганизованность. Я думаю, что подбор кандидатов будет идти под этот сценарий – максимально возрастные, максимально неинтересные, максимально скучные, максимально нишевые и так далее. Я ничего яркого не жду, потому что любая яркость – это риск, это игра в неизвестность.

Михаил Соколов: То есть недовольные режимом воспользоваться этим моментом не смогут?

Александр Кынев: Я думаю, будет такой подбор кандидатов, что у них будет выбор между Слуцким и Зюгановым.