Когда течет кран или прорвало трубу, приходит водопроводчик. Когда гаснет свет, приходит электрик. Когда болит живот и не помогает таблетка, приходит врач. Когда загорается дом, приезжают пожарные. Когда на месте непостроенной школы десятый год красуется свалка, приходит депутат. А когда водопроводчик ушел, а из трубы хлещет, когда электрик поковырялся в проводах, а свет не горит, когда врача вызвали, а он не явился, когда пожарные приехали, а вместо дома пепел, когда депутат ушел, а на месте школы еще 10 лет свалка – вот тогда приходит журналист. Он не водопроводчик, не врач, не пожарный, не депутат и, что обидно, не волшебник, хотя некоторые и сегодня мечтают написать "на радио", чтобы с очередным безобразием разобрались. Он – просто голос.
Помните миф о царе Мидасе? Не про золото, а про то, как во время состязания Аполлона с Паном Мидас присудил первое место Пану, и за это Аполлон наградил его ослиными ушами. Ясное дело, Мидас эти уши скрывал, как скрывает всякий правитель, и знал его тайну только брадобрей. Ясное дело, сиятельный клиент внятно обрисовал ему, что он с ним сделает, если тот разболтает стыдную тайну. И брадобрей молчал как могила, но тайна так его распирала, что однажды он пошел на берег реки, вырыл в земле влажную ямку и прошептал в нее тайну. И ямку зарыл. А на месте ямки, как водится, вырос тростник и зашелестел: "А у царя Мидаса ослиные уши!" И все об этом узнали – и засмеялись над царем. Вот журналист и есть та последняя ямка, в которую люди прошепчут о своих запретных бедах, и тот тростник, который, как ты ни таись, дорогая власть, в какие шапки ни рядись, всё равно прошелестит о твоих ослиных ушах, длинных и мохнатых.
Так вот. Собиралась я не так давно написать про беды маленького городка, бывшего военного, стоящего на берегу озера. Бывший-то он бывший, но вояки оттуда никуда не ушли и местных жителей как будто завоевали: на пляж не пускают, благоустройство никакое сделать не дают, даже квартиры приватизировать почему-то стало невозможно. В общем, народишко приуныл – подозревает, что земли этого городка, земли золотые, поскольку прибрежные, хотят каким-то тишком продать, а людишек никчемных оттуда выкинуть. Такое уже проделывали на их глазах с соседними территориями, тоже бывшими военными. То есть если бы там не было людей, всё было бы совсем просто, а так…
Каждый затоптанный журналист – это чей-то неуслышанный крик, чей-то заткнутый рот, чья-то отнятая квартира, чья-то поломанная жизнь
Я уже договорилась с одним жителем городка, что приеду и поговорю с людьми. И тот житель, поскольку сам не при делах, дал мне телефон местного активиста. А на следующий день позвонил мне и говорит: "Ой, вы знаете, я вас прошу – вы ему не звоните. Я совсем забыл, что вы теперь "иностранный агент", а мой знакомый – военный пенсионер. Вот они узнают, что он дал вам интервью, и понизят его в чине, и у него уменьшится пенсия, я не хочу человека подставлять". Я говорю: "Как это понизят в чине – задним числом звезду с погона оторвут? Но это же невозможно!" Он говорит: "Вы их не знаете, для них все возможно". Я не стала спорить. Этим людям уже не поможешь, самое страшное с ними уже случилось. Страх их уже завоевал – значит, и все остальные завоюют, кем бы они ни были (обнаглевшими военными, судейскими, прокурорскими), – и с земли сгонят, и квартир лишат, а те только промолчат и умоются.
А ещё не так давно вышла книга о репрессиях – отличное исследование, проявившее одно из белых пятен на карте ГУЛАГа. Звоню автору, предлагаю поговорить. "Ой, нет, спасибо, простите-извините, но нам начальство прозрачно намекнуло, что никаких интервью "иностранным агентам", я бы с радостью, всё понимаю, но и вы меня поймите, это всё наш вуз, простите-простите, извините-извините". Да я-то что – жизнь не простит.
Самое печальное – тот человек, который так трогательно оберегал от меня, как от чумы, знакомого военного пенсионера, он же когда-то сам был не последним человеком в городе, совсем не последним, он принимал решения, от него многое зависело. Так что же, и тогда в его душе сидел этот липкий страх перед ними , теми, для которых "всё возможно"? А может, он не один был такой осторожный, может, и его боязливые коллеги тоже все проиграли с самого начала – в решительный для страны момент, – потому что боялись? Может, потому мы теперь и оказались там, где оказались?
Бабушка моя, кстати, их тоже смертельно боялась. Всегда называла их только они. В последний год своей жизни, когда сознание уже начало местами мутиться, бабушка была абсолютно уверена, что на нас за что-то настучала соседка по лестничной клетке и поэтому за нами придут. Однажды, пока я была на кухне, пробралась тайком к моему письменному столу, открыла ящик, где лежали наши скудные деньги на расходы. Сын прибежал, забил тревогу, прихожу: "Бабушка, что ты тут делаешь, зачем ты ящик открыла?" – "Ты должна порвать все деньги!" – Бабушка гордо выпрямилась. "Зачем?!" – "Чтобы им не достались!"
В бабушкины времена та ямка, куда можно было прошептать тайну про свои беды, про ослиные уши власти, была давно засыпана, тростник затоптан. Сегодня обладатели ослиных ушей закапывают последние ямки и затаптывают последние тростинки, ещё шелестящие про их непотребства. Они затаптывают нас, журналистов, обряжая нас в шутовские колпаки "иностранных агентов", чтобы все шарахались и боялись, тем самым помогая затаптывать нас ещё быстрее.
Не бойтесь! Не помогайте им! Дело не в нас, дело в вас: каждый затоптанный журналист – посаженный, ошельмованный, выдавленный из страны – это чей-то неуслышанный крик, чей-то заткнутый рот, чья-то отнятая квартира, чья-то поломанная жизнь. Это светлая перспектива прожить ещё десятки лет с кляпом во рту: не нам – а вам. То есть всем нам.
Тень моей бабушки стоит передо мной не хуже тени отца Гамлета – и взывает. Бабушка, я слышу, я не прощу им твой страх. Я очень постараюсь не бояться.
Софья Рогачева – журналист Радио Свобода. Оригинал этого текста опубликован на сайте Seveal.org
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции