Два месяца назад профессор философии Саратовского госуниверситета Вера Афанасьева опубликовала колонку в местном издании "Взгляд-Инфо". В ней автор в ироничной форме объясняла, почему не стоит становиться профессором – это не престижно, не почетно, не интересно, а иногда и страшно. Вкратце автор упомянула и ситуацию в своем вузе, хотя в основном речь в колонке шла об общих проблемах образования. На уходящей неделе стало известно, что по запросу газеты "Московский Комсомолец" (как подчеркивает "Взгляд-Инфо", не раз размещавшей рекламно-информационные материалы о вузе и его ректорате) саратовская прокуратура инициировала проверку изложенных в тексте Афанасьевой фактов, касающихся ситуации в СГУ.

Ей в достаточно длинном тексте посвящен всего один абзац:

"В СГУ мы на свои кровные покупаем канцтовары, заправляем картриджи; за свой счет ездим в командировки; сами оплачиваем расходы по конференциям, которые проводим; на свое издаем свои монографии и пособия. Командировочные платят только чиновникам, им же оплачивают их книги, которые написали не они. А недавно нам и вовсе было велено сложиться на зарплату замдекана по работе с молодежью. Произошло это, когда прежний замдекана, немолодой сотрудник нашей кафедры, запросил пощады и оставил своей пост, а достойной, то есть достаточно здоровой и прыткой, кандидатуры на освободившееся место среди его коллег не нашлось".

О том, почему в России не стоит становиться профессором и против кого может быть направлен запрос прокуратуры, Вера Афанасьева рассказала Радио Свобода:

– Когда я собиралась делать свою научную карьеру, это были 1980-е годы, я представляла себе совсем иную жизнь. Быть профессором было престижно, почетно, это было большое удовольствие, это были хорошие деньги. Сейчас ситуация в корне изменилась – и я писала о самой системе нынешнего образования, которая радикально изменила положение профессуры, вообще преподавателей. Почему не стоит становиться профессором? Во-первых, это очень неинтересно. Профессор превращается в клерка, в бумагомарателя, в канцелярского работника. Он непрерывно пишет программы, планы, отчеты, отчеты об отчетах, планы по поводу планов. Писанины гораздо больше, чем реальной работы, а ведь реальная работа требует времени и усилий. В 19-м веке некоторые ученые, преподаватели, могли готовить одну лекцию по полгода, в советское время было нормально читать две лекции в неделю – и без лишней писанины. Сейчас и нагрузка очень увеличилась и очень много бумаг, формальностей.

Во-вторых, профессором перестало быть престижно – по многим причинам. Раньше профессор по определению считался образованным и умным, теперь профессора есть всякие. Есть просто слабые, есть те, кто вышел из недавних школьников и студентов и прошел подготовку другого уровня. Есть профессора, которые, будем так говорить, не академическим образом получают свои дипломы. Многие обыватели уверены, что любой диплом можно купить за деньги, в стране, где все продается и покупается, в этом есть значительная доля правды. Образование стало частью сферы услуг – и это, конечно, тоже понизило статус преподавателей. Мы на равных с таксистами, банщиками, официантами, это, конечно, уважаемые профессии, но все-таки профессора должны в чем-то отличаться?

В-третьих, это, конечно, невыгодно. Раньше профессор ходил за своими отпускными с чемоданчиком – в сумку деньги не помещались, он получал как норильский шахтер. Теперь у нас мизерные зарплаты, которые для большинства просто не соответствуют квалификации.

Четвертая причина – студенчество, которое больше не имеет своим идеалом знание, для которого важнее диплом, чем образование. Студенты очень изменились, во многом благодаря системе школьного образования, во многом, благодаря каким-то общественным установкам – учиться мало кто по-настоящему хочет.

Последняя, пятая причина: преподаватели вузов живут в постоянном страхе – боятся увольнения, нареканий начальства. Профессура по определению должна быть свободомыслящей, а сейчас это редкость. Профессура не должна бояться ни заведующего кафедрой, ни декана, ни ректора, все должны быть на равных, но теперь это не так, многие опасаются за свои места, для увольнения достаточно малейшего повода, и это тоже стало системой.

– Когда ситуация начала меняться в худшую сторону особенно быстро?

– В первую очередь, конечно, в 1990-е годы, когда было потеряно целое поколение. Любой из моих однокурсников по физическому факультету мог бы стать профессором, вместо этого люди были вынуждены стоять на базарах, торговать отвертками и тканями. Не случилось целое поколение ученых – в результате у нас работают либо старики, либо совсем молодые люди, которые пришли из нового поколения, будем так говорить, необученных.

Конечно, очень сильно ситуация меняется в последние годы. Происходит невероятный, безобразный чиновничий произвол. Мы вынуждены писать гору бумаг, которые проверяют не на содержание, а на форму, на соответствие дурацким клише, непонятно откуда взятым нормам. Вот это превращение преподавания в бумагомарание – особенность последних лет, и оно, конечно, очень сказывается на качестве образования. Я должна написать 20 программ, причем это не входит в нагрузку. Конечно, я хуже готовлюсь к лекциям. Канцелярщина занимает не менее половины моего времени, а в некоторые периоды и 70 процентов, плюс к огромной учебной нагрузке. У меня, не считая практических занятий, 7 одинаковых лекций в неделю – на разных потоках разных факультетов СГУ. Каждый, кто читал лекции, поймет, как это тяжело и неэффективно, как это снижает качество.

– В своем тексте вы упомянули пару примеров из вашего вуза – СГУ. Ситуация отличается даже на общем фоне?

– У меня не было задачи подробно писать о ситуации в университете, если бы я захотела это сделать, я бы подошла к вопросу более внимательно – с графиками, таблицами и массой фактов. Я просто привела несколько не очень значительных ситуаций, в которых сама недавно оказалась.

– Например, что вам предлагали собирать деньги на зарплату проректора по работе с молодежью.

– Нет, не деньги. Нам предлагали сложиться кусочками ставок – это косвенное изъятие наших денег.

– Вы написали в своей колонке, что все преподаватели боятся, а кто не боится, того уже нет. Но вот вы, выходит, не побоялись рассказать о некоторых проблемах.

– Я никогда ни в какие союзы, кроме половых, ни с кем не объединялась, я по своей природе индивидуалист. Когда у нас в университете несколько лет назад существовала оппозиция к руководству – люди писали петиции, письма, собирались на митинги – я в этом не участвовала. Не потому что боялась, это просто не мой стиль. Но фрондерская репутация у меня есть, а что поделать, я интеллигент, и значит, свободомыслящий человек. Когда-нибудь и меня уволят. Была ситуация, когда я должна была проходить конкурс, и не прошла бы его, если бы не авторитет и не знакомство со всем университетом.

– Вы понимаете, почему запись в блоге на сайте местного издания привлекла такое повышенное внимание?

– Такие тексты вообще нужно публиковать в центральных газетах, но меня туда никто не зовет. А я это писала для фейсбука, для узкого круга, и чисто случайно мне предложили вести блог, и моя аудитория стала шире. И мое фрондерство обращено не к университету, оно обращено к небу, к мировой справедливости.

– Как вы узнали, что вашим текстом заинтересовались в прокуратуре?

– Мне позвонил молодой человек, представился, что он из отдела по борьбе с экономическими преступлениями МВД. Сказал, что одной из саратовских газет подан запрос в прокуратуру с просьбой проверить материалы, изложенные в этой заметке, которая, кстати вышла достаточно давно, пару месяцев назад, и до поры до времени особенно никого не интересовала. С чем связано заявления газеты, с которой я никогда никаких дел не имела, я не знаю, могу только догадываться. Насколько я понимаю, я не предмет их интереса, речь шла о свидетельских показаниях против руководства факультета и университета. Молодой человек был настойчив, мы встретились, но я не посчитала нужным давать показания и свела разговор на нет. Продолжение было, потому что опрашивались другие сотрудники, вплоть до руководства университета, но пока прошло слишком мало времени, чтобы говорить о последствиях. Я так понимаю, что это все следствие интереса каких-то сторонних людей к университету, может быть, с целью передела власти. Я не думаю, что эта история могла быть инициирована руководством вуза против меня, университету в ближайшее время предстоит аккредитация, и никакие скандалы никому не нужны. Думаю, внешние силы пытаются дискредитировать руководство СГУ, а я оказалась просто пешкой в чьих-то руках.

– А текст запроса в прокуратуру вам удалось прочитать?

– Да, я его прочитала, но сфотографировать документ мне не дали. В двух словах там сказано, что газета “Московский Комсомолец" в Саратове просит прокуратуру проверить факты, изложенные в моей заметке в блоге. Приводятся цитаты, которые касаются конкретно СГУ – про необходимость самостоятельно оплачивать канцтовары, командировки, про предложение сброситься ставками за зарплату проректора. То есть про мелкие нарушения, потому что речь в тексте все-таки шла о системе.

– Руководство СГУ уже с вами это обсуждало?

– Официально нет, хотя кулуарно мне было высказано недовольство этой историей, а про то, что руководство недовольно текстом, мне говорили еще в январе.

– Почему, несмотря на пять пунктов, которые вы сами привели в пользу того, что не надо становиться профессором, вы все же продолжаете работать в преподавании?

– Потому что я хороший профессор, если таких не станет в вузах, ситуация в образовании будет еще хуже. Я люблю эту работу, несмотря ни на что, я верю, что российская культура, российская наука превосходны и я сделаю все, что смогу, чтобы они продолжали жить.