Марина Тимашева: Месяц назад, после четырехлетних реставрационных работ, открыл двери для зрителя тбилисский академический драматический театр имени Руставели. Премьерный спектакль Роберта Стуруа по пьесе молодого драматурга Лаши Бугадзе вызвал неоднозначную реакцию грузинской общественности. Рассказывает Юрий Вачнадзе.
Юрий Вачнадзе: «Солдат, любовь, охранник и президент». Похоже на название популярного кинофильма. Только там соседствовали любовь и шоколад. Роберт Стуруа обозначает пьесу Лаши Бугадзе, как некий поток сознания. На самом деле, это, пожалуй, больше походит на поток подсознания, где шоколада точно нет, а любовь и ненависть срослись намертво. Не знаю, как другие зрители, а я бы назвал спектакль короче - «Сны о Грузии». Может быть, именно эти сны видит мэтр грузинской сцены в репетиционной комнате родного театра, где он, в прямом смысле, живет после возвращения из клиники, где в конце прошлого года провел две недели в связи с сердечным недомоганием. И я обращаюсь к Роберту Стуруа:
Роберт, под занавес года ушедшего, в Вашей жизни случилось три события – одно неприятное и два радостных. Прямо как в анекдоте, начну с неприятного. Ваше сердце дало небольшие сбои. Слава Богу, все урегулировалось. Приятные события: после четырехлетнего капитального ремонта открылся полностью отреставрированный Академический Драматический театр имени Руставели. И, наконец, Вы представили премьеру пьесы Лаши Бугадзе. Это пьеса о нашей сегодняшней жизни, о стране, о людях, о свободе и диктатуре, о логике и своеволии, о национальном менталитете и еще Бог знает о чем. Музыка к спектаклю, которую Вы, как всегда, подбирали сами, на сей раз не грузинская (разве лишь Канчели в небольшой дозе). Здесь и классика, и джаз, и фламенко. Кажется, мы имеем дело с попыткой, если не осмысления, то, по крайней мере, обобщения грузинских реалий на глобальном уровне. Сюрреалистичность литературного источника дает такую возможность. Как всегда, поползли связанные с премьерой слухи – спектакль отменят, театр закроют. Я хотел бы услышать Ваше мнение обо всех этих событиях.
Роберт Стуруа: Начну с неприятного. Очень четко природа мне указала, что у меня осталось немного или много, я не знаю, времени. В общем, предупредила. Я-то всегда знал и думал о смерти, особенно последние 10 лет. Но мне кажется, что это предупреждение для меня сыграет какую-то важную роль, потому что началась моя последняя часть работы в театре. Мне хотелось бы достойно, если это не очень высокопарно звучит, уйти из этого театра, моего любимого театра, где я провел всю мою жизнь. Что касается того, что мы, наконец, получили отремонтированное здание театра, то я очень рад. Хотя, выяснилось, что делать ремонт на чужие деньги не очень легко, так как совесть мучает, неудобно просить больше денег. Следующий вопрос - о премьере, которую мы показали зрителям. Дело в том, что здесь заняты 11 молодых ребят, которых я принял в прошлом году прямо с институтской скамьи. Они все играют в этом спектакле. Плюс трое девушек. Я очень волновался. Может, и причиной моего сердечного приступа было отчасти то, что я волновался за этих молодых ребят, которые должны были предстать перед зрителями. Причем, в достаточно острой пьесе Лаши Бугадзе. Искусство не является слугою ни народа, ни правительства. Вообще, слугою не является. Это самостоятельная, отдельная область человеческого бытия, и оно имеет право говорить обо всем, как оно хочет. Иногда это может показаться ошибочным. Мне хотелось в этом спектакле сказать обо всех 15-ти годах, которые были очень сложными для моей родины, для меня лично, для моей семьи и для всех грузин. Я сказал, как я считал нужным. Может, кому-то это будет обидно. Но, я повторяю – это другой вид бытия. Театр, особенно. Я бы не сказал, что я ругаю нынешнее правительство. Я ругаю все правительства, которые существовали за эти 15 лет. Я просто хотел сказать какую-то более обобщенную мысль, чем конкретно о каких-то премьер-министрах, министрах. Я чувствую, что зритель еще не привык к такому типу рассказа. Я погружаю весь мой опыт новейшей истории Грузии в поток сознания, скажем. Конечно, там есть и герои. Но все это рассказано сложновато, как мне кажется, для зрителя. А что касается этой темы вообще… Я недавно в «Новой газете» прочел отрывок из книги, которая была выпущена в Израиле, как дети (до 14-ти лет) разных стран пишут письма Богу. И среди этих детей есть грузинские дети. Там есть несколько потрясающих писем. Восьмилетний Котэ спрашивает Господа: «Ты с правительством или с нами?». И еще одна, Ада: «А когда на земле война, Господь, ты в отпуске?». Так что и на ваш вопрос с помощью этих детей, может быть, я смог ответить. И, вообще, театральный народ не только во внешнем проявлении, но и внутри. Поэтому вся жизнь простого грузина, начиная с рождения ребенка, с ритуалов, с застолья - все это превращено в хороший, поэтический театр.
Юрий Вачнадзе: Наверное, Робико (так его все зовут в Грузии), прав. Мераб Мамардашвили сказал то же самое, только другими словами. Он был философ, а не режиссер. «В самом деле, мы живем нашу сегодняшнюю легенду, и это есть легенда о существовании, которое, может, никогда и не имело место, но которое есть существование рыцарское».
Мы актеры, мы актрисы, мы разыгрываем пьесы,
То со смыслом, то без смысла, плачем, скачем, куролесим,
Подбираем себе роли по душе и по карману,
То беснуемся на воле, то залечиваем раны,
Издеваемся над властью и пред нею же трепещем,
В дни тревог и в дни ненастья срочно собираем вещи,
И толпимся у причала, и торопимся в дорогу,
Начинаем жизнь сначала каждый день, и слава Богу.
Марина Тимашева:Сразу три омских спектакля номинированы в этом году на национальную театральную премию «Золотая маска». Это «Чудаки» в постановке Анатолия Праудина Камерного «Пятого театра», о которых мы уже рассказывали в прежних выпусках «Поверх барьеров», и две работы омского Академического Театра драмы - «Фрекен Жюли» и «Вишневый сад». Оба они поставлены главным режиссером театра Евгением Марчелли. Рассказывает корреспондент Радио Свобода в Омске Маргарита Романова.
Маргарита Романова: Доброй традицией стало участие омского Академического Театра драмы в главном театральном фестивале России. Говорит театральный критик Сергей Денисенко.
Сергей Денисенко: Я вспоминаю, как год назад два спектакля ездили из города Омска, и «Маски» никто не получил. Начали раздаваться голоса: «Как так, поехали и не получили?». Я все время говорю: неужели само понятие участия в престижном национальном конкурсе не является само по себе победой? Город Омск - это, пожалуй, единственный город, который дарует фестивалю очень часто, так называемые, изюминки, которых никто не ожидал. Вспомните, как не номинированная на «Маску» Наталья Василиади получила «Золотую маску» неожиданно, по особому решению жюри. Или в прошлом году актриса театра «Человек» Людмила Глухова тоже получила «Золотую маску», не номинируясь на таковую. Я уже не буду говорить про 97-й год, когда практически все «Золотые маски» забрал спектакль «Женщина в песках» ( по Кобо Абэ) омский Театр драмы.
Маргарита Романова: А Вам не кажется, что есть какая-то натяжка в том, что сразу два спектакля одного театра выдвинуты на соискание «Золотой маски»?
Сергей Денисенко: Я не думаю, что есть какие-то основания не доверять экспертному совету. И еще одна радость, Вы знаете, по какому поводу? Что два спектакля по пьесам классического репертуара выдвинуты на соискание «Золотой маски».
Маргарита Романова: Главный режиссер омского Академического Театра драмы Евгений Марчелли не боится выносить свои работы на суд искушенных зрителей фестиваля «Золотая Маска».
Евгений Марчелли: Мне кажется, что наряду с теми именами, которые заявлены в фестивале, наш театр займет довольно скромное положение. Но я покривлю душой, если скажу, что не хотелось бы получить. Но, с другой стороны, я очень боюсь получить «Золотую маску». Если получил, то, в общем, надо с этим делом завязывать.
Маргарита Романова: То есть, Вы считаете, что «Золотая Маска» это предел?
Евгений Марчелли: В игре – предел. Вот в той игре, которую мы ведем. Театры же тоже играют. И жизни - игра, и профессия - игра. А на что еще большее можно претендовать? На вторую, третью, восьмую, двадцать шестую маску? Она уже себя нейтрализует таким образом.
Маргарита Романова: В какой номинации Вы можете составить серьезную конкуренцию?
Евгений Марчелли: Трудно сказать. Я видел не все спектакли, которые участвуют. И из того, что я видал, я понимаю, что серьезная конкуренция есть. Это, скажем, в малой форме, спектакль «Мальчики» Женовача. Очень серьезная работа. А нам, если что-то светит, то я думаю, что только в одной номинации – лучшая мужская роль. Думаю, что это «Фрекен Жюли», думаю, что это Виталий Кищенко.
Маргарита Романова: Главный режиссер омского Драматического театра Евгений Марчелли несколько лет пытался поставить пьесу «Фрекен Жюли». Долго искал актеров. Однако техническая подготовка к спектаклю и репетиции заняли у театра всего два с половиной месяца. Говорит Сергей Денисенко, театральный критик.
Сергей Денисенко: Спектакль вызвал разные оценки, но, как принято говорить, он никого не оставил равнодушным. Здесь удивительно органичное сочетание режиссуры и актерских работ. Это не та ситуация, когда режиссер полностью растворился в актерах, а это единый и очень гармоничный, на мой взгляд, сплав. Даже то, что пьеса «Фрекен Жюли» достаточно адаптирована к сегодняшнему ритму жизни, немножечко сокращена, не является минусом этого спектакля. Он настолько многозначен, что даже порой забываешь, что смотришь Стриндберга и просто смотришь некую импровизацию сегодняшнего современного режиссера и сегодняшних талантливых современных актеров на определенные темы – темы любви, взаимоотношений мужчины и женщины - и тебя это завораживает.
Маргарита Романова: Об особенностях своего прочтения пьесы Августа Стриндберга говорит главный режиссер омского Драматического театра Евгений Марчелли.
Евгений Марчелли: В ней есть одна проблема – там есть огромное количество текста, который мы просто сократили. Но я не думаю, что в ущерб авторской идее. У Стриндберга очень не простое отношение к женскому полу, он был страшный борец с женской эмансипацией и, поэтому, конечно, очень много личной авторской философии вставлено в пьесу. Мы всю, практически, философию убрали и оставили внешний и внутренний сюжет. Главная история, к сожалению, о невозможности реальной, бытовой земной человеческой любви. Кто-то из них земной, кто-то из них инопланетянин, и они всегда параллельны, они никогда не соприкасаются. А если по касательной они иногда встречаются, то возникновение идеальной любви между ними, к сожалению, не возможно. Это более стабильный спектакль, более сделанный. И он более яростный, что ли. «Вишневый сад», он очень спорный, потому что он не такой яростный.
Маргарита Романова: А в чем особенность Вашего прочтения пьесы, которую ставили миллионы раз и все кому не лень?
Евгений Марчелли: Чтобы это, с одной стороны, не получилось музейным воплощением прошлой истории, прошлого века. Когда театр за это берется, то конечно он хочет соединить время, взяв работу столетней давности, попробовать сделать ее сегодня очень живой и чувственной работой, актуальной. Каждый режиссер думает, что он единственный, кто может правильно и интересно сегодня прочитать. Я не отличаюсь от них.
Маргарита Романова: Вы удовлетворены тем, что получилось?
Евгений Марчелли: На мой взгляд, он получился достаточно спокойным. Такой миф, где рассматривается вишневый сад, как часть нашей жизни, не атрибут ее, как огород, дом, квартира, машина. Собственно, это и есть часть жизни или вся жизнь. И расставание с жизнью, в которой ты не оставляешь следов. Мне очень нравится одна сказка, притча. В некотором царстве, в некотором государстве умерли старик со старухой. Умерли, и не оставили после себя ничего – ни сына, ни внука, ни дома, ни друга. В общем, очень хорошую память оставили они о себе. Иногда память, которую оставляет о себе человек, может быть очень хорошей, если она не остается.
Маргарита Романова: А у критиков какие отзывы о спектакле?
Евгений Марчелли: Полярно противоположные. От мнения, что это абсолютное совершенство и содержания и формы, и, вообще, что это совершенный театр. А с другой стороны, что это полная самодеятельность.
Маргарита Романова: Критики, действительно, неоднозначно оценивают спектакль «Вишневый сад». Замечания к спектаклю такие: нет удачных актерских работ, нет открытий в Чехове, не верна концепция постановщика относительно судьбы России. Понятно, что у режиссера есть право ставить пьесу такой, какой она ему видится. У зрителей и критиков есть право принимать или не принимать режиссерскую версию. В спектакле преобладает горькая ирония о судьбе России. Именно это не нравится многим критикам, ведь при помощи Чехова, - говорят они, - можно сказать не только горькую истину, но и слова надежды. Сценографические и постановочные эффекты, по мнению некоторых критиков, не соответствуют чеховской стилистике. Понятно, что театр это не иллюстрация пьесы. Это всегда интерпретация, другой взгляд. И вы можете составить свое мнение о спектакле, посетив 12-й фестиваль «Золотая маска». Напомню, что он пройдет в Москве в марте-апреле этого года.
Марина Тимашева:
На сей раз наш исторический книгоноша Илья Смирнов появился не с самиздатом на серой газетной бумаге, а с книгой, похожей на хороший художественный альбом. «Мозаика культур», учебное пособие для школьников, издательство «Локус пресс» 2005.
Илья Смирнов:
Экономия затрудняет общение даже с хорошей книгой. Ну, какая может быть военная история без карты – не кое-как где-то переснятой, а специально подготовленной? В данном же случае от издательской культуры «Локус-пресса» получаешь не только интеллектуальное, но и эстетическое удовольствие. Например, таблица, в которой синхронизировано движение русских первопроходцев на Восток и освоение Северной Америки тамошними пионерами. Или красочная, на разворот, карта-схема: как и где сформировались основные расы. Школьник посмотрит – и запомнит.
Но, перевернув последнюю страницу, понимаешь, что «Мозаика культур» вряд ли способна выполнять заявленные функции. При этом – третий уровень обсуждения – неудача проекта тоже обладает познавательной ценностью. Как эксперимент физиков, в котором гипотеза не подтвердилась.
Подзаголовок «Мозаики» – «учебное пособие по истории И обществоведению», по двум предметам сразу, сквозная тема – взаимодействие культур, а структура книги и впрямь мозаичная. Выделены восемь проблем, они же главы. Например: границы. Или: урбанизация. Каждая разбирается в режиме диалога со школьником на базе материалов отечественной (и не только) истории, от преданий старины глубокой до статьи китаиста Владимира Вячеславовича Малявина, опубликованной в 2003 году. Хронологическая последовательность не предусмотрена: за английской карикатурой 1898 г. следует Иван Пересветов. Авторский коллектив (с координаторами) – 20 человек. Редакторы Тамара Натановна Эйдельман и Александр Павлович Шевырев. Ещё что отличается от привычного учебника: львиная доля текста приходится на фрагменты источников. Вроде бы, прогрессивно, стимулирует самостоятельное мышление.
Теперь о главном, что вызывает бесспорные симпатии к «Мозаике». С вопросом «зачем» – зачем создавалась книга? - здесь всё в порядке. Глава за главой, привлекая материалы лингвистические, этнографические, литературные, в серьёзных дискуссиях и игровых заданиях авторы стараются сформировать у юного читателя научное, оно же нравственное представление о единстве и равенстве людей. Это благородная задача. Наверное, более важной сегодня просто нет. Вот, например, подборки материалов об общественной деятельности Владимира Галактионовича Короленко – как писатель при разных правительствах упорно и самоотверженно вступался за людей преследуемых, несправедливо осуждённых. Или: словарик бытовой терминологии, что едим, что надеваем, с указанием происхождения этих слов. Или: как формулируется «золотое правило» нравственности (не делай другому того, чего не желаешь себе) в канонических текстах разных религий.
К сожалению, структура книги – «проблемная» или, как сказал бы Даниил Хармс, «клочная» - мешает авторам добиваться ими же поставленной цели. Потому что очень трудно вот так с места в карьер на считанных страницах как следует раскрыть сложную проблему. А потом так же неожиданно переключиться на другую. С конкретно-историческими сюжетами это ещё как-то получается, а теоретические я сам временами перестаю понимать. «В науке и обществе понятие национальность… может определяться по-разному. Одни исходят из того, что эта характеристика человека обладает «первозданностью», целиком определяется национальными корнями. Другие же считают, что вопрос о национальной принадлежности человека – это результат самоидентификации, то есть личного выбора». Что поймёт несчастный школьник? Крайняя усложнённость, перегруженность специальной терминологией, зачастую путаной и не очень точно переведённой с английского, соседствует с крайностями детского упрощения, особенно в главе «Конфликты и их разрешение», которая претендует на разрешение конфликтов вообще. Рецепты? Например, сказка Лилиан Муур «Крошка Енот и Тот, кто сидит в пруду». Замечательная, но адресованная всё-таки дошкольникам.
Если «Мозаика культур» - эксперимент, поставленный отборными научно-педагогическими силами, вывод из него такой: историю в школе лучше изучать так, как её всегда изучали, в хронологической последовательности с 5 по 11 класс (можно и по 10, как в наши школьные годы). Всякие нарушения естественного порядка: «модули», «концентры», «проблемный подход» этому предмету противопоказаны. Далее: можно ли учить историю по источникам? Изучать – разумеется, только так, как же ещё? А вот учить в школе – сомневаюсь. В нашем случае разноголосица источников (особенно терминологическая) только усугубляет путаницу. А последовательный и грамотный курс истории ненавязчиво воспитывает интернационалиста: от единства происхождения человечества – к Древней Руси как изначально полиэтничному государству – далее, например, к Петру Первому – и к великой Победе интернационалистов над нацистами 9 мая 1945 г. По ходу дела учителю пригодятся фрагменты красочной «Мозаики культур». А пока что она пригодилась мне – как интересная книга, написанная историками не столько для школьников, сколько для удовольствия себе подобных взрослых дяденек (и тётенек).
Марина Тимашева:Столетию Даниила Хармса посвящен недавно вышедший альбом рисунков известного карикатуриста Андрея Бильжо. Книга называется «Хармс-100», и в ней сто иллюстраций к стихам Даниила Хармса. Рассказывает Елена Фанайлова.
Елена Фанайлова: Художник Андрей Бильжо представляет себе героев Даниила Хармса то похожими на фигуры с картин Павла Филонова, то персонажами русского лубка, а то братьями и сестрами знакомого всем Петровича, забавного хитроватого дядьки, которого Бильжо выдумал несколько лет назад. Альбом «Хармс-100» прекрасно сделан. Говорит художественный директор издательства «Запасный выход» Борис Бергер.
Борис Бергер: Бумага, кстати, госзнаковская, не мелованная, беленая. Она, со временем, чуть-чуть пожелтеет и будет просто невероятная красота. Помните, было такое издательство «Искусство», были книги такие, как Кукрыниксы или графика Хокусаи, в такой серой матерчатой тисненой обложке? И, вдруг, возникло такой ощущение, что Хармс должен быть таким. И тут Бильжо говорит фразу: «Театр на бумаге».
Елена Фанайлова: Театр оказался не только на бумаге: к альбому «Хармс-100» прилагается диск, на котором Андрей Бильжо читает проиллюстрированные им стихи Хармса.
Андрей Бильжо:
Мы - это люди, вы – это боги,
Наши деревни – ваши дороги,
Глядел в окно могучий воздух,
Погода скверная была,
Тоска и пыль скрипели в ноздрях,
Река хохлатая плыла,
Стоял колдун на берегу,
Махая шляпой и зонтом,
Кричал: смотрите, я перебегу,
И спрячусь ласточкой за дом,
И тотчас же побежал,
Пригибаясь до земли,
В его глазах сверкал кинжал,
Сверкали в ноздрях три змеи.
Вариации.
Среди гостей, в одной рубашке
Стоял задумчиво Петров.
Молчали гости, над камином
Железный градусник висел.
Молчали гости, над камином
Висел охотничий рожок
Петров стоял, часы стучали,
Трещал в камине огонек.
И гости мрачные молчали
Петров стоял, трещал камин
Часы показывали восемь
Железный градусник сверкал.
Среди гостей в одной рубашке
Петров задумчиво стоял,
Молчали гости, над камином
Рожок охотничий висел,
Часы таинственно молчали,
Плясал в камине огонек,
Петров задумчиво садился
На табуретку, вдруг звонок
В прихожей бешено залился
И щелкнул аглицкий замок.
Петров вскочил и гости тоже,
Рожок охотничий трубит,
Петров кричит: о Боже, Боже,
И на пол падает убит.
И гости мечутся и плачут
Железный градусник трясут,
Через Петрова с криком скачут
И к двери страшный гроб несут.
И в гроб закупорив Петрова,
Уходят с криками: Готово!
Елена Фанайлова: Художник Андрей Бильжо и издатели решили представить книгу в театральном центре Мейерхольда. Презентация превратилась в настоящий фестиваль Хармса. Читает поэт Игорь Иртеньев.
Игорь Иртеньев:
Скрепив очки простой веревкой,
Седой старик читает книгу,
Горит свеча и душный воздух
В страницах ветром шелестит.
Старик, вздыхая, гладит волос
И хлеба черствую ковригу
Грызет зубов гнилых остатком,
И громко челюстью скрипит.
Уже заря снимает звезды
И фонари на Невском тушат,
Уже кондукторша в трамвае
Бранится с пьяным в пятый раз.
Уже проснулся невский кашель
И старика за горло душит,
А я пишу стихи Наташе
И не смыкаю светлых глаз.
Елена Фанайлова: Автор послесловия к альбому «Хармс-100» писатель Андрей Битов cчитает, что Хармс – это более, чем серьезно.
Андрей Битов: Это принадлежность не авангарду, не эксперименту. Это принадлежность традиционной культуре. Это было выживание культуры под глубоким давлением. Туда, кстати, примыкали многие изумительные люди, не вошедшие в систему обэриутов официально, вплоть до Шостаковича, Юдиной и Бахтина. Это была огромная последняя культурная грибница.
Елена Фанайлова: В чем секрет популярности Даниила Хармса сегодня? Ответ Андрея Битова.
Андрей Битов: Этот человек, единственный в русской литературе, правильно взял псевдоним. Потому что все попытки взять псевдоним - это исказить свою судьбу. Я не думаю, что такая уж большая удача у Горького или у Андрея Белого было менять свои имена. А вот Даниил Хармс взял и сменил все. Получается что-то такое странное, полуанглийское. Надо не забывать, что это в пору самой яростной шпиономании. Ходить в бриджах с трубкой – в этом есть и своя смелость. И в отличие от всех других хэппенингов, перформансов, это еще и поведение. Значит, взять на себя образ, кроме текста. И, потом, тайно это или не тайно, но есть какая-то подсознательная англомания у русских людей. Не под француза, не под немца, а под англичанина. Я, в последнее время, действительно, стал думать, что довольно точно совпадает имя и фамилия с тем, что с человеком происходит, что это не даром, особенно, когда у человека настоящая судьба. А у Хармса, видите, какая загробная судьба. Никак вы не объясните, почему он всем стал понятен, в чем тут дело. И, между прочим, на Западе тоже, почему-то, он стал всем понятен и переводится он, почему-то, легко. А потому, что это не юмор, не шутка и не сатира, а это, действительно, абсурд. В абсурде мы живем. И вот из-за того, что мы не можем отделить абсурд от абсурда, мы никогда не разгадаем Хармса. Потому что он ничего не переделывает. Это такой гиперреализм, которого никто придумать не может. А если вы начнете читать Данила Хармса, то, что он сделал, то сразу просится: Хармс - и хам, и срам и драма. Это сразу в нем видно. Но получается такое замечательное слово, это вина, по-видимому, русской фонетики, из него получается замечательно слово «харизма».
Елена Фанайлова: О харизме Хармса и обаянии работы над альбомом «Хармс-100» говорит художественный редактор издательства «Запасный выход» Борис Бергер.
Борис Бергер: В финале работы над проектом мы сидели на кухне у Андрея Георгиевича Битова, рассматривали рисунки Андрея Бильжо и радовались некоторым фактам. Факт первый – столетие Даниила Хармса, одного из самых любимых писателей. Факт второй – прекрасная графика Бильжо. Факт третий - холодная Москва, горячий чай, юбилейность, гуманитарность и общеобразовательность этого проекта наполняли нас чувством собственной важности, гордости и сопричастности с историей. Вероятность того, что эта книга изменит мир к лучшему, невелика. Но без этой книги такой вероятности не будет вовсе.
Марина Тимшева:В московском клубе Б-2 в рамках культурно-просветительского проекта Бориса Гребенщикова и Дмитрия Диброва состоялся музыкальный фестиваль с одноименным названием - «Просвет». На сцену вышли 18 музыкальных коллективов, подавляющее большинство которых не знакомо широкой публике. В клубе побывала Татьяна Ткачук.
Татьяна Ткачук: География участников фестиваля «Просвет» впечатляет: свое творчество представили музыканты из Тбилиси и Санкт-Петербурга, Минска и Москвы, Вильнюса и Барнаула. Отборочная комиссия за неполных 4 месяца отслушала около 600 дисков, самотеком оставленных в общественной приемной клуба. И вот 18 избранных собрали в центре столицы полный зал, а Дмитрий Дибров, инициатор и ведущий фестиваля, за несколько минут до начала действа отвечает на мой вопрос: зачем лично ему, телеведущему Диброву, это все нужно?
Дмитрий Дибров: Мне кажется, он страшно нужен всей стране. Очень хорошо оборудована средствами массовой информации и индустрии важная часть отечественной культуры, какой является творчество Верки Сердючки, группы «Hi-Fi», «Гости из будущего», «Дискотека Авария». Мне кажется, что они достаточно хорошо показываются в средствах массовой информации, их по достоинству оценили и любят миллионы людей. Те немногие сотни людей, кто придерживается других пристрастий, должны иметь хоть какую-то среду обитания. Мне бы хотелось, чтобы и те немногие, кто чего-то не находят в указанном творчестве, могли бы также прийти и получить близкое себе творчество. Вот зачем я это делаю. Я это делаю, скорее, для баланса.
Татьяна Ткачук: Словом, как и программа «Просвет», идущая на РТР, этот фестиваль – некий перпендикуляр развлекательному вектору отечественного телевидения. Московские музыканты группы «Мэджик памп» считают, что «Просвет» таким, как они, просто необходим. Говорит бас-гитарист группы Дмитрий Рыбалов:
Дмитрий Рыбалов: Этот фестиваль открыт. Мы зашли просто с улицы с диском. И вот мы участники фестиваля. Сравнивать это с машиной шоу-бизнеса, которая круглосуточно навязывает массам людей непонятную музыку, нельзя. А музыка подобного формата, естественно, не является ведущей в нашей стране. Не является даже клубной. Потому что клубы, в том виде, в котором они сейчас существуют в Москве, превратились просто в рестораны. И требуются просто ресторанные работники.
Татьяна Ткачук: «Мэджик памп» была создана в 94 году, и когда-то с успехом представляла Россию на джазовом форуме в Монтрё. В мае же года прошедшего группа обрела второе дыхание, исполняет теперь песни исключительно на русском языке, в стиле фолк-фанк. О том, по какому принципу отбирались участники фестиваля, говорит Дмитрий Дибров.
Дмитрий Дибров: Мне главное, чтобы там был свет. Большинство групп принадлежит этническому направлению. Мне кажется, что сегодня этника исполняет ту же роль, что когда-то рок-н-ролл. Это такой бродильный элемент, протестовавший против КГБ СССР, а сегодня у нас нет КГБ СССР, но сегодня у нас есть диктат доллара. Вот этническое музицирование способно сегодня быть революционным в этом отношении.
Татьяна Ткачук: Музыканты днепропетровской группы со смешным названием «И друг мой грузовик» стиль своей музыки характеризуют так:
Музыкант: Мы играем достаточно эклектичную музыку на сплаве рока, фанка, этно, чего угодно, исходя из того состава инструментов, которые у нас есть. А это только ритм секция - бас гитара и барабан.
Татьяна Ткачук: Когда я спросила музыканта «Грузовика» Антона Антонова, трепещет ли сердце от того, что они выйдут сегодня на одну сцену с легендарной Жанной Бичевской, - гостьей «Просвета», о которой Дибров сказал, что именно она открыла для него мир другой музыки, - Антон ответил так:
Антон Антонов: Я думаю, что это будет значить для наших родителей гораздо больше, когда мы приедем домой и расскажем об этом.
Татьяна Ткачук: Говорят, когда первый раз по телевидению показали клип парня из Тбилиси Дато Худжадзе, зрители засыпали канал просьбой повторить его в эфире, так покорила всех техника рисунка песком и на песке и протяжная мелодичная грузинская песня. Дато, кстати, тоже просто принес свой диск в приемную «Просвета» и ушел.
В самом названии «Просвет», придуманном Борисом Гребенщиковым, несколько смыслов и значений – это и просвет для провинциальных музыкантов, не имеющих иной возможности представить свое творчество, и просветительская миссия организаторов, и некое «пространство света». А за время, пока фестиваль готовился, уже несколько групп, например, «Нагуаль» и «Ватага» получили приглашения участвовать в других фестивалях. Говорит шеф-редактор общественной приемной Просвета Елена Карпова:
Елена Карпова: Получается, что последние лет 15 мы с господином Дибровым ищем молодое, новое, интересное и свежее. Мне это просто интересно.
Татьяна Ткачук: Дибров еще более лаконичен:
Дмитрий Дибров: Мое дело лишь обеспечивать возможность жить. Как Кропоткин говорит: «Насаждай вокруг себя жизнь». Я и насаждаю.
Александр Володин с супругойМарина Тимашева:10 февраля, в день рождения драматурга Александра Володина, в петербургском супермаркете «Буквоед» будет представлена книга «О Володине. Первые воспоминания. Книга вторая», составленная главным редактором «Петербургского театрального журнала» Мариной Дмитревской. Первый том воспоминаний о Володине вышел два года назад. С Мариной Дмитревской беседует Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Марина, почему после выхода первой книги воспоминаний об Александре Моисеевиче Володине Вы решили собрать еще одну? Появились новые мемуаристы, и как Вы распределили их между двумя книгами? Кто вошел в первую, кто во вторую?
Марина Дмитревская: Первая книжка вышла два года назад. Она разошлась быстро. Тогда удалось собрать авторов от Кирилла Лаврова до Вити Шендеровича. Но кто-то не успел, из тех людей, которые Володину были важны. А без них мне казалось как-то неловко заканчивать эту работу. И, надо сказать, что эта книжка складывалась совершенно по-другому. Это был такой – «Звонят, откройте дверь». Я помню, что когда я училась в четвертом классе, я очень не любила московскую школьницу Лену Проклову, которую взяли сниматься в кино. Мы, практически, ровесницы. Я хотела быть артисткой. И мне казалось, что вот это моя несыгранная роль. Я никогда не думала, что на старости лет мне Александр Моисеевич подарит вот такой сюжет, и я стану ходить по первым пионерам с диктофоном. В Москве обнаружился его одноклассник, с которым они просидели с первого по десятый классы. Находились люди, которые работали с Володиным еще на рубеже 40-50-х годов на студии Научно-популярного фильма и на Ленфильме в 50-60-е. Как-то по цепочке вылезали совсем неизвестные люди. Шарко, Тодоровский, Фрейндлих, Жванецкий – это было на поверхности. А здесь возникал не просто Володин, а возникала такая этнография. Уходящая натура времени, уже ушедшая. Некоторые двери мне не открывались. Я слышала, например, такие слова : «Татьяна Васильевна не может, ей некогда». «Но это же Володин!». «Татьяна Васильевна и про Товстоногова не может. У нее нет времени, у нее все расписано по часам». Или я звонила одному художнику, он говорил: «Мы никак не были с ним связаны». «Ну как же, вы оформляли его первую книжку». «А, да!». Люди не помнили. Это тоже было очень по-володински. Если бы меня встречало такое ликующее «да» на каждом перекрестке, то это была бы лакировка действительности. Ему бы это, наверное, не понравилось. Или, например, я слышала: «Я прочитала вашу первую книжку. Вы опоздали». «Ну давайте, пожалуйста». «Нет, я должна была быть в числе первых». Я сама для себя очень много в процессе работы обнаружила и выискала. Еще за два года изменилось время. Ту книжку я прослоила лирическими стихами Володина. А сейчас глаз сам стал натыкаться на те стихи Володина, которые когда-то назывались гражданской лирикой, как нас учили в школе. Он, надо сказать, ненавидел имперское во всех проявлениях. Я нашла потрясающее стихотворение 82-го года о Грузии.
Татьяна Вольтская: Из стихотворения Володина написанного в 82-м году.
Диктор:
Над грустною землею Грузии,
Над молчаливыми вершинами,
Столетья сумрачные, грузные,
Союз довлеет нерушимый,
Молчат твои селенья горные,
И города твои долинные,
Таят сопротивленье гордое,
Хмельное, непреодолимое.
Марина Дмитревская: В эту книжку вошли воспоминания Шарко, Тодоровского, Данелии, Фрейндлих, Светланы Пономаренко, Галины Волчек, Лили Толмачевой, Александра Митты, Вадима Жука, Ларисы Малеванной, Михаила Жванецкого, еще нескольких человек.
Татьяна Вольтская: Интересно, кому-то показалось нехорошо быть в такой компании?
Марина Дмитревская: Нет, это просто какие-то амбиции. Он был таким человеком, рядом с которым все равно свое место как-то приходится определять и, наверное, оно не у каждого просто определяется. Эта книжка получилась более киношная. Та была более театральная. Еще я эту книгу прослоила несколькими статьями из газет и журналов 50-х годов. Потому что рядом с прекрасными володинскими стихами и с тем, что он сейчас для нас вполне канонизированный классик, то, как его клеймили, просто читать больно. И вопрос мелкотемья, вопрос подражательности жизни, все это, совершив определенный исторический круг, возвращается, и уроки эти очень хочется не забывать. Он, на самом деле, очень много интересовался политикой. Сейчас бы, наверное, от каких-то вещей был в ужасе. Будет опубликован его маленький фрагмент. Он услышал по радио, что Чубайс приехал на очередные каникулы в Данию и «проследовал к месту отдыха на простом такси». «Шахтеры, горняки, голодающие, Чечня, Приднестровье - проникнитесь этим событием! Простое такси! Почтим этот факт минутой молчания сидя», - пишет Володин. Это его содрогание от социальных ужасов, оно есть и в текстах. Например, один из мемуаристов вспоминает, как в 1967 году, на съемках, Володин сказал ему, что он пишет стихи, складывает их в стол. Это был момент, когда надо было подписывать письмо в защиту Солженицына. И он, естественно, готов был подписать. И он тогда сказал, что у него в ящике вместе со стихами лежит цианистый калий. И прибавил: «Я им просто так не дамся». Так что чекушка чекушкой, водка водкой, но он был человек абсолютно свободный. Текст Александра Наумовича Митты называется «Маньяк независимости». Митта рассказывает, что обычно сценаристы приходили на студию, писали заявку, получали аванс. 5-6 заявок, и жизнь налаживалась. Володин никогда не писал заявок и не получал авансов. Он приносил полностью написанный сценарий. Был он человек очень жесткий. Если что-то было не по нем, он разворачивался, уходил. Тодоровский вспоминает, что когда он показал первые триста отснятых метров фильма «Фокусник», Володин сказал: «Ты очень талантливый человек. Ты снял очень хорошие триста метров. Я к этому не имею никакого отношения и имя свое снимаю». Но Володин потом прокрался на сдачу «Фокусника», посмотрел. Дальше он заступался за этот фильм, как мог.
В этой книжке он помолодел, по сравнению с той. Здесь про него вспоминают те, с кем он общался раньше, чем с теми, кто писал о нем в первой книжке. Так что время пошло вспять, хронотоп завернулся таким бантом. Хотя ужасно жалко, что нет Олега Николаевича Ефремова, главного человека его жизни, что нет Окуджавы, второго главного человека его жизни, что нет Гердта. Что нет уже очень многих. Я собирала, конечно, остатки.
Татьяна Вольтская: Но, видно, эти остатки дорогого стоят.
Марина Дмитревская: Совсем недавно судьба привела меня к Светлане Андреевне Пономаренко. Она рассказывает потрясающую вещь, что когда Володин получил деньги (он перерабатывал первую рукопись писателя, который сейчас вполне великий, поэтому называть его не будем, тот заплатил ему деньги), было решено, что Володин купит первый костюм, вместо байковых штанов и бобочки, в которых он ходил на работу. Он пошел на первую примерку. Он пришел домой в абсолютно отчаянном состоянии. Его спросили что случилось. Он сказал: «Я сегодня в первый раз увидел себя в профиль. Это такой кошмар! А ведь вы это видите каждый день!». Взрослый человек в первый раз в жизни увидел трельяж. Жизнь его прошла в такой скудости и в такой бедности. Еще замечательный случай рассказал кинорежиссер Евгений Татарский. Он был вторым режиссером на фильме, который Володин ставил сам ( «Происшествие, которого никто не заметил). Нужно было найти красавиц. Потому что в первой сцене в театр приходят красавицы. Прогнали легион ленинградских красавиц. Никто Володина не утроил. Он злился и, наконец, приводит одну женщину. Это была женщина, у которой была явная лицевая травма после операции. Они абсолютно остолбенели. Он говорит: «Я оказался с ней вместе в театре. Потом мы полночи сидели и разговаривали в ресторане. Она красавица. Она человек такой души!». И ничего с ним сделать было невозможно. Для него она была абсолютной красавицей.
Татьяна Вольтская: Когда о человеке вспоминают такое, я думаю, он, несомненно, жив.
