Земля небоскребов

Здравствуйте, друзья, я – Александр Генис, автор и ведущий подкаста “Взгляд из Нью-Йорка”. Этот сезон составляет цикл субъективных экскурсий по уникальному городу, которым я, прожив в нем почти полвека, счастлив поделиться.

Среди прочего эти прогулки ставят целью поближе познакомить наших слушателей с той Америкой, которую – вопреки одичавшей кремлевской пропаганде – есть за что любить и интересно исследовать.

Сегодня мы присмотримся к небоскребам, которые первыми сделали Нью-Йорк знаменитым.

Небоскрёбы Нью-Йорка

Нью-Йорк – это оправленный в бетон случай. Все главное в этом городе уместилось на узком островке. Вынужденный ютиться там, где его основали напуганные индейцами голландцы, Нью-Йорк превратил равнинный ландшафт в альпийский. Параджанов, впервые увидев знаменитый манхэттенский абрис, с восторгом кавказца закричал: "Это же горы!"

И правда, горы. Гряда небоскребов громоздится вдоль горизонта в восхитительном беспорядке: пьянящий произвол провидения исключает трезвую градостроительную логику. Лишенный ее рельеф тут не подражает природе, а является ею. Здешняя архитектура растет, как бамбук в джунглях. Не только так же быстро, но и так же непараллельно. Ни одно здание не учитывает соседа. Дома то кучкуются, где попало, то наползают друг на друга, то пронзают небо – и это лучшее, что с ними, домами, может случиться. Поэтому, когда меня просят показать Нью-Йорк, я не валяю дурака и начинаю с небоскребов, ведь они его и создали.

До появления высотных домов этот город ничем, кроме провинциализма, не выделялся. Американцев европейцы привыкли считать богатыми и безвкусными родственниками. Хотя после Первой мировой войны Америка стала великой экономической державой, Новый Свет был все еще эстетической отдушиной Старого. Здесь спасались от истории и зарабатывали на жизнь.

С архитектурной точки зрения Америка была захолустьем, где Европа повторяла себя в карикатурном виде: античный портик в провинциальном банке. Бродский придумал для такой наивной постройки неологизм “парвенон”. Так он соединил Парфенон с парвеню.

При этом Америка уже могла предъявить ХХ веку уникальное достижение: небоскребы. Но научившись их строить, американцы еще не поняли как. Первые небоскребы бросали вызов европейскому собору, развивая американскую версию готики. “Великий Гэтсби” от архитектуры, такой небоскреб, как все нувориши, еще не очень знает, что делать с завоеванной высотой.

Память об этом хранит Питтсбург, где стоит университетский "Кафедрал науки". Издалека он напоминает церковь, внутри – тем более: лес колонн, цветные тени от витражей, полумрак, гулкое эхо. Однажды я читал там лекцию – и не успел заметить, как она превратилась в проповедь.

Тем не менее такая архитектура нашла себе пылких поклонников. Даже модернист Эзра Паунд, призывавший сделать мир новым, с восторгом принял архитектуру первых нью-йоркских высоток. Американская готика казалась пародией на настоящую.

Хотя небоскреб стал выше всех, он, вытянувшись намного дальше своих предшественников, оставался немым, пока не обучился языку нового заморского стиля – ар-деко.

Брак американского зодчества с европейским ар-деко оказался счастливым и неизбежным. В Европе новому стилю негде было развернуться. Оставшись без места, он либо измельчал до штучной мебели и ювелирных украшений, либо отправился в дальнее плавание, как это произошло с роскошным атлантическим лайнером "Нормандия", первой усладой богачей и последним убежищем европейской роскоши. На этом корабле не было мелочей, и все детали – от золоченных панно до шрифта в меню, от кожаных стульев до фарфоровых сервизов – звучали мелодией в тональности ар-деко. Оказалась, что это был реквием. Когда Гитлер захватил Францию, "Нормандия" стала на прикол в Нью-Йорке. Зимой 1942-го на борту начался пожар. Его погасили, но вода из брандспойтов замерзла и под тяжестью льда “Нормандия”, похоронив европейский триумф ар-деко, пошла на дно Гудзона прямо посреди города, на 88-м пирсе.

Стоя на нем, легко убедиться, насколько удачнее была судьба нью-йоркского ар-деко. Манхэттен – остров узкий и тесный, поэтому любоваться им можно только со стороны, как горами. Лишь издалека мы видим фантастический парад небоскребов. Именно они перевернули доску, доказав Европе, что на ней свет клином не сошелся, во всяком случае – Новый Свет.

Чтобы не повторять ошибки Старого, архитекторы стремились найти эквивалент, замену и альтернативу классическим ордерам. Это значит лишь бы не было колонн. Без них, правда, не мог обойтись Вашингтон, молодая столица, считавшая себя новым Римом. Зато нью-йоркские небоскребы золотого века ар-деко уже не нуждались в образцах и сами ими служили.

В этом стиле было все, чего не хватало Америке: переосмысленная геометрия, преувеличенный масштаб, свежий набор символов, а главное – отказ от античного плена. Вырываясь из его удушающих объятий, американские зодчие пошли вперед, вернувшись назад. Они открыли для себя Вавилон и Египет. Начиная с величайшего американского зодчего Райта, небоскребы приобрели вид месопотамских зиккуратов, украшенных по вкусу фараонов.

Небоскреб не зря на всех языках носит поэтическое имя. По-украински – "хмарочес", "тот, кто чешет тучи". Задолго до авиации высотки подарили человеку новое измерение – вертикаль. В Старом Свете движение вверх - путь в сакральное пространство: от Вавилонской башни до Эйфелевой. Это символы, лишенные прагматического назначения. Новый Свет пустил вертикаль в дело: он заселил небо. Как это случилось с самым известным во всем мире небоскребом, где работает столько офисного народа, что этот дом обладает собственным почтовым индексом. Эмпайр Стейт Билдинг производил на современников сокрушительное впечатление. Послушаем Скотта Фитцджеральда, нью-йоркские очерки которого будут сопровождать нас в этих прогулках.

Одинокая и загадочная, точно сфинкс, высилась громада Эмпайр Cтейт Билдинг, и как прежде я имел обыкновение забираться на крышу "Плаза", чтобы на прощание окинуть взглядом великолепный город, не кончающийся и на горизонте, так теперь я поднялся на крышу этой самой величественной башни. И здесь я постиг главную слабость города; я ясно увидел этот ящик Пандоры.

Нью-йоркский житель в своем тщеславном ослеплении забирался сюда и, содрогаясь, открывал для себя то, о чем и не догадывался: вопреки его ожиданиям город небеспределен, за нескончаемыми каньонами есть своя последняя черта. С высочайшей в городе точки ему впервые стало видно, что за пригородами повсюду начинается незастроенная земля, что к последним зданиям подступают зеленые и голубые просторы и бесконечны только они. А едва он с ужасом осознал, что Нью-Йорк, в конце концов, лишь город, а не вселенная, вся та блистательная постройка, которую создало его воображение, с треском рухнула наземь.

Послевоенные небоскребы Нью-Йорка часто говорят универсальным, а значит ненастоящим, как эсперанто, языком скупого интернационального модернизма. Одинаковые, словно зубья гребенки, они просеивают ветер на немереных просторах Авеню двух Америк. Среди них скучно гулять, но они хорошо получаются на открытках.

Куда больше Нью-Йорку шли разрушенные террористами “близнецы” Мирового торгового центра. Пока они украшали южную оконечность Манхэттена, я их всегда показывал гостившим в Нью-Йорке писателям. Неотличимые друг от друга, два небоскреба были гимном тиражу и напоминали башни, составленные из хрустальных фужеров.

Нью-Йорк так и не научился жить без "близнецов". Каждый год, когда подходит очередная годовщина, о них напоминают два столба света. Пронизывая ночное небо, они кажутся оставшимися от погибших небоскребов призраками, которые нам являются, чтобы мы не забыли о трагедии. Сразу после 11 сентября прожекторы выключают. Световые столбы путают перелетных птиц, а уж они точно не виноваты в наших сражениях.

Ньюйоркцы и их гости давно уже превратили место террористического налета в объект паломничества. Оно началось еще тогда, когда руины дымились, и ниже 14-й стрит прохожих не пускала полиция. На границе опасной зоны, чему я свидетель – и такого не забыть, возник самодельный мемориал. Свечи, цветы, стихи, рисунки, а главное – снимки погибших. Люди обычно фотографируются, когда им хорошо. Поэтому все убитые улыбались, и смотреть на них было больно.

Теперь все это переехало в Музей “11 сентября”, очередь в который так велика, что складывается втрое. А рядом с ним – памятник под открытым небом. Там, где стояли "близнецы", теперь два черных бассейна, в которые низвергаются водопады, как неостановимые потоки слез. Фонтаны скорби окружены парапетом с именами всех погибших в тот вторник. Не только здесь, во всех мемориалах страны поминают каждого без исключения: в Америке не любят концепцию могилы неизвестного солдата.

Если бы не две траурные дыры в пейзаже, никто бы не смог узнать в этих местах поле битвы. Оно густо заросло новыми небоскребами во главе с тем, что сменил погибший Всемирный торговый центр. Могучая каланча по вечерам мерцает зажженными окнами и притворяется восклицательным знаком. Но если две башни-близнецы как будто открывали кавычками Манхэттен, то новый небоскреб отличается от окружающих лишь символическом ростом: 1776 футов, год американской свободы, год принятия Декларации независимости, только кто считает.

Впрочем, о том колоссе, который вырос на месте взорванных башен, еще рано судить. Может быть, во мне говорит скорбь и ревность к погибшим “близнецам”, но заменивший их небоскреб еще не вписался в городскую панораму.

Зато стал уже своим очень необычный небоскреб в городе: 76-этажное творение самого интересного в Америке зодчего-провокатора Фрэнка Гери. С появлением этого небоскреба Нью-Йорк, после растянувшейся на поколение паузы, обзавелся новой вертикальной достопримечательностью, красота которой ускользает от определений.

– Гери, – говорят его критики, – практикует архитектуру войны: его здания выглядят так, будто в них взорвали бомбу.

Часто это соответствует действительности. Но асимметричный, как волна, гибкий, как тростник, и крутой, как вихрь, новый небоскреб будит мирные ассоциации. Ломая плоскость, он растворяет жесткие формы, превращая бетон в тюлевый занавес, которым играет океанский бриз, обвевающий Манхэттен.

Это – зодчество незастывшей музыки. Подобно ей, архитектура Гери разворачивается во времени. Солнце и облака, полдень и сумерки, неторопливая прогулка и беглый взгляд – все меняет облик небоскреба, не позволяющего себе, как и сам Нью-Йорк, застрять в самодовольной неподвижности.

Новым небоскребом Фрэнк Гери несказанно угодил городу, живущему одним днем, обычно – завтрашним. Меняясь быстрее нас, Нью-Йорк, чем он разительно не похож на ампирный Петербург или буржуазный Париж, лишен постоянного адреса в истории.

С ним не соскучишься.

Наш разговор о небоскребах продолжит профессионал, видный нью-йоркский архитектор Лев Гордон. Лев, насколько справедливо с точки зрения истории архитектуры считать Нью-Йорк отцом небоскребов?

Лев Гордон

Лев Гордон: Совсем несправедливо. Отец небоскребов – это Чикаго. Все сошлись на том, что первый небоскреб – это “Хоум-иншурэнс-билдинг” в Чикаго, всего 10 этажей, построен в середине 80-х XIX века. Он начал небоскребную эпопею. Но так как многим высотные здания не понравились, то в Чикаго в начале 1890-х вообще были запрещены здания выше 46 метров. Это как раз оставило пальму первенства Нью-Йорку.

Александр Генис: А почему небоскребы не понравились?

Лев Гордон: В Чикаго они были довольно своеобразные: большие в плане, толстые, некрасивые. Когда появились нью-йоркские, которые были всегда более элегантные, более узкие и высокие, то и их люди в Нью-Йорке критиковали, мол, это разрушает городской силуэт. Но когда появился “Утюг", так называемый, “Флэтайрон-билдинг”, здание “Зингера”, “Метлайф”, то первые небоскребы сделали Нью-Йорк главным небоскребным центром, особенно “Вулворт”, который хорошо известен во всем мире.

Александр Генис: Его справедливо называют "Свадебный торт”. Почему именно в Новом Свете прижились небоскребы?

Вид на Манхэттен. Фото: Ирина Генис

Лев Гордон: Это широкий вопрос. Во-первых, как всегда, это экономика. Экономический рост после Гражданской войны и рост цен на землю в городах в 1870-х привел к тому, что люди стали думать о том, как расти вверх, а не в ширину. И это заставило их задуматься, как построить здания большей высоты. Но тут еще помогла американская технология, потому что каменно-кирпичные несущие стены имеют серьезные ограничения. Они должны быть безумно толстые, чтобы выдержать серьезную нагрузку. Чем выше здание, тем толще будет несущая стена, и это становится просто нерентабельно.

С точки зрения технологий самое главное изобретение, которое позволило строить небоскребы, – это металлические конструкции. Тогда было серьезное развитие металлургии, цены упали на металлические конструкции, и это позволило реально увеличить высоту здания, потому что металл позволял выдерживать гораздо более серьезные ветровые нагрузки. При этом они были очень тоненькой элегантной конструкцией, в отличие от толстых каменных или кирпичных стен. Эти конструкции и позволили увеличить высоту здания.

Я помню, когда разрушили "близнецы" 11 сентября, то мой знакомый инженер занимался расследованием причин разрушения башен. Он показал мне огромную стальную балку высотой более метра, которая была сплющена практически до нуля ударом обрушения этого здания. Эта современная трагедия привела к серьезному пересмотру всяких пожарных, конструктивных норм при проектировании небоскребов.

Второе, что позволило технологически что-то делать, – это лифты. Они существовали с незапамятных времен – еще до рождения Христова, но сделать их безопасными для перемещения людей позволило изобретение Отиса. Это американский инженер, который в 1857 году продемонстрировал, по-моему, это было в Нью-Йорке, свое изобретение. Это был тормоз, который позволял лифту остановиться, если оборвется трос. Отис это сам продемонстрировал. Он топором разрубил трос, но та платформа, на которой Отис стоял, опустилась на несколько дюймов и замерла.

Еще грунтовые условия в Манхэттене позволяют строить небоскребы гораздо дешевле и легче, потому что Манхэттен, как мы знаем, это чистая скала, до которой нетрудно докопаться, в отличие от многих других городов, где серьезные проблемы с фундаментом.

Александр Генис: Чудная история, никогда этого не знал, хотя на "Отисе" всегда ездил и замечал, что лифты в Нью-Йорке до сих пор несут его имя.

Лев Гордон: Это до сих пор самая известная компания по производству лифтов.

Александр Генис: Лев, какова связь между нью-йоркскими небоскребами и сталинскими высотками в Москве?

Лев Гордон: Общего, конечно, много – это высота, тип здания, силуэт этих зданий, стилевая перекличка тогдашнего 1950-х годов сталинского ампира и стилистики американских зданий, которые появились раньше, в 1930-х. Есть много версий о том, каково было задание Сталина советским зодчим в то время, когда он хотел обогнать Америку. Видимо, он не хотел, чтобы его высотки были копиями американских. Но перекличка с нью-йоркскими небоскребами неизбежно бросается в глаза. Каждому зданию можно при желании, немножко подумав, найти прототип. Конструктивно тоже были различия. Американские инженеры в 1930-е применяли заклепки для соединения балок, советские в 50-х уже начали применять сварку, которая позволила достигать больших нагрузок.

Александр Генис: Вы работаете с проектированием современных небоскребов. Что такое сегодняшний небоскреб, в чем его особенность?

Лев Гордон: Сегодняшний небоскреб – это серьезный организм. Он состоит из очень многих элементов. Их надо продумать и с точки зрения конструкций, и с точки зрения ветровых нагрузок, и с точки зрения фундаментов, с точки зрения сердцевины здания, где проходят лифты, лестницы, вертикальные коммуникации, водопровод, все, что надо для жизни здания, и его окружающий этаж, который должен служить для офисов или для жилья, в зависимости от того, для чего это строится. Поэтому это навыки, которые приходят с опытом.

Есть несколько фирм, которые известны строительство небоскребов, в частности, одна, в которой я работал, называется SOM: Skidmore, Owings and Merrill. Она одна из наиболее известных, была открыта в Чикаго, в 1930-х годах, потом распространилась, я работал в нью-йоркском отделении. Ей до сих пор принадлежит самый высокий небоскреб в мире “Бурдж-Халифа” в Дубае, 828 метров в высоту. Он был построен в 2010 году.

Интересная часть этой работы – авторский надзор. Когда здание строится, то как архитектор ты должен наблюдать за этим процессом. Я был довольно часто на этих стройках. Я там познакомился с представителями нашего американского коренного населения – индейцами из нескольких племен, живущих неподалеку от Манхэттена. Оказалось, что их довольно много работает монтажниками-высотниками стальных конструкций, потому что они известны, я бы даже сказал, знамениты отличной координацией и чувством баланса, у них необычайно развитый вестибулярный аппарат. Например, индейцы племени Мохоки известны тем, что совсем не боятся высоты. Один из них, с которым я познакомился, показал фотографию заднего двора своего дома, где вместо детской игровой площадки стоят конструкции из стальных балок. Его двухлетний сын бесстрашно совершенно перелезает с одной на другую. Папа гордится своей профессией и хочет, чтобы сын пошел по его стопам.

Александр Генис: Какие, на ваш взгляд, самые красивые небоскребы в Нью-Йорке?

Лев Гордон: Это вопрос сложный. Я, честно говоря, люблю нью-йоркский небоскреб "Крайслер-билдинг", который был закончен в 1930 году. Считаю, что это один из самых элегантных небоскребов, когда-либо построенных.

Сейчас я строю интерьеры для нашей фирмы в небоскребе, который называется "Спираль". Этот небоскреб находится в Манхэттене, в центральной его части, в районе, который называется Хадсон-Ярдс. Его придумал датский архитектор, который делал его непохожим на остальные. Почему называется "Спиралью"? Потому что вокруг него идет спираль из террас с зеленью, которые сразу резко выделяют его из обычных каменных или теперь уже большей частью стеклянных небоскребов.

Есть очень элегантные небоскребы и в Нью-Йорке, и в Чикаго. Но я считаю, что исторически "Крайслер-билдинг" – самое интересное здание. Он мне нравится гораздо больше "Эмпайр-стейт-билдинг", который выше и который был построен, как известно, быстрее, чем мы можем что-либо построить сегодня. Ведь он был построен всего за год во время Великой депрессии, потому что надо было зарабатывать деньги, куча людей участвовали в этой стройке.

Александр Генис: Чтобы рассмотреть сегодняшний бонус, которым заканчивается каждый эпизод цикла “Мой Нью-Йорк”, надо либо круто задрать голову, либо перебраться на другую сторону реки. Если отсюда смотреть на небоскребы, лучше в бинокль, то мы откроем их секрет, который венчает крыши.

Зодчество, как, впрочем, всякое искусство, невозможно без своей теологии. Богом небоскреба стала невидимая сила, пронизывающая материальный мир. Грозная и благодатная, она могла карать и миловать, помогать и связывать. Вооружив простого человека демократической Америки, она вывела его из рабской толпы и сравняла с героями прошлого и настоящего. Иногда эту могучую силу называли электричеством, иногда – радио.

И то, и другое обладало мистическим статусом в Нью-Йорке 30-х. Став отчизной для новых кумиров, город построил им достойные жилища. Лучшие небоскребы венчали антенны, заменившие кресты европейских соборов. Как только в город вернулись шпили, позволяющие общаться с небом, нью-йоркская панорама ожила и расцвела. Она приобрела умысел и наградила город тремя непревзойденными достопримечательностями.

Первая – Рокфеллеровский центр, этот акрополь капитализма, с его четырнадцатью уступчатыми башнями, золотыми холлами, героическими фресками и летописью барельефов.

Вторая достопримечательность – самый элегантный небоскреб Нью-Йорка: "Крайслер", который мы уже упоминали. Сухопарый и воздушный, он взмывает над кротовой сетью переулков, как будто не имеет к ним отношения. "Крайслер" пришел из другого мира: высокого и светлого, аэродинамичного и нержавеющего. Это лучший храм машине, в котором ей и сейчас можно молиться. Характерно, что вершиной ему служит увеличенная в тысячи раз игла карбюратора автомобиля “Крайслер”.

Ну и наконец стоэтажный "Эмпайр-Стейт", что пялится в небо мачтой, задуманной причалом для дирижаблей. Шпиль этого небоскреба работает еще и “барометром календаря”. Каждую ночь он, отдавая дань всем верам и традициям этого великого и разноязыкого города, загорается цветами очередного праздника, события, годовщины. В день рождения Мартина Лютера Кинга зажигаются красные, черные и зеленые огни. В азиатский Новый год небоскреб пылает алым. Вспоминая жертв Холокоста, он подсвечивается желтым.

"Эмпайр-стейт-билдинг". Фото: Ирина Генис.

В этом году небоскреб часто радовал ньюйоркцев жовто-блакитными цветами. Они как будто отражались в сотнях и тысячах украинских флагах, ставших привычными приметами нью-йоркского пейзажа, – от огромных полотнищ, свешивающихся с мостов и крыш, до маленьких флажков в окнах квартир и на бамперах машин.

Почти полвека прожив в этом самолюбивом городе, я еще не видел такой солидарности с Украиной, которую в начале войны не каждый американец умел найти на карте. Теперь такого не будет. Украинцы одержали блестящие победы не только на поле боя, но в общественном мнении Америки – и на улицах Нью-Йорка.

Вы слушали новый эпизод подкаста “Генис: взгляд из Нью-Йорка”. В нем мы совершили экскурсию по небоскребам города в сопровождении архитектора Льва Гордона.

В передаче звучала музыка Гершвина и уличные шумы нашего никогда не спящего города.

Напомню. Нас легко найти на сайте Радио Свобода. Подписывайтесь на мой подкаст на Spotify, iTunes, Google podcasts, Yandex music. Слушайте на ютьюб-канале Радио Свобода Лайв. Включайтесь в беседу: пишите мне в социальных сетях и в аккаунтах "Свободы", а также на всех подкаст-платформах. Как всегда, ни одно письмо не останется без ответа.